Рандеву в чертогах дриад

Рандеву в чертогах дриад
Юрий Радзиковицкий
                Рандеву в чертогах дриад*
                Эссе
                Леса предшествовали человеку.
                Ф. Шатобриан
                Распахни мне объятья твои,
                Густолистый, развесистый лес!
                А. Фет
                Лес, я такой же лесной,
                Лес, не покинь!
                К. Бальмонт
                Лес мы ощущаем храмом.
                В. Тушнова

Два литературных персонажа – Евгений Базаров и Сергей Зиновьев, один из романа И. Тургенева «Отцы и дети», а другой из повести А. Чехова «Драма на охоте». Зададимся вопросом: «Кто из них  был бы ближе персонажу  того же произведения Тургенева – Катюше Одинцовой?» - если допустить, что у неё была бы возможность встречи со вторым. Чтобы попытаться ответить на это вопрошание, надо сначала вспомнить один эпизод из тургеневского романа. Вернее, одну деталь, на которую часто не обращают внимания читатели.   Для начала надо воскресить в памяти этот эпизод из романа Тургенева.
Базаров усмехнулся.
   - Во-первых, на это существует жизненный опыт; а, во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезёнка, сердце, лёгкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу…
   Катя, которая, не спеша, подбирала цветок к цветку, с недоумением подняла глаза на Базарова.
А теперь обратим  внимание на ускользающую деталь: «с недоумением подняла глаза на Базарова». Понятно, что недоумение в глазах Катюши может свидетельствовать о каких-то  невысказанных мыслях, сопровождающих такое в  них выражение.  О чём эти мысли?

*Дриады - прекрасные лесные нимфы, духи деревьев.

 Непонимание того, о чём снисходительно вещает сей странный человек? Осознание, что она лишняя при этом бестолковом разговоре? Или искреннее удивление, как подобную ерунду можно произносить, да ещё с таким умным видом? Для ответа на эти вопросы, видно, нужно осуществить понимающий диалог. Но с какими обстоятельствами, связанными с сестрой Ольги? Ведь уже прочитанный  нами до этого текст «Отцов и детей» дал нам ничтожную информацию о ней: сирота с двенадцати лет, воспитывалась  потом старшей сестрой, проживала до двадцати одного года в помещичьей усадьбе, имела ограниченный круг общения.
 Если вопросить эти обстоятельства, то в ответ мы получим утверждение, что недоумение в её глазах должно говорить или об её робости,  или о недостаточной образованности. На этом можно было и остановиться. Но есть ещё одно обстоятельство, но оно не из предыдущего текста романа. Оно прямо здесь, перед нашими глазами. Вот с ним надо бы вступить  в диалог, его спросить и попытаться получить ответ. Можно удивиться, что за обстоятельство!  Нужна  ещё цитата из приведённого отрывка: «Катя     < …>  не спеша, подбирала цветок к цветку». Цветы в её руках свидетельствуют, что она -  частый гость окрестных рощ и дубрав. И выросшая среди них и созревшая чувствами  и мыслями в тесном союзе с миром цветов, трав и деревьев, Катюша не понимала, как подобное могло прийти в голову этому, по-видимому, образованному господину! Её деревья все схожие?! Но они такие разные, она только от них. Ей ещё помнится, как они не одинаково шумят листвой, какая у них разная теплота, её можно почувствовать, прижавшись к  их стволам, какая у них непохожая кора: шершавая, бугорчатая, гладкая, как ладонь ребенка, в какие причудливые сочетания веток и стволов превращается крона каждого из них, и как разнообразен их наряд по осени: «осенняя пора,  очей очарование». «Нет, этот чудаковатый гость сестры явно болтает ерунду. Не знает он жизни, но любопытен в своей бестолковой самоуверенности», - вот как можно закончить воображаемое  её размышление.
  И тут важно заметить, как в этом маленьком, казалось бы, проходном эпизоде  вдруг открывается глубинная мысль писателя. Она состоит в том, что Катя ненароком почувствовала главный изъян Базарова: нежизненность его теорий, отрыв их от естественного хода событий и обречённость в силу этого  на неудачу.
Следующая наша встреча  с Катюшей  могла бы состояться, если следовать логике нашей фантазии, рано утром, часов в шесть, когда  она вместе Сергеем Зиновьевым,  следователем по профессии, шла бы  в Тенево, слушая, как тот, «сбивая тростью головки цветов»,  с некоторым подъёмом, что свидетельствовало о его  явно поэтическом настрое, размышляет вслух:
 Лес, окутанный утренним светом, был тих и неподвижен, словно прислушивается к моим шагам и чириканью птичьей братии, встречающей меня выражениями недоверия и испуга... Воздух <…> пропитан испарениями весенней зелени и своею нежностью ласкает мои здоровые лёгкие. Я дышу им и, окидывая восторженными глазами простор, чувствую весну, молодость, и мне кажется, что молодые берёзки, придорожная травка и гудевшие без умолку майские жуки разделяют это моё чувство. «И к чему там, в мире, — думаю я, — теснится человек в своих тесных лачугах, в своих узких и тесных идейках, если здесь такой простор для жизни и мысли? Отчего он не идёт сюда?
Судя по тому, что его спутница всё с большим интересом внимала полётам мысли  своего собеседника, можно сделать вывод, что Екатерина отдаст предпочтение образу мысли этого господина, нежели странного гостя своей сестры Ольги. Стоит, правда, пожалеть Катюшу, когда она через восемь лет узнает страшное об этом её давнем спутнике: он, оказывается,  спустя некоторое время после их той памятной утренней прогулки совершил в лесу жуткое убийство девушки, да к тому  же отправил за это на каторгу невинного человека, а прежде  задушил нежеланного свидетеля. Долго она не могла справиться  с неразрешимым вопросом: «Как в одном человеке может быть и удивительное чувствование природы, и склонность к жестокому насилию, к пролитию невинной крови?» Может быть,  его тогдашнее сбивание тростью головки цветов, этакое бездумное уничтожение красоты, должно её было как-то насторожить и задаться вопросом, нет ли в нём спонтанного зла. Но не насторожилась, не задалась таким сакраментальным вопросом. Но его вопрошание: «И к чему там, в мире теснится человек в своих тесных лачугах, в своих узких и тесных идейках, если здесь такой простор для жизни и мысли? Отчего он не идёт сюда?» - часто возникало в её головке.  Ведь вопрос далеко не праздный. Он весьма жизненно важен. Думается, лес, как «простор для жизни и мысли», был востребован многими жителями земли российской. И поэты её не были исключением. Ведь топос «лес» является одним из самых широко представленных авторами топосов  русской поэзии. Вот несколько арабесок* к текстам русских поэтов в развитие данной темы.

 Арабеска первая.  Альбомная.

