Кто идёт, тот и дорогу правит

 
      ВСЕМУ СВОЁ ВРЕМЯ

В деревне все люди - родня! Так говорила мне Таня Иванова, хоть и не седьмая вода на киселе, не пятая кость в седьмом колене, а родня и большая: наши бабушки были двоюродными сёстрами.
 Идея поехать на родину предков давно не давала покоя моей  городской спутнице. Однажды она с двоюродной сестрой Леной уже побывала там, собирая материал для книги о нашей общей родословной, которую мы вскоре общими силами издали. Но интерес у девушки к родине её бабушки Кати только усилился.

 И вот мы едем в мою родную Кургомень. Едем на разных автобусах, встречаемся в районом центре - Березнике. Я ищу взглядом девушку с  чёрными вьющимися волосами, какой я её запомнила с той давней встречи. И с трудом узнаю её в яркой блондинке с прямыми, как солома, волосами. Дальше едем уже вместе.
 
И вот мы, измученные ездой в душных автобусах, с рюкзаками и сумками высажены, не доезжая деревни. Шофер наотрез отказался остановиться в нужном месте, ссылаясь на новые указания и видеокамеры в кабине! Придётся идти пешком. Широкая дорога, покрытая плитами, медленно стекает с холма, и можно бы было сказать, что вся Кургомень как на ладони. По сторонам от неё раскиданы деревни, и от этого тепло на сердце. Сколько же здесь простора и воздуха! Вдали сквозь верхушки заполонивших всё деревьев едва просматриваются   крыши домов.  Лесная поросль за последние полвека захватила поля и луга и почти закрыла обзор!
Мой ветхий домишко на месте сгоревшего родного дома, построенный соседом Павлом Зыковым и проданный потом мне, встретил нас мягкими тряпичными половичками, полом, усыпанным  высохшими осами, проникшими сюда через невидимые глазу щели. Потолок в ржавых разводах от дождей. Бывший хозяин дома был хоть и добрейший человеком, но не шибко хозяйственным и доверчивым как дитя. Пока он ходил в море, совсем забросил свой крепкий двухэтажный дом, и его попросту растащили. Из остатков  впоследствии горе-строители соорудили ему летний домик. Но для меня главное - место. Родной угор, извилистая речка внизу, а за ней пойма, изрытая снарядами в годы интервенции, а за ней - поросший соснами угор до самого поворота Ундыша.
Вокруг домика стеной стоит трава, среди которой нам предстоит, взяв вёдра, пробиваться вниз, к Ундышу.
Угор весь в ямах, вымытых в грунте полой водой. Как бы не убиться!
Наконец опахнуло свежестью, водорослями, заблестела тёмная вода лесной речки! С трудом удалось зачерпнуть её с глинистого берега, распугав скользящих по воде водомерок, но Таня ещё ухитрялась снимать всё на видео. Дальше с полными вёдрами мы кое-как взобрались на угор. Забренчал рукомойник, зашумел поставленный чайник. Солнышко вышло из-за облака и сквозь ситцевые занавески осветило наш скромный уют, заиграло по стенам. Выгрузив из сумок припасы, мы с удовольствием пили чай.

- Ну что, куда двинемся дальше? - Тане уже не сиделось в доме, она то брала косу и пыталась косить, то граблями снимала с проводов как-то попавшую туда дохлую ворону.
- Думаю, прогуляемся по деревне, навестим дом наших прадедов. Вон он, на Горе, как раз напротив моего.
- Трудно поверить, но с нашей первой поездки в Кургомень прошло девять лет!
 Всего несколько часов из Архангельска на автобусе да десять минут на пароме - и я здесь, а собираться пришлось целых девять лет!
Но, наверное, всему своё время. Время – это как раз то, о чём я думала в дороге и радовалась, что в этот раз мы с ночёвкой.

Мы достаём из рюкзаков лёгкие сарафаны и с удивлением обнаруживаем, что они... одинаковые!

 
       ДОМ ПРАДЕДА

  Дом, где жили наши предки, стоит на Горе, то есть на возвышенности, в деревне Гора. Он закрыт на замок, нынешние хозяева живут в Рочегде, приезжают не часто. Обходим вокруг, вспоминаем всё, что знаем из рассказов старшего поколения.
 Помнится, приезжала я сюда на открытие памятника павшим во время ВОВ, поставленному на собранные односельчанами средства. Возле бывшего медпункта, среди берёз, за новыми столами событие отметили застолье. После волнительных речей общались, танцевали, знакомились.  А по дороге домой нас с "девчонками" в гости зазвали. В этот самый дом на Горе. Дом Николая Филипповича Косцова, Таниного прапрадеда и брата моей прабабушки Парасковьи Филипьевны. Пригласила нынешняя хозяйка дома - Любовь Конотопова, очень общительная и весёлая молодая жёнка. Позвала на качелях покачаться. А качели - на повети. Там, где обычно хранят сено. Покачалась я, даже частушку спела:
На качелюшке качалась, под качелюшкой вода.
Бело платье замарала, мне от маменьки беда.
Качели в былые времена в каждом доме на Пасху вешали. А тут пожалуйста, качайся хоть круглый год. Сена-то теперь нет.

