Последний завет

Вступление.

Сложно говорить с тем, кто обижается. Потому что слова повисают в пустоте. И ты не знаешь, что делать. И сам как будто висишь. Так я и вишу до сих пор на последней голубой нити.

Рождение.

Жаль было расставаться. Может быть, всё было бы легче, если бы эта тьма не кончалась.

Детство.

Так это и началось. Я помню, что я всегда был один. Вокруг были только буквы. Я не умел говорить, болел и всего боялся. Не знаю, была ли у меня семья. Мне казалось, они все умерли. Потому что первое, что я помню, это абсолютная пустота, в которой я потом читал книги. Мне казалось, что я старше, чем есть на самом деле. Наверное, поэтому я всё именно чувствовал. Говорить по-настоящему я так никогда и не научился. И понимать тоже. Это всегда было как-то по-своему, будто из воздуха. И так же придумывал себе кучу жизней, которых никогда не было и которые были лучше меня. И страшнее. Так было всегда. И я знал, что этого никто не поймёт.
Хотя это было страшно, я всё-таки был любознательным. Это тоже было очень воздушно, ведь мне всё приходилось делать самому. Так у меня появилось особое духовное чувство, сочетающее в себе водное спокойствие и горную высоту. Тогда только оно и помогало мне жить.
А дальше были цветы церкви. Я так называю витражи. В церковь меня привёл крестный. Я вообще считал себя человеком духовным, да и несколькими годами позже почти все говорили, что мне пора в монахи. Казалось бы, где я могу чувствовать себя лучше, чем в церкви? Оказалось, она такая мутная и чужая. Даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, по моей коже медленно ступает мороз. Видимо, мы были разной природы. Она меня расшатала. Я задавал себе тысячи вопросов. Это было так странно. Мир как будто рассыпался на крупные осколки, оставив после себя ничто. Такое чёрное и тягучее. Поэтому мне пришлось создать новый мир, сине-зелёный, из воды моего духовного чувства и растений из учебников биологии. Так началась трансформация.

Отрочество.

Она продолжилась "Войной и миром". Я уже тогда начинал чувствовать, насколько наука может быть скучна и неприятна, когда она требует единственного и непременно точного объяснения, и насколько этим всё не ограничивается. В университете я почувствовал это ещё сильнее, хотя занимался совсем не познанием мира. Так в моем мире начали зажигаться звезды. Его зарей стала идея божественной любви князя Андрея. Я тогда как раз лежал в больнице. Это было настолько моё, что я даже полюбил самого противного одноклассника. Моё чувство совсем окрепло. Я почувствовал себя таким уверенным, что почти парил над землёй.
В скором времени зажглась вторая звезда. Звезда буддизма. Вокруг меня стали звучать мантры, и я впервые увидел, что там, далеко за небом, за облаками и солнцем, возможно, ничего не кончается. Я увидел, что кончаются только страдания, а наши души, подобно кометам, летят куда-то ещё, в полную света глубину вселенского разума. Всё это очень меня волновало. Из наших с мамой разговоров я узнал, каким ужасом было моё детство. Оказалось, это из-за него я так медленно, трудно, по-своему всё понимал. Из-за него же на свет родились мои кошмары с ножами и толпами людей в масках. Я тогда засыпал, представляя, что меня крутят на операционном столе. К тому же я страдал от нападок проклятой физиологии. Тогда она казалась мне лишней, тяжёлой и бесконечной. А я был таким воздушным и не мог от неё освободиться. Конец её был такой сладкой, такой желанной и недостижимой мечтой. И ещё эта ревность. Конечно. Любовь и ревность. Вода и камень. Стихи и проза. Лёд и пламень. Как я страдал от них обеих. И как было хорошо. Я тогда знал одну девушку. Мы случайно познакомились на случайной широте мира. Она говорила мне самые важные слова. И я верил. Я представить себе не мог, что между двумя людьми может быть что-то такое. Настолько прекрасное. Насколько единое. Настолько больное. Потому что она ушла. Не сказав ни слова. Сначала я даже не понял. Потом я начал гореть. Огонь почти полностью поглотил меня. Я бился, кричал и плакал, но это было сильнее. И самым ужасным было то, что она была в порядке. Это было больнее всего. Хуже всего. Непонятнее всего, что я знал. Наверное, это была ревность. Самая яркая и неповторимая. И потом я долгие годы чувствовал себя глупцом. Сначала потому, что отдался этому, а потом потому, что вёл себя как последний дурак. Стыдно было даже смотреть на себя. Эти ненужные шутки, морозные страхи, туманные сны. Ничему не суждено было сбыться. Оставалось только молчать. И я снова этому научился. И те две кошки, любовь и ревность, являлись мне снова и снова. Они совсем изменились. Постепенно пропала морозная дрожь ревности, любовь совсем повзрослела, что меня даже удивило, и мне с ними стало гораздо спокойнее.
А жизнь совсем не дремала. У меня было чуть не три работы (я заколачивал ящики, как гробы, мел улицы и готовил к изданию книгу), близилось поступление, наступали экзамены, и все очень хотели знать, чего я хочу от жизни. Честно говоря, не знаю, хотел ли я это знать. И тогда, и несколько позже. Наверное, нет. Я ведь был фаталистом, и мне казалось, что всё случится само собой. В общем, примерно так и случилось. Но, пока этого не произошло, мне казалось, что на меня возложили слишком много надежд. Я не знал, смогу ли я с этим справиться. Так что я просто пытался. И моя жизнь навеки превратилась в весы. Я так хотел и так не мог полететь. Так что мне нужно было чувствовать хоть какую-то опору, хоть самую маленькую надежду на то, что так будет не всегда. Тогда ею стал буддизм. Можно сказать, что благодаря ему это было время бесконечных улыбок и медитации.
Через год или два эта звезда любви, до сих пор заставляющая моё сердце цвести, чуть было не упала. Это случилось, когда я читал "Анну Каренину". Константин Левин зажег третью звезду в моём небе. Я так смотрел на него. Просто глаз оторвать не мог. Он был такой светлый и близкий, что его хотелось коснуться. Я так его понимал. И вдруг этого не стало. Я сначала не мог опомниться. Мне казалось, что это иллюзия, что этого быть не может. А дальше всё как во сне. Я на коленях. Вокруг темно. Мои руки просительно подняты. И тут я вижу её. Матерь богов. Она спускается ко мне. Я открываю глаза.
Теперь я могу ходить, но знаю, чувствую, что ничего ещё не закончилось. И я иду туда, где люди. Я иду к ним. Шагом отлученного от церкви. Оторванного от жизни. Умирающего. Там меня встречает он. И мы говорим. И он говорит мне: "Твоё никогда никуда не уйдёт".