                Фотография - это реальность настолько
                тонкая, что становится более реальной,
               чем сама реальность.
                А. Стиглиц

                Здесь тёмный дуб и ясень изумрудный,
                А там лазури тающая нежность…
                Как будто из действительности чудной
                Уносишься в волшебную безбрежность.
                А. Фет

Придадимся давно забытому занятию – просматриванию фотоальбома.
Годами в нем копились снимки тех мест, где когда-то бывали вы. Морские взморья, закаты и восходы в горах, разливное течение рек, озёрные заводи, разнотравье лугов, лесные поляны, затейливые тропинки в рощах и зимние убранства природы –  всё вновь оживает перед вашими глазами. И сколько чувств и мыслей вместе с этими видами они пробуждают.  Перелистнём большой фолиант моментальных снимков русского леса, того, что обратило на себя внимание  мастеров поэтического слова. Войдём вместе с ними в лес и всмотримся в то, задержало на себе их взыскующий взгляд и вызвало желание запечатлеть увиденное на века. И первая страница в воображаемом альбоме по праву принадлежит изысканному живописцу русской природы – Ивану Бунину. Первый снимок  - эта панорамный, сделанный в тот момент, когда поэт только что вышел из чащобы лес на свет и оказался на краю  лесной поляны. И его рука тут же потянулась к затвору фотоаппарата: к увиденному  захочется вернуться ещё не один раз, разглядывая в домашнем уюте эту  сохранённую им  красоту бытия:
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Весёлой, пёстрою стеной
Стоит над светлою поляной.
И продолжал делать снимки, выбирая приглянувшееся.  В объектив  его камеры попали  и берёзы:
Берёзы жёлтою резьбой
Блестят в лазури голубой,
и ёлки:
Как вышки, елочки темнеют,
и небесная высь, увиденная им, когда он поднял голову, следя за устремлённостью дерев вверх:
А между клёнами синеют
То там, то здесь в листве сквозной
Просветы в небо, что оконца.
И ещё один снимок этой синий надземной дали.

*Арабеска – собрание литературных текстов малых форм.

Чисто и глубоко
Над лесом небо.
А потом перевёл взгляд на лесного исполина в поисках интересного кадра. И нашёл его.
Ствол - гигант, тяжёлый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна.
Потом поэт сделал несколько десятков шагов вперёд в лесной чаще и замер пред неожиданным лесным чудом. И сохранил память о нём.
Вьёт из камней родник студеный:
Кипит, играет и спешит,
Крутясь хрустальными клубами,
И под ветвистыми дубами
Стеклом расплавленным бежит.
Хранит  бунинский альбомный лист и ещё одну чарующую подробность этого лесного чуда.
В светлой влаге голыши
Дрожат мозаикой узорной.
И уходя, делает поэт прощальный снимок, который может стать прообразом изумительной по выразительности картины, исполненной рукой какого-нибудь известного живописца под названием «Ельник на вечерней заре».
В лесу пустом
Горит заря, а ельник чёрный
Стоит на фоне золотом
Стеною траурно-узорной.
Всего девять фотографий, а как много они могут поведать потом их автору и тем, кто умеет ценить красоту русского леса.
Очередной снимок свидетельствует, что магия лесного ручья привлекла и  Аполлона   Майкова, оставившего на память неприхотливую пейзажную композицию.
Шумит, звенит ручей лесной,
Лиясь блистающим стеклом
Вокруг ветвей сосны сухой,
Давно, как гать, лежащей в нём.
 В свою очередь Афанасий Фет в своём лесу увидел нечто, что может поспорить своей  меланхоличной выразительностью с импрессионистским пейзажем Клода Мане.
И путь заглох и одичал,
Позеленелый мост упал
И лёг, скосясь, во рву размытом.
Три поэта – Пастернак, Гумилёв и Асадов  своими объективами не выискивают удачных кадров ни в небесах, ни в кронах и стволах деревьев, ни в молодом подлеске.  Им  приглянулось почему-то то, что находится под ногами и редко удосуживается достойного внимания. А там есть что заметить и оценить как нечто имеющее эстетическую ценность. Ну, скажем, лужи. Для Пастернака было приятно вот такое наблюдение:
В лесу еловый мусор, хлам,
И снегом всё завалено.
Водою с солнцем пополам
Затоплены проталины.
Прямо таки саврасовское полотно, если  вспомнить его картину «Ранняя весна. Лесная глушь. 1884г. ».
Там же, на земле Эдуард Асадов  в обыкновенной луже увидел совершенно неожиданный поэтический образ.
 А снизу, из-под зелёных ресниц,
Лужи наивно глаза таращат
На пролетающих в небе птиц
И это уникальный снимок, конечно, тоже нашёл достойное место в нашем воображаемом альбоме ликов русского леса. Также как и несколько устрашающий снимок  Николая Гумилёва, рассматривающего то, что дереву не удалось спрятать под землёй.
Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.
Умели всё же поэты серебряного века увидеть страшное там, где его, казалось, не должно быть! Готика под ногами бродящих в русском лесе.
Вячеслав Иванов, как бы соревнуясь с предыдущим фотосюжетом, делает свой широкоформатный снимок, дышащий и романтическим уныньем, и декадентским упадничеством.
Молчит и млеет лес высокий,
Зелёный, тёмный лес молчит.
Лишь иногда в тени глубокой
И кроткою лилась истомой теплота
На нищий блеск дубов, на купы пиний малых;
И влажная земля, под тленьем кущ опалых,
Была, как Смерть и Сев, смиренна и свята…
Перевернув альбомную страницу и с трудом избавляясь от морока предыдущей, как глоток чистого лесного воздуха воспринимаем безыскусственную  красу, увиденную и запечатлённую Борисом Пастернаком.
Иван-да-марья, зверобой,
Ромашка, иван-чай, татарник,
Опутанные ворожбой,
Глазеют, обступив кустарник.
Такие же щемящие душу простоту и естественность как-то заметил Игорь Северянин и создал фото-зарисовку, не уступающую по своей выразительности поэтическим миниатюрам  Басё, японского средневекового поэта.
Изба стояла в рощице осин,
Над озером изба <…> стояла.
Есть фотографии, которые возвращают переживаемые когда-то удивительные чувства. Вот и лирический персонаж Наума Коржавина весь погружен в удивительное состояние, которое ему вновь навеял снимок, который он когда-то сделал в лесу во время туристской вылазки в молодости.
Молчит и млеет лес высокий,
И зыбкий отсвет листьев
Зеленел на красном сарафане.
Плечи жгли. И волосы томили,
А её дыханье было ровным…
Так с тех пор я представляю счастье:
Девушка, деревья и палатка.
Лес - это то место, где обретаются счастье, любовь и радость бытия. С таким выводом с сожалением закрываем наш воображаемый фотоальбом.