"Девчонки", конечно, сразу фотосессию устроили, среди вещей старинных, что ещё от прадеда остались: мучник (ларь для муки), короба всякие. А в доме русская печь, вся уже в землю вросла. Кухня шкапом старинным надвое разделена, русская печь - за дощатой заборкой. Так и называется у нас эта часть кухни: "за заборкой".
- В прошлый приезд мы с сестрой тоже побывали в этом доме, - вспоминает Таня. - Вот я и думаю, а что осталось у моего поколения от той эпохи прадедов царской России? Даже наши родители, рожденные в 40х - 50х годах, не помнят многого. Советская власть стёрла из памяти быт крестьянской семьи. Смотришь в музее на прялки с борецкой росписью да на иконы старообрядцев и сейчас только понимаешь, что это могло быть взято из дома твоего прямого предка. А ведь дом ещё стоит, да и «взята» не только вещь, а целое основание жизни.
- Да, что и говорить, хорошо хоть дом сохранился.
Дом старый, бревенчатый, лет сто простоял, не меньше, ещё довольно крепкий, но приложения мужских рук требует...

Не торопясь спустились вниз к дороге, по заросшему цветами угору, хотелось подольше удержать это ощущение счастья от встречи с прошлым.
Прошлись по дороге дальше, свернули на Красную горку. Пробираясь сквозь молодую сосновую поросль, вышли к заповедным соснам. Возле их корней, похожих на щупальца огромных осьминогов, любят фотографироваться местные жители. Если бы ещё берегли их!
Дорога повела нас дальше, и вскоре мы оказались где-то вблизи устья Ундыша. Глубокая, тёмная вода выглядела почти неподвижной. Две лодки говорили о том, что на них выезжают на озеро здешние рыбаки. А мы вскоре вышли к полою. На берегу  - стол и скамейки. Отсюда открывался вид на остров Лоза, туда во время сенокосов нередко  переходили вброд. Несмотря на середину лета, воды в полое много, он не пересох, хотя и  обмелел, но множество валунов на дне скрыты от глаз. А в жаркие лета здесь так хорошо полежать среди камней, наслаждаясь журчанием воды на перекатах. А на дне чётко видны следы подводных обитателей, чьи пустые ракушки  валяются на песке, белея раскрытыми створками.
Вода оказалась довольно холодной. Искупавшись, отправились в обратный путь.       

РУКАМ РАБОТА, ДУШЕ РАДОСТЬ

Придя, занялись наведением порядка. Я полезла на чердак, проверить состояние крыши. 
Домик требовал капитального ремонта. На крыше сплошные дыры, закрытые изнутри досками, под ними стоят тазики, разложена плёнка, чтобы защитить от дождя. Возле трубы песок намок и потолок готов обвалиться.
Рассказываю Тане, как два года назад сама срочным ремонтом занималась.
Приехала тогда, смотрю, а на крыше толь, которым она покрыта, оторвало ветром и нижний конец его на провода закинуло, что идут в дом. Просить некого, ни мужа, ни бойфренда нет и нанять некого.  Но если Вселенная даёт проблему, то даёт и способ её решить. И точно, в коридоре нашёлся горбыль нужной длины,   с его помощью я скинула толь с проводов, и тот сразу лёг куда надо.
Дальше нужно было его прибить, чтобы опять не сдуло. Вода во время дождей сквозь дыры в крыше лилась прямо на мои  половички, они до сих пор были влажными.
С большим трудом притащила я огромную лестницу, нашла молоток, гвозди ржавые кривые, выпрямила их, залезла, прибила этот горбыль и ещё несколько мелких досок, найденных в дровах.
Но это было не всё. Вторая-то сторона толя не прибита, та, что по краю крыши, высоко. А крыша трухлявая, крошится,
лестница старая, на ладан дышит.
Переставила её кое-как к нужному месту, попробовала ползти, блин, трясётся вся! Так и вспомнила, как подруга моя на высоченный трамплин в юности поднялась по лестнице, а потом её оттуда снимали. Ну, у меня, конечно, не так высоко, просто лестница очень старая.
Слезла я обратно. Постояла, думаю, ну нет, надо всё равно самой делать, коли уж попросить некого.
Давай снова подниматься. Но уже руками держусь не за перекладины, а за боковые брусья. Лестница вроде трястись перестала, я тоже. Добралась  благополучно, прибила ещё несколько досочек по краю крыши. Спустилась весьма довольная собой.
А дальше надо печку глиной замазывать, кругом щели и дыры, глина вся повыкрошилась.
Глины я ещё в прошлый приезд накопала, песок речной тоже был в запасе. Глина в воде мокла.
Звоню старшему сыну, спрашиваю, как раствор для замазки приготовить. Он говорит, смешай 3 части песка и 1 часть глины. А чтобы проверить на готовность, сделай комок и брось его об пол, с высоты примерно 1 м. Если он не превратился в лепешку, не растрескается, значит, готово.
Ну, я давай глину месить, прямо как тесто, руками; испытание провела, всё нормально. Печь замазала со всех сторон. Гордости ещё прибавилось: я сделала это! Да и что удивительного? Мать моя всю жизнь прожила одна, многое сама делала, было у кого научиться.

