2. Ваш выход, товарищ Забайкальский

***
— На чём мы остановились? — кивком головы дед Матвей поблагодарил официантку, принесшую еду, бокал сухого вина и кока-колу.
— Поговорить ладком собирались, — бормотнул Дима, разрезая на кусочки бифштекс. — Только я сначала поем.
— Приятного аппетита, — дед Матвей пригубил вино, прикрыл глаза, оценивая вкус, закусил салатом «Цезарь» и, потягивая согревающий душу напиток, стал наблюдать за уплетающим еду внуком.
Наконец Дима отодвинул тарелку, осушил своё питьё, откинулся на спинку стула и спросил:
— Если, как ты говоришь, подобные фильмы снимаются на потребу Запада, тогда зачем государство их финансирует?
— Слышал, как президент недавно поинтересовался при всём честном народе, с чего это в наших сериалах, что ни полицейский, так куплен с потрохами мафией, что ни разведчик, то предатель и «крот», что ни боец «Смерша», обязательно садист и убийца? Как же мы тогда  «Абвер» и нацистские спецслужбы по всем статьям переиграли? В невиданной доселе войне фашистам хребет сломали? А за что книги, охаивающие наше прошлое, на чём их достоинства заканчиваются, получают увесистые премии? К сожалению, дальше интереса дело не пошло. Выходит, чей-то интерес весомее оказался.
— Мы с друзьями этих книг не читаем, «мыло» не смотрим. К чему риторические вопросы задавать, — усмехнулся внук. — Лишить этих деятельных «творцов» государственного финансирования — и все дела. Пусть за свой счёт изгаляются. Думаю, на этом все их потуги создать очередную «чернуху» закончатся.
— А никто из них себе подобных вопросов не задаёт. Каждый сверчок в хорошо оплачиваемом уюте греет задок на своём шестке. А там, хоть трава не расти. До остального ему дела нет, — ожесточённо произнёс дед Матвей. — А почему деньги на эту чернуху из кармана россиян тянут столько лет, объяснить не смогу. На эту тему говорить, не переговорить. Зря только время потеряем. Ты спрашивал, зачем герои Отечественной войны восемьсот двенадцатого года вышли на Сенатскую площадь? Я тоже в молодости задавал себе эти вопросы. Об этом академические тома написаны. Но и в них не найти однозначного ответа.
— И где же ты отыскал ответ на столь занозистый вопрос?
— В театре.
— Где, где… я не ослышался? — изумлённо спросил Дима.
— В далёком от Москвы молодёжном театре Забайкалья решили поставить пьесу известного драматурга о декабристе Михаиле Сергеевиче Луние.
— Что-то я слышал о Лунине, — неуверенно произнёс внук.
— Слышал он, — осерчал дед Матвей. — Слышал звон, да не знаешь, где он. О Лунине толкового жизнеописания по сей день не имеется. И вот мне, — голос старика неожиданно смягчился, и в нём проявилось смущение, — мне, тогда молодому актёру, предложили сыграть Лунина. Представь себе, наш режиссёр решил, что мои внешние данные совпадают с обликом Михаила Сергеевича. Как будто он с ним в его поместье чаи гонял. Хотя, — дед заколебался, — отдалённое сходство имелось. Я перед зеркалом часами стоял, пока углядел это самое сходство. Но, в то же время мне думалось, справедливо думалось: мой двадцатитрёхлетний юношеский житейский опыт, скромный актёрский багаж вряд ли помогут в создании непостижимого для меня образа гвардейского офицера, Михаил Сергеевича Лунина. Он — участник Отечественной войны, заграничных походов русской армии восемьсот тринадцатого-пятнадцатого годов. Ему тридцать восемь лет. Он — один из учредителей «Союза спасения» и «Союза благоденствия», член Северного и Южного обществ. Правда непосредственным участником восстания он не был, так как в это время находился в Польше, при великом князе Константине Павловиче, где и застала его весть об арестах декабристов. Однако, когда князь предложил ему бежать за границу, недолюбливал он своего братца и рад был ему «услужить» таким образом, Лунин отказался спасать свою шкуру. И этот сложнейший образ мне предстояло создать. Уму непостижимо!
— Дед, — Дима успокаивающе положил ладонь на его руку, — разве актёры, играющие роль великой личности, всегда соответствуют ей своим внутренним содержанием? Смешно!
— Тютелька в тютельку попал, критик доморощенный, — рассмеялся дед Матвей. — Именно этой фразой наставил меня на путь истинный постановщик спектакля. Знал бы ты, с каким азартом я приступил к нежданно-негаданно свалившейся работе над ролью. С каким нетерпением ждал сладкого мига…
— Какого мига, дед?
— Не перебивай. Я ждал заветного мгновения, когда в моей гримёрке по трансляции прозвучал бы голос помощника режиссёра: «Ваш выход, господин Забайкальский!»
— А это ещё кто такой? — осторожно спросил Дима. — Тоже декабрист?
— Забайкальский — это я, — смутился дед Матвей.
— Ты же Спиридонов, — удивился внук.
— Так-то оно так, — досадливо отмахнулся дед. — Но посуди сам. Играть Лунина с фамилией Спиридонов… то ли дело: Смоктуновский, Янковский, Ульянов. Молодой был, амбиция так и пёрла из меня… Чего это ты кривишься? В театре, как в кавалерийской атаке, надо первым в лаве идти на противника. Иначе всю жизнь проходишь в массовке. Я и взял псевдоним: Забайкальский. По-моему, очень даже ничего.
— Ничего, — милостиво согласился Дима, — но почему господин? Ты же был советским артистом. И по радио должно было звучать: «Ваш выход, товарищ Забайкальский!».
— Понимаешь, Дима, словосочетание «господин артист» на театре является, как бы тебе это доходчивее объяснить, общим понятием, что ли. Перед началом спектакля наш помощник режиссёра, сам бывший актёр, обычно произносил: «Даю третий звонок. Господа артисты, приготовьтесь к выходу».
— По мне, так было бы значительнее, произнеси он таким образом: «Ваш выход, господин Лунин…»