Арабеска  вторая. Звуковая.
                Звенят леса листвой текучей.
                М. Герасимов
О чём шумит сосновый лес?
Какие в нём сокрыты думы?
Этот вопрос был задан в 1839 году Алексеем Кольцовым. Русские поэты сполна ответили на это вопрошание с тех пор. Наиболее развёрнутые ответы, на мой взгляд,  дали Николай Клюев и Осип Мандельштам.
Как сладостный орган, десницею небесной
Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,
Живым дарить покой, жильцам могилы тесной
Несбыточные сны дыханьем навевать.
                Твоих зелёных волн прибой тысячеустный,
                Под сводами души рождает смутный звон,
                Как будто моряку, тоскующий и грустный,
                С родимых берегов доносится поклон.
   Как будто в зыбях хвой рыдают серафимы,
   И тяжки вздохи их и гул скорбящих крыл…
                Н. Клюев.1912
Лес, как явление многодеревья, где каждое дерево, имея свою ноту, вместе с себе подобными создаёт впечатляющее многозвучие, в этом похож на сложный механизм органа.  Множество труб, собранных в группы, создают удивительную полифонию, при этом у каждой трубки свой вклад в неё, издавая звук одного тембра, высота и силы, свойственные только ей.
В тот вечер не гудел...
В тот вечер не гудел стрельчатый лес органа.
Нам пели Шуберта — родная колыбель!
Шумела мельница, и в песнях урагана
                Смеялся музыки голубоглазый хмель!
                Старинной песни мир — коричневый, зелёный,
                Но только вечно-молодой,
                Где соловьиных лип рокочущие кроны
                С безумной яростью качает царь лесной.
И сила страшная ночного возвращенья —
Та песня дикая, как чёрное вино…
                О. Мандельштам 1918
Рядом с таким эпическим восприятием звуковой палитры леса можно обнаружить более простые, обыденные.  Для Новеллы Матвеевой в ней слышится колыбельная мелодия:
Кедры, сосны корабельные — я не знаю почему —
Пели песни колыбельные беспокойству моему.
А у Дмитрия Мережковского шум леса пробуждает к жизни сердце.
Бледных листьев слабый лепет,
Каждый вздох и каждый шорох
Пробуждают в сердце трепет.
Совсем неожиданно Алексею Маширову-Самобытнику тот же шум  напоминает мгновения торжества.
 Шумит над нами полог хвойный,
Как сотни радостных знамен.
Таким, наверное,  уж было его пролетарское мироощущение.
Если все ранее упомянутые поэты довольно таки чётко определились с тем, что им слышно под пологом леса, то есть и другие, которым не дано понять, о чём музыка тысяч крон и стволов его обитателей. Примером тому является  вот такое признание Валерия Брюсова.
Молча внемлю звукам леса я, Адама сын немой:
Чуждый миру их, иду я одинокою тропой.
О, когда б цветов и злаков речь могла мне быть слышна,
И вела б со мной беседу благовонная сосна!
Верно, есть, кто понимает говор листьев, шёпот вод,
С недозрелой земляникой речи грустные ведёт.
Об этой же неясности, невнятности говора леса  сожалеет  Пётр Вяземский.
Прислушайтесь к молчанию лесов;
Там в тишине перебегают шумы,
Невнятный гул беззвучных голосов.
                В сих голосах мелодии пустыни;
                Я слушал их, заслушивался их,
                Я трепетал, как пред лицом святыни,
                Я полон был созвучий, но немых…
Надо признать: удивительным даром владеет муза Якова Полонского. Ведь ей-то был доступен язык леса. Мало того, она его вербализовала с предельной ясностью.
Вдруг свежие листы дерев со всех сторон,
Как будто бабочек зелёных миллион,
Дрожа, задвигались; их ветер всколыхал…
По шепчущим листам шум смутный пробежал, —
И оглянулся я, встревоженный моим
Воображением пугливым и живым…
— «Не бойся! - услыхал я в шёпоте листов. -
«Чудесного не жди в тени моих кустов!»
Нужное слово сказано – воображение. Именно эта способность его сознания дарует человеку удивительное восприятие звучания леса. Игорь Северянин являет такую картину впечатлений
Мне слышится в тоске мелодий леса
Порою песнь. Но кто её поет?
Порою смех, порою восклицанье
Мне слышится, вселяя в душу страх.
Чьё скорбное лицо встаёт в слезах?
Чьё слышу я безумное рыданье?
Кто плачет здесь, здесь, в мёрзлом царстве снега,
И почему здесь сотни голосов?
Многое видится, слышится, представляется  попавшему в чертоги дриад.

Арабеска третья. Таинственная.
               
                Какая ж тайна в диком лесе
                Так безотчётно нас влечёт…
                А. Кольцов
                У леса - тайны, шумы, сумрак,
                шорохи теней...
                В. Ходасевич
В современном сознании, ка это не покажется странным, всё ещё живёт атавистический страх – страх перед тайной магией леса, перед некой его чуждости человеку. В обострённой форме, в форме фобии этот страх называется гилофобией. Лес действительно содержит много враждебных угроз: дикие животные, ядовитые растения, насекомые, пресмыкающиеся. Да и риск заблудится в чащобах леса весьма велик. Но это всё на уровне осознания проблемы боязни леса. Но есть иной страх. Он ведёт своё начало с древнейших времён, когда лес, со всей своей огромностью и непознанностью,  таил нечто страшное и губительное. Именно в лес поселил человек Бабу-ягу, лешего и прочую нечисть, которые спят и видят, как более мерзко досадить человеку. Именно такое ощущение страха и передаёт Аполлон Майков.
Вкруг темен лес и воздух сыр;
Иду я, страх едва тая...
Нет! Здесь свой мир, живущий мир,
И жизнь его нарушил я...
Вдруг всё свершавшееся тут
Остановилося при мне,
И все следят за мной и ждут,
И злое мыслят в тишине;
И точно любопытный взор
Ко мне отовсюду устремлён,
И слышу я немой укор,
И дух мой сдавлен и смущён.
Если поэтическому персонажу А. Фета только мерещатся присутствие других, чуждых сил, то Саул Черняховский живописует  лесного владыку и  лесных дев, давая им явность в зримых чертах.
Верно, есть в глубокой чаще, весь в морщинах, царь лесной,-
Словно дуба векового ствол, расколотый грозой;
На его густые кудри солнце льёт лучи, чтоб жечь
Этот мох зелёно-серый, ниспадающий до плеч:
Борода его — по пояс, мрачен взор из-под бровей,
Словно сумрака лесного тёмный взгляд из-за ветвей…
Верно, есть меж тонких сосен лёгкий замок тишины,
Сладкий всем, кого томили жизни тягостные сны…
Верно, есть лесные девы, быстрые, как блеск меча,
Смутные, как сумрак леса, легкие, как свет луча.
Стан их гибок и прозрачен; удивлённо грустный взгляд —
Словно мотылёк весенний, словно ручеёк меж гряд,
В длинных косах, на одеждах — водяных цветов убор,
Их воздушным хороводам заплетён угрюмый бор
В те часы, когда над прудом виснет голубой туман,
А луна, бледна, ущербна, льёт на землю свой дурман
                (Перевод В. Ходасевича)
Не только Саул узрел  в лесном мире сказочных персонажей - Сологубу и Фету тоже повезло: им повстречался леший. Не важно, что их персонажи не очень похожи друг на друга. Главное – это точно лешие. И их можно живописать. И занятия у них в момент встречи разные. У одного занят своей обувкой.
Кружит, манит, и заводит,
В разных обликах проходит,
С каждым разное всегда.
Малой травкой — на опушке,
В старом боре — до верхушки,
Вона, вон где борода.
Лапти вывернул, и правый
Вместо левого, лукавый,
Усмехаясь, натянул.
То же сделал и с другою,
В лапоть скрытою, ногою,
И пошёл по лесу гул.
                Ф. Сологуб
Другой, расположившись на пне, весь в ожидании  девушек, чтобы ученить им разные проказы.
На мшистом старом пне, скрестив кривые ноги
И вещей наготой блистая меж древес,
Ты громче хохочи и смешивай дороги,
Когда красавица зайдёт в твой тёмный лес…
                А. Фет
Но не только леший может  испортить юным девам надолго настроение. Ведь в тенистых дубравах обитают и более неприглядные существа.
Ныряя в сумерек дубровный,
Здесь суматошливые фавны
Язык показывают свой.
И бродит карла своенравный,
Как гриб, напучась головой;
С угрюмым горбуном Аммосом
Дивуется перловым росам
Из бледно-палевого дня;
Уставясь безобразным носом,
Слезливо смотрит на меня.
                А. Белый
Только раз отсюда в вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой,
Но в короне из литого серебра,
И вздыхала и стонала до утра…
Н. Гумилёв
А следующая история явно не уступает ужасным видениям Татьяны Лариной.
Я одна в лесу, одна,
в небе странная луна.
Кто там бродит, кто сидит,
кто смеётся, кто кричит?
                "Обернись-ка, посмотри!
                Здесь нас три!
                Как у первой зубы - сталь,
                вся - печаль!
Горяча второй ладонь -
как огонь.
Третья ж белая нага
для врага".
                "Ха-ха-ха! В нагое тело
                старый чёрт впился умело!" -
                "Ну, скорей же!" - "Тише, бесы,
                мы красоток под навесы!"
Я одна в лесу одна,
в небе странная луна...
Кто же длинный с бородой
встал над елью предо мной?..
                Л. Семёнов
«Страшно, аж жуть!» - как пел известный бард, воссоздавая паноптикум страшилищ в Муромских лесах.
В заповедных и дремучих, страшных Муромских лесах
Всяка нечисть бродит тучей и в проезжих сеет страх.
Воет воем, что твои упокойники.
Если есть там соловьи - то разбойники.
Страшно, аж жуть!
                В заколдованных болотах там кикиморы живут,-
                Защекочут до икоты и на дно уволокут.
                Будь ты конный, будь ты пеший - заграбастают,
                А уж лешие так по лесу и шастают.
                Страшно, аж жуть!