 У РОДНЫХ МОГИЛ

На другой день с утра мы с Таней идём на кладбище. Это довольно далеко. Ещё в 80х в деревне было две фермы, а дома были все на виду, и Ундыш издали блестел на солнце. А за 40 лет вдоль дорог вырос настоящий лес, идёшь и вскоре перестаёшь понимать, куда. Дорога не близкая, долго петляет среди кустарников, наконец, минуем мостик через Луговушу и выходим к Бору. Здесь в 2015 г наш земляк Виктор Степанович Чураков построил красивую часовенку. Можно будет поставить свечи и помолиться за усопших.

Мы обходим могилы родственников, чисто прибранные роднёй, холмики слегка присыпаны мягкой хвоей. В сосновом бору почти не растёт трава, не заваливает землю листвой, светло и чисто. Где-то стучит дятел, между холмиков шмыгают бурундучки. Таня читает надписи на памятниках, на старинных крестах. Как много здесь однофамильцев:  Косцовы, Чураковы, Бурмагины, Зыковы, Торховы. Эти фамилии характерны для нашей родословной.
- Мне кажется, в деревне все люди - родня, - говорит Таня. - Мы знаем только предков по прямой линии, но ведь были ещё братья и сёстры, родные и двоюродные, их дети и внуки. Как бы хотелось узнать больше!
- Да и не мудрено, если Кургомени нашей не один век! Сведения о ней есть, начиная с 15 века. В конце 18 века здесь проживало около тысячи человек.

 -
 - На что мне точно всегда не хватает времени, так это на кладбище в Бору! - вздыхает моя спутница.
Хоть и нагулялись мы «досыта» по корням сосен, пока нашли всех родных и однофамильцев.
Таня долго разгочдывала крест на могиле прапрадеда, с трудом удалось прочитать надпись там "Царство Божие..."
Сам по себе приход на кладбище всегда волнителен, а трепетные чувства усиливаются вдвойне, когда находишь.... той эпохи.
- Подумать только, - удивлялась Таня, - родне удалось сохранить в первозданном виде тот самый Крест, который был поставлен моим прапрадедушкой моему прадеду!
-....

 - Хорошо бы ещё поговорить с кем-нибудь из старожилов, вдруг расскажут какую-нибудь историю!
- Сегодня пойдём в гости, - спешу порадовать Таню.
- А к кому?
- Кто позовёт, к тому и пойдём!

Так расуждали мы по дороге домой. В деревне ведь как? - Позовут на пирог - и подхватишься, возьмёшь гостинец - и айда.
На самом деле, уже не раз в гости приглашала меня Людмила Мищук. Представитель ухолящего  поколения родившихся в войну. Я заранее ей написала, что мы придём. Живёт она в Лидиньшине, в крайнем бревенчатом доме на высоком берегу озера. Озеро полукругом  огибает деревню и плавно переходит в полой. В межень между ними остается лишь небольшая протока. А по весне опять полая вода соединяет его с озером.
Сейчас воды не много и не мало, и широко обнажилось песчаное дно. На пляже  загорают и купаются дети, деревенские жители. Хорошо бы и нам найти дорогу на эти пески. Но напрямую не перейдешь, вода. Поэтому решаем искупаться, спустившись вниз у первых домов. Окунувшись у деревянного плота, спешим в гости.