Юность.

Знаете, тогда я будто заново родился. Я был подобен чистому листу. Я хотел быть выше этого мира, но не стал. И в этом не было ничего плохого. Оказалось, что я просто мог быть собой. Это звучит так просто, но это было таким мистическим. Это просто спустилось на меня. С его словами. С матерью богов. Тогда я наконец-то смирился и смог отпустить тот ужас, который обнимал меня все эти годы. Я увидел, что могу прожить тысячи жизней, тысячи судеб, миллионы счастливых и ужасных, но всё равно прекрасных минут. Что это всегда во мне.
Я поверил. И мне стало так светло и спокойно. Я нашёл себя. Нашёл Бога. Моё чувство стало мне совсем родным, стало половиной меня. Буддизм поклонился и ушёл за кулисы. Всё вокруг побелело.

Зрелость.

И тут появилась ты. Как будто из воздуха. Может быть, я тебя напророчил или наколдовал. За тобой тянулась целая жизнь. Конечно, я много лет представлял тебя. Рисовал тебя словами, мыслями, вздохами и слезами. И всё оказалось совсем не так. Всё оказалось сложнее. Интереснее. Непредсказуемее. Понять и оценить это я смог, наверное, только теперь. Теперь я знаю, что ты была той, в которой я не ошибся. И всё, что казалось мне странным, недопустимым, невозможным, с твоим появлением перестало прятаться. Оно окрасило мир в бесконечно синий цвет моего счастья, моего покоя, моей любви. С той самой секунды, как мы улетели туда, где небо и вода соединились. Это было рождение рая. Так прошли почти шесть десятков лет. Мы были совсем разные. Но мы были одним целым. Это было игрой, мелодрамой, трагедией, лирикой. И нашей счастливой жизнью. Конечно. В конце всего есть лишь счастье. Всегда и везде. Что бы ему ни предшествовало. Так это было и с нами. Зло и молчание всё-таки кончились. Я перестал защищаться. Перестал винить себя. Понял себя. И многому научился. Наверное, без тебя я не стал бы собой, таким, которого я почти не знал, но которым, мне кажется, я и должен был стать. По крайней мере, таким я себя и представлял в самом конце. Тогда я понял, что пришло время жениться. И мы это сделали. Тихо и просто, как падающие осенние листья. И так твоя жизнь продолжилась. Теперь она стала нашей. Дальше была бесконечность. Наслаждения, смеха, грусти, чего угодно. И знаешь, это было прекрасно.
Теперь прошёл почти год, как тебя не стало. А я всегда почему-то знал, что буду тебя хоронить. Как было сказано в известном (жаль, что не только нам) тексте, "старик уже бесчувственный, старик, которого жизнь, казалось, ни разу не возмущало ни одно сильное ощущение души, которого вся жизнь, казалось, состояла только из сидения на высоком стуле, из ядения сушеных рыбок и груш, из добродушных рассказов, — и такая долгая, такая жаркая печаль!". Нет, это нельзя прерывать. "Что же сильнее над нами: страсть или привычка? Или все сильные порывы, весь вихорь наших желаний и кипящих страстей — есть только следствие нашего яркого возраста и только по тому одному кажутся глубоки и сокрушительны?". Да. Так это всё и было. Мы прожили чудесную жизнь. И единственное, что мне осталось, - закончить этот рассказ. Теперь я его закончил.

Старость.

А завтра моя нить оборвалась. Но я хотя бы успел.