Хотя  и в лесном «убогом шалаше», куда бедную Таню приволок медведь, обитатели тоже весьма жутковаты. Не дай  бог это увидеть наяву!
Глядит она тихонько в щёлку,
И что же видит?.. за столом
Сидят чудовища кругом:
Один в рогах с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полужуравль и полукот.
               Ещё страшней, ещё чуднее:
              Вот рак верхом на пауке,
              Вот череп на гусиной шее
             Вертится в красном колпаке…
                А. Пушкин
«Рак верхом на пауке» - ведь надо же такое придумать поэту, чтобы напугать юную девицу. «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!»
Однако, несмотря на эти все поэтические страшилки и россказни  о лесе, «ходит в лес человек безбоязненно. И не страшно - ничуть!» И как не ходить, когда он такой завлекательный в любое время года.

Арабеска четвёртая.  Сезонная.

                Время Года открывает дверь
                и выходит, - а через другую
                дверь заходит другое Время
                Года.
                Х. Мураками

                Зима - это гравюра, весна –
                акварель, лето - масляная
                живопись, а осень – мозаика
                всех трёх.
                С. Хоровиц

Лес не знает такого календарного измерения как год. Годовые кольца не в счёт. Это свойственность отдельного дерева в нём, а не леса. Он, лес, живёт в другом календарном исчислении – в сезонном цикле, переживая каждую составную его часть в удивительных  состояниях и качествах. Сохраняя неизменным свою материальную составляющую: деревья, кустарники, ручьи, озёрца, болотца, пригорки, яры, ложбины  и даже большинство троп и дорожек – он с завидной регулярностью меняется не только внешне, но и сущностно.  И приходится говорить о четырёх отличных образах жизни леса, которые приходят на смену друг другу, внося кардинальные изменения в него и  привлекая поэтов к своим проявлениям. И поэты вполне воспользовались такой возможностью, создав живописную хронику смены времён года.

Лес весенний
Начало весны, когда ещё не весна, но уже и не зима. Поэтический взор замечает эти подробности.
Снег обтаял под сосною,
И тепло на мягком мху…
                С. Клычков
Чернеет лес, теплом разбуженный,
Весенней сыростью объят.
А уж на ниточках жемчужины
От ветра каждого дрожат.
                С. Маршак
Но вот зима покинула чертоги леса. И хозяйкой этих пределов стала весна, столь востребованная  лесом  после зимних невзгод.
Пришла она, желанная,
Пришла благоуханная,
Из света дня сотканная
Волшебница-весна!
                К. Фофанов
Лес только начинает пробуждаться.  В нём едва заметны движения к новой жизни. Вернее, они едва-едва обозначились.
Весенний лес почти прозрачен,
Он лёгкий весь и голубой,
И дым листвы его невзрачен —
Пушок над верхнею губой.
                Неопытен, неосторожен,
                Ветрам открыт со всех сторон,
                Ещё ни капли не встревожен,
                Шутя насвистывает он.
                К. Ваншенкин
Лес как бы наполнен обещаниями и ожиданиями: вот будет тепло и солнечно, вот будет зелено и благоуханно. А пока наберитесь терпения.
Давайте каждый день приумножать богатство
Апрельской тишины в безлиственном лесу.
Не надо торопить. Не надо домогаться,
Чтоб отроческий лес скорей отёр слезу.
                Ведь нынче та пора, редчайший час сезона,
                Когда и время — вспять и будет молодеть,
                Когда всего шальней растрёпанная крона
                И шапку не торопится надеть.
                Д. Самойлов
Однако подспудно деревья, заросли и кусты набирают энергию жизни.
Вешних дней лаборатория
Расположена вокруг.
В каждом маленьком растеньице,
Словно в колбочке живой,
Влага солнечная пенится
И кипит сама собой.
                В. Берестов
 И всё же лес  ещё не может принять в свои чертоги гостей, любителей его тишины и красот. Он не готов одаривать их своими щедротами: убранством деревьев, травостоем, пышноцветием  и  забавной живностью.  Его мир ещё хладен и даже местами не проходим.
там сейчас весна очевидно
синеет лес дорога - развезло
очевидно, в лес не войти
там сейчас развезло - лес
дорога в зябкий лес синеет...
да очевидно там сейчас —
весна: дорога - не дорога
и зябкий лес - ещё не лес
в синий лес не войти - развезло
синеет - не войти
дорога - развезло
и зябко - развезло там очевидно
дорога лес сейчас - и не войти
                Г. Сапгир
Но время берёт своё. Весна  становится полноправной властелиницей  лесных угодий. И начинается пиршество вновь юной  лесной жизни, полной света, радости и ощущением неодолимости стремления к полноте бытия. Об этом  сообщают нам две предлагаемые  ниже поэтические миниатюры-зарисовки.
Первая.
Крупный дождь в лесу зелёном
Прошумел по стройным клёнам,
По лесным цветам...
Слышишь? - Звонко песня льётся.
Беззаботный раздаётся
Голос по лесам.
Крупный дождь в лесу зелёном
Прошумел по стройным клёнам,
Глубь небес ясна...
В каждом сердце возникает, -
И томит, и увлекает
Образ твой, Весна!
                И. Бунин
И вторая.
О роща! время протекло,
Весны дыханье оживило
Тебя - и в радость облекло.
Уж ты красуешься цветами,
Журчащими меж них ручьями
И зеленью пленяешь взор;
Уже гремит пернатых хор
В кудрявых лип твоих вершинах,
На древних вязах и осинах…
                П. Шаликов
Весна всё набирала и набирала силы, делая лес всё богаче, пышнее и доброхотнее, как вдруг в нём наступило лето, властное, изменчивое и многощедрое в своём неуёмном изобилии.