МАТЬ ТА, КОТОРАЯ ВЗРАСТИЛА

И вот мы в гостях у Людмилы (просит называть её без отчества), улыбчивой и молодой не по годам женщины, в её большом  доме, в атмосфере тепла и уюта, созданного её руками. На стенах фотографии в рамках, на диванах красивые лоскутные одеяла. С ноутбука лилось пение хора. Над русской печью - занавеска с фотографиями Людмилы с дочерьми и внуками.
- Это мне дети на юбилей подарили. Проснулась утром, а меня сюрприз ждёт.
А ещё я очень люблю Кубанский Казачий хор, - объяснила хозяйка дома. - Внучка подарила плеер и туда закачала весь репертуар. Была я на концерте их в 2017 г в Белгороде. Там дочка живёт, Марина. А в марте 2018 г - в Минске - там внучка Яна.
Как хорошо, что теперь есть интернет! Переписываюсь ВКонтакте с солистом балета Романом Чернявским и Иваном Гринь. И с Народным артистом России, солистом хора Виктором Сорокиным. А ещё - с писателем, путешественником Леонидом Резниковым.
Ладно, что это я, всё о себе да о себе. Пойдёмте в комнату, я расскажу вам о моих родителях.
 
 - Дед и бабка мои по отцу, Андрей Иванович и Матрёна Тимофеевна Созоновы всю жизнь прожили в Кургомени, в своём доме у озера, в середине деревни.
У них было шестеро детей, папа мой был старший. Родился он в 1882 году, а женился поздно, в тридцать лет на красавице Татьяне из зажиточной семьи. И дом этот им построили на краю деревни. И всё бы хорошо, да жена умерла молодой, тридцати семи лет, осталось шестеро детей. А умерла после того, как вскоре после последних родов (были близнецы) забеременела вновь и сделала у бабки аборт. Пришла домой, легла и умерла. Похоронив жену, отец решил: детям нужна мать. Стал искать у себя в деревне, но в Кургомени такой не оказалось, чтобы пошла за вдовца с «шестерыма робёнками».
Поехал свататься в Топсу, за семь километров. Там ему присоветовали одну девушку. Отца её, Григория Бурмагина (не родня ли нашим Бурмагиным), на первой мировой убило, мать осталась с тремя детьми: брат Коля да сестра Мария, да она, Дуня, старшая. Так и жили. Была Дуняша неказиста, метр с кепкой, да на одном глазу бельмо - корова хвостом махнула. Ей двадцать три, отцу моему сорок три года. Вот отец приехал к ней по наводке, мати ей и говорит: «Дунька, поди за него замуж!»
А она спряталась в чулане, плачет, думает, ну как она на шестерых робёнков пойдет?
Мати сказала «иди» и всё. Дело в том, что молодых в то время на зиму отправляли в лес на лесозаготовки. И мать, конечно, боялась, что девка там не выдержит, надорвётся, то и хотела поскорее её замуж спихнуть.
Через неделю отец снова к ним приехал, забрал сундук с приданым (холстов у Дуни было наткано), хошь не хошь, а делать нечего, поехала с ним. Папа высокий, статный, красивый. Привёз. Она на него не смотрит.
Она на него глаз не подымает, говорила потом: «Я год на него не смотрела. Пойду по деревне, встречу его и не знаю, что это мой мужик».
Вот живут, а она нет-нет, да и сбегает домой, в Топсу. И хочет там остаться, да мати выпроваживает: «Дунька, иди, там у тебя теперь дом!»
Два раза по дороге домой она хотела утопиться. Между нашим бором и Топсой озёра глубокие есть. Один раз по пути из Топсы решила: «Утоплюсь!» Подошла к воде. А там повыше по лугу идёт мужик. «Как я буду топиться?» Вышла наверх - никакого мужика нету, поблазнило.
Второй раз хотела топиться - лошадь едет, на телеге мужик сидит. Ну как при свидетелях топиться? Поднялась опять наверх - никого нету, опять привиделось. Кабы такая оказия не приключилась, и нас бы на свете не было.
А потом она забеременела, сыном Васькой. В 1926 г они записались, а в 1928 г Васька родился. Домой-то она иногда сбегонёт, а мати ей: «Дунька, оставайся!», а она: «Нет уж, я теперь не останусь, там у меня робёнок!» И стали жить, и пятерых ещё нажили. Вася, Катя, Таисья, Паша и я. Тая умерла недельная. Последние двойняшки, что у отца от Татьяны были, тоже рано умерли. Так мама восьмерых воспитала, разницы на своих и не своих не делила. "Этима руками, - скажет, бывало, - жала и косила, и коров доила, и хлеб пекла, и детей пеленала.
Зыбку качаешь, только очеп скрипит. Невесело жить, коли ись нечего. Да всё как-то пробавлялись. Откуль и силы брались?"
Общий дом, дети, общая земля. Общая радость и беда общая.

