А песенники - это поэты?

(иронический взгляд на необычную поэзию)

Порассуждаем о поэзии, о "необычных" стихах. Когда мы обсуждаем их, часто говорим — это стихи, а это не стихи. Обычно только поэты понимают друг друга с полуслова. А каково нормальному человеку, не привыкшему употреблять поэзию всуе, не знающему, что это такое и не привыкшему ее слушать и читать? Как объяснить ему принципиальную разницу между поэзией и "непоэзией"? Для сравнения возьмем два простых известных четверостишия. Вот стихотворение одного из величайших поэтов девятнадцатого века Федора Ивановича Тютчева:

"Вот иду я вдоль большой дороги
В тихом свете гаснущего дня.
Тяжело мне, замирают ноги.
Ангел мой, ты видишь ли меня? "

(Ф.И.Тютчев "Накануне...",1865 г.)

А вот известное стихотворение Михаила Исаковского, написанное точно таким же размером, в том же ритме, с теми же правильными рифмами:

"Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой.
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой..."

Как объяснить человеку, который не привык серьезно относиться к поэзии, не умеет чувствовать ее, не воспринимает ее как особого рода словесное волшебство, как ему втолковать, что первая строфа — это великие стихи, а вторая строфа, написанная тем же размером, в рифму и которая, может быть, даже еще более понятна, — нет?
Казалось бы, ну что особенного в том, что:

"Тяжело мне, замирают ноги.
Ангел мой, ты видишь ли меня?"

Как ему объяснить, что "тяжело" не от авоськи с продуктами и "замирают ноги" вовсе не от острой венозной недостаточности после болезни тяжелой формой тромбофлебита? И что поэт вовсе не играет в прятки с ангелом, вопрошая из придорожных кустов: мол, ку-ку, "Ангел мой, ты видишь ли меня?"...

А тут все ясно и просто. Мол, слушай сюда, дело было так:

"Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой,
Выходила на берег Катюша,
На высокий на берег крутой".

Или:

"Что ж ты, милая, смотришь искоса,
Низко голову наклоня?
Трудно высказать и не высказать
Всё, что на сердце у меня".

      Трудно понять, а зачем милой надо смотреть "искоса, низко голову наклоня". А может "наклонив", а не "наклоня"?... Это не взор вовсе, а поза. И что в такой позе можно увидеть? Что касается первого впечатления, то тут все замечательно, все в рифму. А если вдуматься? "Наклоня" - это деепричастие совершенного вида на основе простого будущего времени и суффикса "я". Так что тут поэт-песенник Михаил Львович Матусовский (он жил на Украине) оказался с русским языком не в ладах.

      Интересно и другое. Народная популярность песни привела к полному абсурду: "деревенско-колхозное" деепричастие "наклоня" некоторыми деятелями в области русского языка и литературы стало признаваться едва ли не равноправным синонимом  слова "наклонив". Впрочем, даже у Лермонтова тоже случалось. Например, "...И, стан худощавый к луке наклоня, Араб горячил вороного коня" (М. Лермонтов. Три пальмы). В действительности ещё не родился тот араб, который посмеет сесть на "нечистого" коня вороной масти. Арабские скакуны бывают только белыми или жёлтыми. Это знать даже поэтам не вредно. В этом же стихотворении есть еще один нелепый ляпсус: "В песчаных степях Аравийской земли... ". Да нет там никаких степей, там есть только пустыни!  Поэты, блин...

      Что касается "поэтичности" стихов, то попробуйте угадать с трех раз: стихи ли это или нет? А вот и не угадали. Нет, это не стихи, а слова из глупой песни. Другие стихи и песни из советских кинофильмов ничуть не лучше. А авторы кто? Вот именно. Земляки. Почувствуйте разницу.