Лес летний

 С любопытством наблюдаешь удивительную метаморфозу в сознании русских поэтов в восприятии леса в обстоятельствах лета. Если  «весенние» их стихи -  это результат каких-то наблюдений  за изменениями, происходящими в  лесу, за проявлениями всё новых и новых свидетельств возвращения его полнокровной жизни после зимнего беспамятства, то  «летние» стихи  это о бегстве в инаковость.  Лес летом для них это заповедник тишины, покоя, тени и отдохновения. Весь мир вокруг леса – пыльный, грязный,  суетный,  жгуче жаркий, испытывающий человека на прочность и требующий подчинения и обезличенности. И только под покровом летнего леса душа человека обретает свободу и возможность к самовыражению и самопознанию.
В силу этого появляются чувства, совершенно невозможные вне леса.
Тут и умиротворение.
И было так сладко — на землю поникнуть, лежать одному,
И слушать, как нежно чирикают птицы напевы свои,
И взглядом украдкой глубоко проникнуть, сквозь травы, во тьму,
Где, с грузом, прилежно ведут вереницы домой муравьи.
А дятел далёкий застукает чётко о высохший ствол,
И солнце в просветы сияние бросит, как утром в окно…
Лежишь, одинокий, и думаешь кратко, что дух — всё обрёл,
И сердце привета не хочет, не просит, и всё — всё равно!
                В. Брюсов
И ощущение полноты бытия.
Шумел и зеленел волшебный лес,-
Не лес, а целый мир разнообразный,
Исполненный видений и чудес.
                Лучи сквозили, трепетали тени;
                Не умолкал в деревьях птичий гам;
                Мелькали в чаще быстрые олени,
                И ловчий рог взывал по временам.
На перекрестках, с речью и приветом,
Навстречу нам, из полутьмы лесной,
Обвеянный каким-то чудным светом,
Знакомых лиц слетался целый рой.
                Какая жизнь, какое обаянье,
                Какой для чувств роскошный, светлый пир!
                Ф. Тютчев
И стремление обрести «свободу духа».
Летний лес великолепно ласков.
Если есть река, пригож вдвойне —
Серебристой радуюсь волне,
Южный ветерок похож на сказку.
Человеку хорошо тогда:
Есть где обрести свободу духа!
                Н. Глазков
И отдохновение для обездоленной души.
И вот я снова прихожу
К тебе с тоской моей бесплодной,
Опять на сумрак твой гляжу
И голос слушаю свободный.
И может быть, в твоей глуши,
Как узник, волей оживленный,
Забуду скорбь моей души
И горечь жизни обыденной.
                И. Никитин

И отдохновение от прозы и суетности жизни.
Как ясен август, нежный и спокойный,
Сознавший мимолетность красоты.
Позолотив древесные листы,
Он чувства заключил в порядок стройный.
В нём кажется ошибкой полдень знойный,-
С ним больше сродны грустные мечты,
Прохлада, прелесть тихой простоты
И отдыха от жизни беспокойной.
                К. Бальмонт
В августе, последнем летнем месяце, уже видны первые приметы наступающей осени, тех изменений, что она сулит. И в это время проявляется ещё одна добродетель летнего леса. Он индуцирует в человека, в его тело свою энергию для поддержания  жизни в грядущих тягостях, уготовленных ему приближающимися осенью, и  особенно зимой.
Вот и кончается лето,
Яростно рдеют цветы,
Меньше становится света,
Ближе приход темноты.
Но — темноте неподвластны,
Солнца впитавши лучи,—
Будем по-прежнему ясны,
Искренни и горячи!
                Н. Асеев
Лес осенний
Бывает, оторопь берёт, когда встречаешь неожиданные признания в стихах русских поэтов. И трудно выстроить потом своё отношение к таким суждениям. Ведь не ясно, это позиция автора нашла в них отражение, или это он представляет точку зрения своего поэтического персонажа. Помнится, в такую ловушку попал как-то Ю. Карабчиевский, литератор и поэт, интерпретируя следующую строчку В. Маяковского:
Я люблю смотреть, как умирают дети.
В какой только безнравственности на основании этой строки он не обвинил поэта. Целую книгу написал, «Воскресенье Маяковского»,  с целью показать городу и миру всю низменность  личности Маяковского. Вот критерий оценки личности поэта у этого критика: «Величайшая в мире боль, когда обидели Маяковского,- и физиологическая сладость насилия, когда обижает Маяковский, мстя за обиду». Только вот не удосужился Карабчиевский понять это высказывание в контексте всего произведения «Несколько слов о самом себе», написанного в 1913 году. Ведь  в этой четвёртой части  субъект не один, их два, если не более. От чего имени произносится это высказывание: от лица Бога, от лица персоны с улицы или от лица поэта, наблюдающего этот  двоесловие? На мой взгляд, от лица Бога, прибирающего младенцев и дарующего им райское блаженство вместо  предстоящей бедной и тягостной жизненной юдоли. Хотелось бы тут заметить, что пушкинская фраза:
<…> смерть детей с жестокой радостью я вижу, -
почему-то не вызывает широкого резонансного возмущения.
То ли потому, что это перевод из Шенье, и упрёки Пушкину в аморальности будут не по адресу. То ли потому, что это дети тирана, и сословная ненависть здесь оправдана. При борьбе с угнетателями нравственность - это последнее, чем должно руководствоваться. Судьбы царственного наследника-ребёнка из Углича и детей Николая II очевидные примеры из нашей истории.
Однако есть у «нашего всего» ещё одна  достаточно странная фраза:

Люблю я пышное природы увяданье…
И вряд ли кто сочтёт нормальным  вот такое чьё-либо заявление: «Люблю я пышные соседа похороны: все эти цветы, многоцветие венков,  чёрные вуали и котелки, блеск духовых инструментов, конная упряжь и запах ладана – всё это радует глаз и наполняет  душу полнотой бытия ». Скажите, что аморально. А морально любить увядание, даже если оно «пышное»?  Ведь увядание – это, по сути, приближение к смерти, устремление к тлену, в небытие. Иные чувства здесь должны быть востребованы и пережиты. Но только не любовь к этому роковому исходу.
Вот почему в лирике русских поэтов оформились две  основные тенденции, мало уступающие друг другу в представленности в них известных имён. Первая впечатляет глубокими чувствами изумления, восхищения, умиротворения, навеянных многокрасочным карнавалом в осенних лесных угодьях.   Вторая наполнена чувствами печали, тоски, одиночества, душевного надрыва и даже смиренности в принятии осенних испытаний и невзгод. Стихотворение Константина Льдов являет во всей полноте такое мировосприятие осеннего леса.
В осенний вечер дышит лес
Невыразимою печалью...
Задёрнут траурной вуалью
Простор заплаканных небес.
                Заката дальнего багрянец
                Зловещим зыблется пятном,
                Как лихорадочный румянец
                На лике бледном и больном.
В поблекших красках увяданья,
В паденьи каждого листка
Живые чудятся страданья,
Живая чудится тоска.
                В тени обманчивой и шаткой
                Как будто шепчется листва,
               И полны позднею догадкой
               Её предсмертные слова...
В унисон этому произведению звучат строки  Аполлона Майкова, в которых ещё больше надрыва и обречённости.
Осенние листья по ветру кружат,
Осенние листья в тревоге вопят:
«Всё гибнет, всё гибнет! Ты чёрен и гол,
О лес наш родимый, конец твой пришёл!»

Не слышит тревоги их царственный лес.
Под тёмной лазурью суровых небес
Его спеленали могучие сны…
И вдруг  парадоксальное откровение Федора Тютчева.
Как увядающее мило!
Какая прелесть в нём для нас,
Когда, что так цвело и жило,
Теперь, так немощно и хило,
В последний улыбнется раз!..
Что это реинкарнация пушкинской удовольствия от наблюдения за истечением жизни из живой плоти? Совсем нет. Здесь умиление от того, что умирающий лес находит силы улыбнуться тем, кого он оставляет. Совсем иной дискурс. Здесь принятие естественности печального исхода. В человеческих обстоятельствах это называлось бы христианским смирением перед высшей волей, забирающей земную жизнь.  Именно это даёт прочувствовать Андрей Вознесенский в стихотворении «Осень в Сигулде».
<…>прощайте,
леса мои сбросили кроны,
пусты они и грустны,
как ящик с аккордеона,
а музыку - унесли,
мы - люди,
мы тоже порожни,
уходим мы,
         так уж положено,
из стен,
       матерей
              и из женщин,
и этот порядок извечен…
Модернистское восприятие осеннего исхода радости бытия из леса просматривается у Дмитрия Мережковского. Его лирический персонаж преисполнен ожиданием смерти, предвкушением её «сладостей».  И осенний лес своим увяданием является катализатором таких чувств и настроений.
Молча любуюсь на вашу красу,
   Поздним лучом позлащённые!
Падайте, падайте, листья осенние...
   Песни поёт похоронные
      Ветер в лесу.
Тихих небес побледневшая твердь
   Дышит бессмертною радостью,
   Сердце чарует мне смерть
   Неизреченною сладостью.
Однако наиболее типичным  для данной тенденции  является проявление чувства печали от потери лесных красот и щедрот, что так радовали сердце человека до прихода осенних времён.
И Осень тихою вдовой
Вступает в пёстрый терем свой.
Последние мгновенья счастья!
Уж знает Осень, что такой
Глубокий и немой покой -
Предвестник долгого ненастья.
Глубоко, странно лес молчал
И на заре, когда с заката
Пурпурный блеск огня и злата
Пожаром терем освещал.
Потом угрюмо в нём стемнело.
Луна восходит, а в лесу
Ложатся тени на росу...
Вот стало холодно и бело
Среди полян, среди сквозной
Осенней чащи помертвелой,
И жутко Осени одной
В пустынной тишине ночной.
            И. Бунин
Иная тональность, жизнеутверждающая и полная остротой восприятия быстро уходящей новой ипостаси леса – осенней, является преобладающей в другой тенденции. Примером может служить вот такой великолепный стихотворный образчик. Кажется, что в руках у его автора кинокамера, и он, медленно  и плавно меняя её ракурс, являет некое  осеннее лесное пространство, выискивая в нём объекты, достойные нашего внимания и удивления. Всмотримся в предложенный видеоряд.
Осенний пожар полыхает в лесу,
плывут паутин волоконца,
тяжёлые капли дрожат на весу,
и в каждой по целому солнцу.
Какой нерушимый сегодня покой,
как тихо планируют листья…
Хочу вороха их потрогать рукой,
как шкурку потрогала б лисью.
Как много их — рыжих, лиловых почти,
коричневых и золотистых.
Слетают на плечи, лежат на пути,
трепещут на кронах сквозистых.
Торжественной бронзой покрыты дубы,
горят фонари-мухоморы.
                В. Тушнова
Вот те объекты, на которых некоторое время останавливался объектив кинокамеры: многоцветие кроны деревьев – нити паутин  -  капли воды на них – листопад – покров из листьев на земле – вновь расцветка кроны дерев, листопад и  разноцветный ковёр из листьев на земле между деревьями - бронза дубов  - мухомор.
 Сергей Наровчатый   также представляет нам панораму  лесных очарований   третьего времени года. Но какой пронзительный смысл во всём этом содержится: лесная природа полна жизнеутверждающей красоты, а рядом идёт война, до неё всего «шесть километров в сторону Брянска». И уже совсем по-другому воспринимаются и «кленовое золото высшей пробы» и «червонцы вяза и ветлы». Это духовная потребность, чувственное отдохновение и радость, это то наше достояние мирной жизни, на которые покусилось лихолетье проклятой войны.
Я осень давно не встречал в лесу
И, удивлённый, глазею в оба,
Как в тихих ладонях ветры несут
Кленовое золото высшей пробы.
                Как на юру, выгорая дотла,
                Спеша на тщеславье богатство выменять,
                Сыплют червонцами вяз и ветла
                И другие, которых не знаю по имени.
Я даже забыл, что идёт война,
А чтоб до войны до этой добраться,
Лишь из лесу выйди — дорога видна,
И шесть километров в сторону Брянска.
                Октябрь 1941
Просто интересно, как по-разному можно смотреть на один и тот же объект. Многие видят множественность цветовых оттенков в осеннем лесном убранстве. И мы знаем, как у них живописно получается передать это видение. Но вот Давид Самойлов узрел в таком лесу только одну краску, краску-доминантну - красную.
Внезапно в зелень вкрался красный лист,
Как будто сердце леса обнажилось,
Готовое на муку и на риск.
                Внезапно в чаще вспыхнул красный куст,
                Как будто бы на нём расположилось
                Две тысячи полураскрытых уст.
Внезапно красным стал окрестный лес,
И облако впитало красный отсвет.
Светился праздник листьев и небес
В своем спокойном благородстве.
Красный цвет, цвет тревоги, пожара, бедствия, кровавой драмы и злодейства, у него создаёт атмосферу спокойного благородства. Он лишний раз убеждает, каким чарами воздействия обладает осень в лесу.
Не об этом ли пишет  и Владимир Набоков.
Ах, осень, моё упоенье
И снова, как в милые годы
тоски, чистоты и чудес,
глядится в безвольные воды
румяный редеющий лес.
              Простая, как Божье прощенье,
              прозрачная ширится даль.
             Ах, осень, моё упоенье,
             моя золотая печаль!
Необходимо обратить внимание на две последние строчки этого стихотворного фрагмента. Они очень знаменательны в русле рассмотрения двух основных тенденций в изображении леса в осеннее время. Они как бы  сплавляют эти два дискурса: одновременно присутствуют и печаль, и упоение. Таких восприятий достаточно много в русской поэзии. Стоит только, хотя бы,  вспомнить четыре строки Юлии Друниной:
Уже погасли горные леса:
Ни золота, ни пурпура — все буро,
Но мне близка их скорбная краса,
Мне радостно, хоть небо нынче хмуро, -
и отрывок  из тургеневской «Осени»:
 