В СЕМЬЕ СОВЕТ, ТАК И ГОРЯ НЕТ
 
У меня не такая уж тяжелая жизнь была, а вот родители мои достойны рассказа. Когда я родилась, папе на тот момент было уже 60 лет. В совхозе первая пенсия была 5  рублей. После войны отец ходил на заработки по деревням, брал санки-чунки, выкройки и колодки для катания валенок, сапоги шил.  Шёл вниз по правой стороне Двины, останавливался в какой-нибудь избе и катал валенки всей деревне. И так 30 км. Потом переходил на правую сторону Двины и шёл обратно. Приходил домой к Пасхе. «Люська, бежи домой, татка пришёл!» Я бежала домой. Тата приносил сахар кусковой, песок. Заработает сахарного песку, по две ложечки насыплет на стол.  Мы макали хлебом. А у меня уже пусто. «Ну что, деушка, песок кончился?» И опять положит. И свой сахар мне отдаст. Никогда не ругался. Такой был человек, только посмотрит на тебя и всё. Ну, Ваське брату, правда, иногда попадало валенком, вредный был.
А отец был мастер на все руки. Летом ходил городил колхозные угороды, чтобы скот на поля не заходил, изгороди для телят. Зимами плёл намордники для телят, сетки для рыбной ловли, делал из ивовых виц морды и верши (ловушки для рыбы), а весной ставил их в заездки. Это такой плетень из кольев и веток, отец делал их в заливе на другой стороне озера.
 Рыба в морду зайдёт, а обратно выйти не может. Один раз ему двенадцать лещей попало, трепыхаются в морде.  Я маленькая была, испугалась, думала, там чёртышко. Лещей мы солили.
А во время первой мировой войны папа служил в царской армии, при штабе писарем. Почерк у  него был каллиграфический: три года он отучился в церковно-приходской школе. А в колхозе потом работал счетоводом. Собрание было в колхозе. И там была принята резолюция: «Колхоз не выполнил план, потому что Созонов Пётр Андреевич всю зиму ходил катал валенки». План не выполнил колхоз!
Помню голод после войны.  Жизнь крестьян душили налоги.  Молоко от коровы, мясо, если зарезали телёнка, шерсть от овец, шкуры,  яйца - всё надо было отдать государству.  И не важно, есть ли у тебя корова или куры. Себе оставались только головы, внутренние органы и копыта. Молока  мы и не видели. Суп ели из общей тарелки, мясо сдано государству, варили из головы.  Хлеба купить было нельзя. Хрущёв потом налоги отменил. Папа за рекой в кустах косил горбушей. Это коса такая, как большой серп, чтобы косить внаклонку. Ставил там небольшую копну. Зимой на санках по льду таскал домой. 
Трудно жили. Женщина родит и на другой день на работу. Ни выходных, ни отпусков, ни зарплаты. Только трудодни. На них в конце года сена давали. Не помню, ещё что. Зарплату давали только служащим: председателю колхоза, секретарю, учителю. Нам даже хлеба в магазине не давали, сами пекли каравашики.
Мама работала на скотном дворе (а двор был сделан в доме деда, когда после его смерти в 1942 г дом остался бесхозным).
  Приду к маме, она поставит меня между коровами, а в ведре с молоком уже кружка на дне. «Деушка, пей, пей!» А молоко тёплое, невкусное. А надо пить. Вот, наверно, это молоко меня и спасло. Невкусное, но я пила! «Пей да и всё!» А сама-то она громко разговаривает с доярками, чтобы не подумали, что я тут, молоко пью. Потому что донести могут. А я клевер ела вместе с листьями. Голод был большой.
Папа с мамой прожили почти полвека в мире и согласии.  Никогда отец не повышал голос, мата от него не слышали. Такой был карахтер. А мама бойкая, ему под стать. У него и у мамы были хорошие голоса. На Пасху родня собиралась у нас, мужчины пили пиво и пели. Мама, что бы ни делала, всё пела: печку ли топит, корову ли доит - всё поёт. Любимые песни были, помню, «Уродилася я в поле как былинка», «Потеряла я колечко», "Милые подружки, вам счастье, а мне нет". Отец выпьет, бывало, говорит ей: «Дунюшка! А знаешь ли, что? Ведь я Вас люблю!»
Дети выросли, летами отец ездил их навестить, как тогда говорили, «бурлачить». Говорил: "Мне собраться - только подпоясаться!" Едет к дочери  Клаве в Ижевск, та денег даёт до Москвы, до Одессы. Там дочка Шура. А та ему денег на обратный путь даёт, до Москвы, до Немана, потом в Архангельск к сестре. Там же жил сын  Дима, а Афанасий (а позже и Василий) ходили на пароходах. Всех отец навестит, потом и домой.
Прожил 93 года. Хотелось ещё пожить. Говорил: «Хороша Советская власть, да больно протяжная». Или «Широко шагаете, товарищи, штаны не порвите!» «А что дальше-то будет?»
 В конце 50-х пенсия была 5 р, это у мамы, потом стала 8 р 50 к, потом 12 р, потом 20. У отца пенсии не было совсем. Был он уже без зубов, ел медленно, пока жевал, ничего в миске не оставалось. В 1950 г даже случился голодный обморок.
Папа дожил до 92 лет (до 1993  г).
В 1975 г проверял морды в одной рубахе на холодном ветру. Простыл и всё. Воспаление лёгких. Всё лето и осень болел. Сил не стало. Шёл из леса, упал, жёнки увидели, привели. Дома и умер. 25 января 1976 г.
 Мама зиму и лето прожила одна в деревне, а на зиму я стала забирать её к себе. На пятую зиму привезла её, а через месяц, в октябре случился инсульт. Мгновенный.  Пароходы не ходили, распута. Но зять привёз её домой. Как просила когда-то она.
Похоронили её в Бору рядом с папой, с его родителями и первой женой Татьяной. Теперь там лежат и сын Алёшечка, и муж Коля. И сестра с мужем,  и внучка, и сватья.