      "Стихи — это лучшие слова, сложенные в лучшем порядке",— писал Пушкин. Стихи — это когда "словам тесно, а мыслям просторно". Чтобы стало совсем понятно, перефразируя Чехова с его кратким "жена есть жена", так же исчерпывающе подробно и скажем: "стихи есть стихи". Александр Галич "стихами" называл слова, сказанные так, что они вызывают благодарность у человека, который их услышал впервые и уже не забудет потом никогда.

     А ведь немало на Руси и других "необычных" поэтов! Читаем у того же В.Маяковского "Стихи о советском паспорте" (1929 г.). Поэт замечает многое: и учтивость чиновника, который "не переставая кланяться", "с почтеньем" берет паспорта американца и англичанина, и его пренебрежение при виде польского паспорта. И вдруг, как будто ожогом рот скривило господину. Это господин чиновник берет краснокожую паспортину. Мирное течение жизни нарушено! "Жандармская каста" готова кинуться на поэта, но в его руках —"молоткастый, серпастый, советский паспорт", за ним — страна социализма, бородатый Маркс и "бритоголовый" Ленин. Маяковский горд за свою могучую Родину. И это тоже обычный взгляд на необычную поэзию.

Интересно, а как бы отнеслась "жандармская каста" к фиолетовому паспорту негражданина Латвии?

С позиции апатрида Вселенной, обладателя "волчьего билета" негражданина Латвии, те же поэтические строки сами собой прочитываются несколько иначе...

СТИХОТВОРЕНИЕ О ЛАТВИЙСКОМ ПАСПОРТЕ


К одним паспортам — улыбка у рта.
К другим — отношение плевое.
С почтеньем берут, например, паспорта
с двуспальным английским левою.
Глазами доброго дядю выев,
не переставая кланяться,
берут, как будто берут чаевые,
паспорт американца.
На польский — глядят, как в афишу коза.
На латвийский — выпяливают глаза
в тугой полицейской слоновости —
откуда, мол, и что это за
географические новости?
И не повернув головы кочан
и чувств никаких не изведав,
берут, не моргнув, паспорта датчан
и разных прочих шведов.
И вдруг, как будто ожогом, рот
скривило господину.
Это господин чиновник берет
мою фиолетовую
паспортину.
Берет — как бомбу, берет - как ежа,
как бритву обоюдоострую,
берет, как гремучую в 20 жал
змею двухметроворостую.
С каким наслажденьем жандармской кастой
я был бы исхлестан и распят за то,
что в руках у меня —
латвийских
неграждан
паспорт.
Я волком бы выгрыз бюрократизм.
К мандатам почтения нету.
К любым чертям с матерями катись
любая бумажка. Но эту...
Я достаю из широких штанин
дубликатом бесценного груза.
Читайте, сочувствуйте, я — апатрид
латвийского Евросоюза!

Спасибо В. Маяковскому за прозорливость! Современные поэты так чувственно подробно и юридически точно любить родину не умеют. А те, кого в ближнем зарубежье на волне политических разборок лишили гражданства, на патриотизм и права не имеют. По закону не положено. Ведь понятия "родина" и "отчизна" стали для них определениями совсем различных временных и государственно — географических ассоциаций.

Известный поэт Евгений Долматовский апатридом не был, но тоже написал необычное патриотическое стихотворение. Правда, про любовь не к родине, а к Парижу:

"Иду, короткой трубочкой сипя,
Ничем не отличимый от француза,
И только повторяю про себя:
"Я — гражданин Советского Союза".

Ну, право, какое же чувство благодарности у "неграждан", "aliens" и прочих там "апатридов" могут вызвать поэты, написавшие подобное! Так и хочется ответить всем им, а также лично Федору Ивановичу Тютчеву такими же "необычными" стихами О. Мандельштама:

"Довольно кукситься! Бумаги в стол засунем!
Я нынче славным бесом обуян,
Как будто в корень голову шампунем
Мне вымыл парикмахер Франсуа.

Держу пари, что я еще не умер,
И, как жокей, ручаюсь головой,
Что я еще могу набедокурить
На рысистой дорожке беговой..."



Иллюстрация: Сергей Ермилов