Как грустный взгляд, люблю я осень.
В туманный, тихий день хожу
Я часто в лес и там сижу —
На небо белое гляжу
Да на верхушки тёмных сосен.
Люблю, кусая кислый лист,
С улыбкой развалясь ленивой,
Мечтой заняться прихотливой
Да слушать дятлов тонкий свист.
Трава завяла вся... холодный,
Спокойный блеск разлит по ней...
И грусти тихой и свободной
Я предаюсь душою всей...
И как бы заключительным аккордом  многоплановой симфонии под названием  «Осенний лес», созданной  многими русскими  поэтами, звучат строки Константина Ваншенкина.
Осенний лес почти невзрачен,
Блистать собой не норовит,
Ждёт снег -  резок и прозрачен,
Спокоен, сух и деловит.

Лес зимний

Преобладающими  мемами в этой  тематике стихов являются сон, тишина и надежда на возрождение. Хотя  красота и отрешённость от жизни не остались без внимания авторов, описывающих зимний лес. Вот некоторый иллюстративный материал к сказанному с  некоторыми комментариями.
Тишина. 
Красочность и будоражащая яркость осеннего леса сменяется блеклостью и унылостью его одеяний. Всё чётче проявляется его графичность на фоне небесных просветов и прозрачности воздушных далей. Пока  зима ещё больше  усилит это впечатление: снежный покров на земле  и снежные кружева на стволах и ветвях  кажутся гравюрам, исполненные  маститой рукой неизвестного художника. И тишина станет единственной хранительницей  его творчества.  Александру Блоку в этой живописной тишине видится нечто  торжественно-библейское. В этой тишайшей белизне между дерев ему видится Его пришествие.
И деревья торжественным строем
Перед ясным лицом тишины
Убеляются снежным покоем,
Исполняются светлою силой
Ледяной и немой белизны.
Чьё там брежжит лазурное око?
Как поляна из звёзд — небеса.
В тишине голубой и глубокой
С дивной ратью своей многокрылой
Бог идёт сквозь ночные леса.
Своей нереальностью в объятиях зимней тишины смущает лес  и другого поэта.
Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.
                К. Ваншенкин
Сон
И Фёдор  Тютчев и Сергей Есенин полагают, что зимний лес попал под чары неведомых сил и околдован, погрузившись в долгий сон.  Став частью удивительно красивой сказки.
Чародейкою Зимою
Околдован, лес стоит-
И под снежной бахромою,
Неподвижною, немою,
Чудной жизнью он блестит.
                И стоит он, околдован,-
                Не мертвец и не живой-
                Сном волшебным очарован,
                Весь опутан, весь окован
                Лёгкой цепью пуховой…
                Ф. Тютчев
Заколдован невидимкой,
Дремлет лес под сказку сна,
 Словно белою косынкой
Повязалася сосна.
                С. Есенин
Константин Бальмонт, оказавшись в чертогах этой волшебной сказки, рисует впечатляющую картину зимнего лесного покоя.

Как живые изваянья, в искрах лунного сиянья,
Чуть трепещут очертанья сосен, елей и берёз;
Вещий лес спокойно дремлет, яркий блеск Луны приемлет
И роптанью ветра внемлет, весь исполнен тайных грёз.
                К. Бальмонт
Отрешённость от жизни
Однако Константину Ваншенкину в этой недвижности леса, в его невнятности видится нечто чуждое и отвращающее: ему там видится отрицание жизни, неприятие её естества, её проявлений: движения, шума и яркости.
Зимний лес! От края и до края
Он застыл смолистою стеной,
Сердце беспокойное смущая
Неправдоподобной тишиной.
                Он меня гнетёт своим величьем,
                Полным отрешеньем от всего
                И высокомерным безразличьем
                К жизни за пределами его.
                К. Ваншенкин
Красота
Если бы зимний лес захотел  оправдаться от этой инвективы Ваншенкина, то лучшего защитника, чем Иван Никитин, ему бы не найти. Этот поэт просто зачарован красотой зимнего леса. Всё в нём его пленяет и приносит радость его душе.  В этом можно убедиться, прочитав  его восторженные строки, посвящённые этому сказочному чуду – зимнему лесу.
Зимний лес, это сказочный сон.
В нём волшебностью веет повсюду.
Тишиной очарует вас он.
Серебро вдруг подарит, как другу.
Им осыплет вас щедро с высот,
Лучом солнца помашет игриво,
И узорами снежных красот
Покорит ваше сердце, как диво.
 Бахромой серебристой сверкая,
Манит лес своей сказкой всегда,
Я в плену у него, понимая,
Он — источник всех тайн бытия.
Я стою, упиваюсь безмерием
Красоты зимней сказки в лесу …
Замечательными рефренами этому видению  являются картины зимнего леса, созданные пером известных мастеров художественного слова.
Хорошо в лесу зимой,
Лес украшен бахромой,
Звонкий снег искрится,
Иней серебрится.
                И. Токмакова
Серебро, огни и блёстки,-
Целый мир из серебра!
В жемчугах горят берёзки,
Чёрно-голые вчера.
                В. Брюсов
И стоит обратить внимание, как  словосочетания  «серебристая бахрома», «иней серебрится»,  «мир из серебра» объединили эти три  поэтических фрагмента: «серебро» - визитная карточка  красивости зимнего леса.
Надежда на возрождение
Известная «спящая красавица» проснулась на радость  любящих её. Должен проснуться от тяжкого зимнего сна и красавец-лес. В этом уверены Александр Яшин и Вероника Тушнова. В жестокие морозы, в январские стужи им видится пробуждение леса, возвращение его в весну, в молодость, тем самым подтверждая неодолимость природного бытия.
Лес поседел от инея,
Бел, как сама зима,
Что ему дюны синие,
Снежная кутерьма!
             Закостенев от холода,
             Он терпеливо ждёт:
              Ранней весною молодость
               Снова к нему придёт.
                А. Яшин
Когда январским лесом прохожу я
и он молчит,
в стоцветных блёстках сплошь,
одно я повторяю, торжествуя:
«А всё-таки ты скоро оживёшь!»
                В. Тушнова