Людмила стихла. Она думала о своём. По её лицу волнами побегали разные чувства. Перед нами только что прошла вся жизнь её родителей. Деревенский живой мир с детскими голосами, с мычанием коров. Показалось даже, что о дно подойника зазвенели струйки молока. В открытое окно ветер донёс запах свежей травы и озёрной воды.
На озере рыбак ловил рыбу, закидывая снасти с лодки...


УВИДЕЛА ЕГО, И СЕРДЦЕ ЁКНУЛО
 
А сама я с 1942 года. В одиннадцать лет уехала в Ижевск, помочь сестре с детьми, а вернулась только после десятого класса. Пока жила там, забыла, даже название речки Ундыш.
 В мыслях было, что мой долг  - «родителей до смерти докормить». И надо было куда-то идти работать. «Дояркой я не советую», - мама сказала. А куда ещё идти? Подружка Зоя Бекетова посоветовала в лесопункт Няводы, воспитателем детсада. Год там я отработала. Потом в Нондрус, к сестре Кате, там два года. Большой посёлок тогда это был. А лес закончился, и все посёлки (Няводы, Нондрус и Пыстрому), все дома и людей перевезли в Рочегду. А теперь и в Рочегде лес вырубили. И узкоколейку все 80 км разобрали.
Поехала я в педучилище поступать, два года отучилась, направили в Северодвинск, в пятый садик. В бараке садик и ясли, а напротив наш барак, двадцать семь комнат и кухня. Мы в третьей комнате, а в одиннадцатую парни вселились, четверо. Сразу после армии, служили здесь, в Северодвинске. И трое сразу к нам пришли, знакомиться. Трое пришли, а мне не глянутся. Хоть и красивые парни, ничего не скажешь. Приходят  и раз, и два, а четвёртый не идёт. А подружка говорит, четвёртый тоже красивый парень, Коля белорус. Наконец пришёл. Волосы беленькие, глаза голубые. Приглянулся с первого взгляда. Вот этот мальчик будет мой! И завлекла. И всё. Полюбились мы. Что тут калякать, давай свадьбу стряпать!
Свадьбу делать, а у самих денег нет. У него гимнастёрка и брюки, у меня подушка. У него ложка солдатская, у меня - подушка. Вот и всё приданое. Свадьба была 5 июня 1965 г, папа приезжал на свадьбу. Стали жить в общежитии этом. А по весне там затапливало всё. У нас уже Наташка родилась - и кроватка в воде. Потом комиссия была, дали нам комнату, 16 квадратных метров. Тут и Марина родилась. Потом и Алёша родился. Николай стал на очередь, дали квартиру на Орджоникидзе, три комнаты. Сорок лет в ней прожили.
Я всё в садике работала. А потом голоса не стало. Всё простуды, простуды. На улице с ребятами надо разговаривать, а голос совсем пропадает. Приду с прогулки, надо занятия вести. А голоса совсем нет. Стала искать я другую работу. Разговорилась с подругой, она проводницей на поезде работала. Шесть вагонов, а по выходным - двенадцать, два рейса в день до Нёноксы. Подруга пугала трудностями, но я была уверена, что справлюсь. Пошла к начальнику просить переводку, не хотелось терять проценты. Говорю, у меня трое робёнков, да и голоса нет, как работать? Не подписал.
Что делать? Написала письмо директору завода. Это письмо очень быстро к нему дошло.  Дали мне переводку! В детском саду двадцать один год отработала и восемнадцать лет на «железке».