Арабеска пятая. Апологичная
Последние две личные  поэтические точки зрения на судьбу зимнего леса сподвигают на любопытный вопрос: « А что лес, безотносительно  красот и прочих его особенностей, значит на персональном уровне для каждого из русских поэтов?»
Много дифирамбов, благодарностей и разных признаний  обращено лесу  мастерами поэтического  цеха в адрес леса. Разве только русское поле может поспорить с ним в своей нужности русскому чувству и уму. Ведь этим руководствовались русские поэты, славословя лес.  Гимнические строки Игоря Северянина  наиболее уместны, чтобы начать размышления на выбранную тему – апология леса в русской поэзии.
Пою тебя, мой лес, - товарищ старый, -
Где счастье и любовь я повстречал…
Не менее судьбоносное, чем счастье и любовь, дали лесные кущи  Алексею Толстому. Они даровали ему свободу в слагании строчек,  в создании стиха, в погружении в поэтический мир под своей сенью.
Когда кругом безмолвен лес дремучий
И вечер тих;
Когда невольно просится певучий
Из сердца стих…
 На это удивительное состояние ума и сердца  вдохновил лес  и того же Северянина:
В лесу осеннем, обезлиственном,
Вдыхая прелый аромат,
Я стану вновь поэтом истинным,
Уйдя от городских громад. –
                и музу Петра Вяземского:
Прислушайтесь к молчанию лесов;
Там в тишине перебегают шумы,
Невнятный гул беззвучных голосов.
…………………………………………….
Я слушал их, заслушивался их,
Я трепетал, как пред лицом святыни,
Я полон был созвучий, но немых,
И из груди, как узник из твердыни,
Вотще кипел, вотще мой рвался стих.
С разной целью поэты хаживают в лес.
Алесей Толстой - чтобы придаться воспоминания.
Бор сосновый в стране одинокой стоит;
В нем ручей меж деревьев бежит и журчит.
Я люблю тот ручей, я люблю ту страну,
Я люблю в том лесу вспоминать старину.
Иван Никитин устремляется в знакомый лес  в  тоскливые часы  своей жизни, надеясь под его пологом  избавиться от горестных тягот.
И вот я снова прихожу
К тебе с тоской моей бесплодной,
Опять на сумрак твой гляжу
И голос слушаю свободный.
И может быть, в твоей глуши,
Как узник, волей оживленный,
Забуду скорбь моей души
И горечь жизни обыденной.
Для Николая Клюева лесной мир полный антипод юдоли  людской. В нём, в лесу, спасается его поэтическая душа. Именно там находит она покой и отраду, именно там горит лампада, дающая приют измученным  человеческим созданиям.
В этом царстве зелёном природы
Не увидишь рыданий и слёз;
Только в редкие дни непогоды
Ветер стонет меж сучьев берёз.
           Не найдёшь здесь душой пресыщённой
           Пьяных оргий, продажной любви,
           Не увидишь толпы развращённой
           С затаённым проклятьем в груди.
Здесь иной мир -  покоя, отрады.
Нет суетных волнений души;
Жизнь тиха здесь, как пламя лампады,
Не колеблемой ветром в тиши.
Близок к этому пониманию значения леса в жизни и поэт Арсений  Голенищев-Кутузов, оставивший нам вот такое  взволнованное признание:
Те дары - младенческие грёзы,
Что мне юность светом озарили.
Их твои вершины нашептали,
Их навеял сумрак твой волшебный,
И доныне в злые дни печали
Душу греет пламень тот целебный.
Здравствуй, лес! Твой мир, твоё мечтанье
Я тревогой жизни не нарушу;
Я пришёл на краткое свиданье
Отвести тоскующую душу.
И в унисон сказанному пронзительно звучит молитвенное обращение к лесу Марины Петровых:
Пожалей нас во имя
Пожизненной верности нашей
Ветвям, и листве, и хвое,
Оставь нам дыханье твоё живое…
Совершенно неожиданное и вряд ли осуществимое предложение сделал Эдуард Асадов в продолжение религиозной  аспекта, заявленного Петровых:
И будь я владыкой над всей планетой,
Я с детства бы весь человечий род
Никак бы не меньше, чем целый год,
Крестил бы лесной красотою этой!
           Пусть сразу бы не было сметено
           Всё то, что издревле нам жить мешало,
           Но злобы и подлости всё равно
           Намного бы меньше на свете стало!
Да, врачует лес наши души. Но вот признание Юрий Левитанского:
Лес меня бережно лечит
древними мудрыми зельями.
Мятой травою врачует —
век исцелённому здравствовать,
посох дорожный вручает -
с посохом по лесу странствовать…
Многих поэтов, посетивших лес, не оставляет впечатление, что они стали частью леса и, уйдя из него, сохранили в себе его нравственную суть.
Певец русского леса Николай Рубцов свидетельствует об этом.
<…> Я хотел бы превратиться
Или в багряный тихий лист,
Иль в дождевой весёлый свист,
Но, превратившись, возродиться
И возвратиться в отчий дом,
Чтобы однажды в доме том
Перед дорогою большою
Сказать: — Я был в лесу листом!
Сказать: — Я был в лесу дождем!
Поверьте мне: я чист душою.
 Если Рубцов осознаёт свою духовную связь с лесом, то Римма Казакова настаивает на своей природной общности с сутью леса.
Лес, мой донор, и я - из ветвей
с хлорофилловой сутью твоей.
И далее  у неё же:
И столько я узнаю,
тобою, лес, спасённая,
что стану я лесная,
как пеночка зелёная.
     Глаза мои — с хрусталинкой
     от звезд и вод весной.
    А кровь моя — с русалинкой,
    с зеленинкой лесной.
Разве после всех этих признаний и хвалеб не хочется через некоторое время отправиться в  ближайший лес и пережить  там мгновения, так проникновенно описанные кудесником русского слова - Иваном Тургеневым?
Молчит и млеет лес высокий,
Зелёный, тёмный лес молчит.
Лишь иногда в тени глубокой
Бессонный лист прошелестит.
Звезда дрожит в огнях заката,
Любви прекрасная звезда,
А на душе легко и свято...
И может быть, спустя  несколько часов  пребывания в нём вместе Майей Борисовой нам стоит обратиться к  своему лесу с просьбой:
Российский лес, прибежище моё.
Метни в меня зелёные лучи!
Смягчи во мхах мою сухую поступь,
Учи меня неспешному упорству,
Спокойствию и честности учи…