Муж мне с руками попался, всё что угодно делал. Когда ещё первый раз пришёл, принёс стружку печь растопить, а у подружки часы наручные сломались. А он взял и починил! Родился Николай в Белоруссии в 1942 г., под Брестом. Отца убили в Берлине в 1945г.  Мать воспитывала двоих сыновей. Коля в 14 лет пошел с братом работать: корчевали кусты, осушали болота. Строил мост под Брестом. В армии служил здесь, в Северодвинске. Потому и встретились. Повезло мне на мужа. Любили друг друга безбожно. Он был отличным папой и мужем.

  Проработал один год, и вдруг - ДТП на мосту. Дурак майор взял большую машину и поехал кататься. Коле свернуть было некуда. Стукнулись. Осколок стекла попал в глаз. Уговорили его, чтобы не заводил дело. Ремонтировали автобус целый месяц. А глаз-то он потерял. На автобусе запретили работать, стал слесарем, потом электриком. И восемь лет работал механиком по выпуску машин в рейс. Перед выходом на пенсию подал в суд, что потерял зрение на производстве. Выиграл. Дали глазную пенсию за три года. Потом приходилось постоянно ездить в город, проходить комиссию, чтобы подтвердить инвалидность. Но стало у него две пенсии. Не счесть, сколько у  Николая было похвальных грамот, благодарностей. Занесён в Книгу почёта автопредприятия, на городскую Доску почёта, в областную Книгу почёта. В партию не вступал, поэтому орден не давали. А друзьям-коммунистам - дали.


ДОМ ХОЗЯИНОМ КРЕПОК

На пенсию вышли, жить решили в деревне, в отцовом доме. Это был 1998 г. Дом надо было поднимать, помощников найти не удалось, все старые, немощные. Так самому и пришлось Коле всё делать, в одиночку. Внутри всё оклеили, покрасили, и вдруг у него - инсульт. Врачи из Рочегды приезжали, лечили, правую руку велели разрабатывать. А как, мы тогда способов не знали. Привёз дров, надо пилить. Я говорю: «Найми кого-нибудь!» А он: «Мне надо руку разрабатывать».  Дровяной сарай построил. Пять или шесть грядок сделал, да картошку ещё посадили. А нет бы грушу взять и руку тренировать.
Крышу шифером покрыл, старую зимнюю избу разобрал, новую поднял, обшил. В Рочегде была мастерская, рамы для окон заказал, двадцать штук, со стёклами. Ещё до выхода на пенсию старую русскую печь разобрал и сложил новую, с плитой. Перед домом построил баню. Это уже в 1980 году было, мама ещё успела в ней помыться.
 Огород, теплицы, 2 бани, картофельная яма, гараж, колодец, пристройка для бычка, веранда.
 Только вот мало Бог жизни дал.
 Приехали в деревню в мае 1988г. а через год - инсульт. Оклемался. Ногу так и волочил до смерти. Потом два инфаркта, не леченые. Прожил на пенсии 7 лет. 7 октября было 19 лет, как его нет.
Но сначала сын умер, Алёша. В январе 2000 г поехал на заработки в Питер, да недолго и проработал.  Комнату снимали с другом, 20 апреля поехали домой. У дому задремали в машине. Друг проснулся, а Алёша нет. Похоронили в Бору.
Пять лет я ревела.  Потом Коля умер, ещё пять лет ревела. Забыла, как и улыбаются. Сейчас отошла. Примирилась. У подруг тоже у всех мужья ушли.

Зиму жила одна в Кургомени, одна в большом доме. Раньше, бывало, боялась, когда Коля на рыбалку уходил, а потом страх прошёл. Однажды он так уехал, а на повети повесил сеть сушить, и говорит: «Ты вечером сними, а то запутается от ветра».  В два часа ночи я проснулась, а ветрище такой! Вспомнила, что сетка там висит. Да я как побежала, свет включила, а на улице темень, хоть глаз выколи! Сняла сетку. И с тех пор уж я не боялась.
Людмила закончила свое повествование. Ясным, ровным светом было озарено её лицо, она улыбалась.

ТАКОЕ ВСЁ РОДНОЕ, СЛОВНО РОДИЛАСЬ ЗДЕСЬ

На обратном пути обнаруживаем в ельнике россыпи земляники. Останавливаемся старой школы. Зданию 62 года. Школу открыли в 1964 г, когда я пошла во 2 й класс. А в 1977 г стало некого а ней учить. Жители берегли здание, но крышу снесло ураганом. Рядом берёза, ствол её неохватен. Это  одно из самых дорогих мест для жителей Кургомени.   
А до 2019 г здесь стоял храмовый комплекс, очень красивый. Древнейший в северном крае памятник деревянного зодчества!
  Таня вспоминает, что в доме прадеда был обнаружен дневник одного из наших предков, где есть такая запись: «1 мая сгорели церкви, колокольня и Школа, зажженные снарядом большевиков».
На месте церквей и колокольни 12 июля 2012 г.жителями установлен Поклонный крест. Стоишь возле, и тоска подступает к сердцу. И чувствуешь бесконечную вину и невыразимую жалость.
После Таня напишет мне о том душевно потрясении, которое она  испытала:
"И вот я здесь, где о старой церкви напоминают только камни на земле. Они покрылись земляникой и будто вросли в землю - это уже история, но история не какого-то крестьянина Виноградовского района, а моего предка, чьё фото моя бабушка бережно хранила все эти годы, чтобы однажды пришло и моё время почувствовать прочное «каменное основание» и осознать историю целого государства на примере моей семьи".

Идём дальше по высокому угору над озером мимо домов д.Погост. Над самым обрывом - скамейка, ну как тут не посидеть, не полюбоваться открывшимся видом?
Дальше дорога ведёт через небольшой светлый лес - Раду. Сквозь деревья просвечивает полой. К воде идёт широкая тропа, заманивая посмотреть, что там. Сворачиваем   и оказываемся на том самом пляже, который мы видели, сидя на скамье. Измученные жарой,  мы рады искупаться, побегать на мели, поднимая тучи брызг.
Таня стоит на песке, в руках у неё прозрачный красно-розовый шарф. Вдруг она поднимает его над головой, налетевшие порывы ветра раздувает его, как алый парус.
- Ты прямо как Ассоль, ждёшь на берегу своего капитана Грея!
   А про себя думаю:"Как же она похожа на свою бабушку Катю!"
 Вечерос сходили ещё к "русалочьим" озёрам, цепью протянувшимся по бесконечному лугу почти до Рочегды. Вид их напоминает  картину на ковре советских времён, где в лазурной воде резвятся русалки. А по местной легенде, они обитали и здесь.
Среди высокой травы с трудом нашли тропинке, чтобы подойти поближе к воде. Постояли на мостике, сделанном местным умельцем. Получится ли осенью ещё раз приехать сюда?
 
...

Утомлённые дорогами, но довольные и счастливые, вернулись домой. Пора готовиться к отъезду, автобус проходит мимо в пять часов утра. Сколько раз я приезжала сюда одна и обходила дорогие сердцу места! А сейчас, с моей молодой спутницей, жизнь заиграла новыми красками. Хотелось делиться воспоминаниями и впечатлениями, что мы и делали остаток вечера. Рассказ Людмилы произвёл на нас сильное впечатление. Перед нами постепенно развёртывалась жизнь двух поколений, если не сказать больше. Судьбы, характерные для того времени, и в то же время необычные. Выбор пути зависит от себя самих. И то, как пройдёшь этот путь, тоже. "Кто идёт, - говаривала моя бабушка, - тот и дорогу правит". И мама, и отец Людмилы, и она сама, и её муж Николай прошли по выбранной ими дороге достойно. "По совести жили, да и не умели другомя!"- так можно сказать о жизни целого поколения.
Взяв, казалось бы, непосильную для молодой девушки ношу, мать Людмилы выдержала все испытания. Слышала такую фразу от одной из женщин в Кургомени: "живёшь, как против течения плывешь, да ещё и песни поёшь". Это могла бы сказать и Евдокия, мать Людмилы. И дочь переняла у родителей любовь к песне. В свои 82 года она не унывает, хотя много лет почти не спит ночами после тяжёлой болезни. Говорит, надо жить на всю катушку, сколько Бог дал. С осени до весны она в Северодвинске, а потом спешит в свой деревенский дом. Дочь Наталья приезжает из Архангельска, навещает маму. Внуки шлют фотографии правнуков.
Людмила переписывается в интернете с интересными людьми, разгадывает сканворды, навещает  их в свою очередь, заряжая всех  жизнелюбием.

А Таня призналась, что в этот раз ощутила кургоменские места по-настоящему родными.
Не хотелось уезжать, но дома ждали дела. Напоследок вернулись к теме ремонта домика. Я пообещала решить эту проблему и сделать для родни запасные ключи. Чтобы в любой момент могли навестить Кургомень. Я же не просто так его покупала, а чтобы было где и гостей принять. Чтобы у всей родни была возможность приезжать к этим озерам, к земляничным полянам и звёздам зверобоя, к любимому Ундышу. К светлой сосновой Раде и Бору с дедовскими могилами. К людям, которые живут здесь и являются хранителями деревни и её истории. К родным людям.