Сказка про Дурь

Случилось в семье Дурака горе, отец захворал. Вот призывает он к себе сына и говорит: «Помираю я, сынок, последний час мой пришел. Надо мне тебе всю свою Дурь передать. Отец мой завсегда кривлялся да паясничал, дед озорничал да скоморошничал, а прадед – тот еще при Царе-горохе перед заморскими гостями выкидывал антраша. За целый век Дури накопилось – корытом не вычерпать». «Какая еще Дурь, батюшка? – удивился Дурак. – Да и как ты мне ее передашь?» «А вот так», – ответил отец и схватил сына за руку. У Дурака от того отцовского рукопожатия глаза на лоб полезли. Ладонь сперва покраснела, потом посинела, потом пятнами пошла, молния за окном шарахнула, гром среди ясного неба шандарахнул, и в тот же миг испустил дух старик, а с Дураком что-то непонятное содеялось. Стал он себя вести еще дурнее, чем прежде. Понесли отца на кладбище, все плачут и рыдают, один Дурак знай себе веселится – песни срамные орет, колесом ходит да гримасы всякие корчит. 
Вот закончились поминки, отрыдала вся семья, говорит Дураку жена: «Эк тебя, муженек, от Дури-то распирает! Угораздил же тебя батюшка перед смертью подарочком! Ступай-ка ты на базар да продай свою Дурь». «Да как же я ее продам-то, жена?» «А вот не знаю, как, только ежели ты ее не продашь, разорвет она тебе твою дурацкую башку пополам, попомни мое слово».
Делать нечего, собрал Дурак свои пожитки да пошел на базар Дурь продавать. Вышел он на площадь, ударил в гусли и давай выкидывать коленца да фанфаронствовать. Народ собрался вокруг шута, сроду такого зрелища не видали. Все про свои дела забыли, на Дурака пальцем тычут, кто со смеху покатывается, а кто слезы утирает. Денег Дураку накидали целую гору.
А на базаре том один Гончар торговал горшками. Посмотрел он на кучу монет, что растет у ног Дурака, да призадумался. А как Дураку наскучило паясничать, подошел к нему и говорит: «Эй, малый, продай мне свою Дурь. Я тебе отдам за нее весь свой товар с дневной выручкой». «Чудной человек, нешто моя Дурь так дорого стоит? Да на что она тебе сдалась, Гончар?» «Не твое дело, парень, – мозгами шевелить. Я тебе хорошую цену предлагаю, никто тебе здесь больше моего не даст». «И то верно, – рассудил Дурак. – Ладно, забирай».
Ударили они по рукам, ну, и тут, значит, опять погодные явления начались, – молния, гром, вихрь поднялся, все, как положено. Гончар еле на ногах стоит, глаза огнем налились, весь сияет, как фонарь, рука надулась, налилась, стала вдвое толще, сперва побелела, потом позеленела – Дури в него влилось пропасть сколько, башка чуть не оторвалась. А после того, как Гончар остыл маленько и перестал светиться, забрал он гусли у Дурака и помчался куда-то сломя голову прочь с базара, а Дурак взял себе лавку с горшками и стал торговать.
Куда исчез Гончар, никто так и у не узнал, а только в скором времени объявился в тридевятом государстве какой-то баламут и стал там народ потешать, всякие номера откалывать, и лицом хлопотать, и рожи смешные корчить, и, говорят, заработал себе на этом целое состояние, дворец купил и красавицу-жену завел. А Дурак – он и есть Дурак. Торговал он своими горшками ровно до вечера, спустил все задарма, за бесценок – и лавку, и горшки, и остался ни с чем.
На другой день жена опять его гонит на базар, иди, дескать, продавай Дурь, и все тут, у тебя ее еще полным-полно осталось, а не то греха не оберешься. Пошел Дурак на базар, опять начал свои фортели выкидывать, паясничать да людей передразнивать, снова ему монеты стали насыпать. О ту пору проходил по базару Солдат. Возвращался он с войны и завернул на ярмарку прикупить что-нибудь эдакое своей старушке-матери. Глядь, а тут Дурак выкаблучивается, товар свой лицом показывает. Подошел к нему Солдат и говорит: «Слышь, мил человек, продай мне свою Дурь. Я тебе за нее ружье трофейное отдам». «Да на что мне твое ружье, Солдат? Что я с ним делать буду?» «На охоту ходить, – говорит Солдат, – уток бить. Ружье ценное, с надписью. Я его у вражеского генерала отобрал. Тот не хотел отдавать, так пришлось ему хороший подзатыльник отвесить, чтоб не артачился». «А что, – повеселел Дурак, – с ружьем я буду герой. Порадую жену, настреляю ей всякой дичи, она меня вкусным ужином попотчует. Давай меняться».
Тут опять хлопнули они по рукам, и опять началось – потемнело в небе, град, дождь, ураган поднялся, на реке неподалеку оползень сошел. У Солдата рука аж почернела вся до локтя и задымилась, Солдат по-латински заговорил, да все сплошь одними парадоксами да контроверзами. Дури влилось в Солдата – прорва сколько, аж фуражка взлетела над головой и зависла в воздухе. А после того, как латинские слова закончились, и фуражка обратно на макушку приземлилась, бросил Солдат свое ружье на землю и помчался куда-то прочь с базара, только его и видели. А Дурак поднял с земли ружье и пошел к себе домой.
Куда сгинул Солдат, никто так и не понял, только вот в скором времени объявился в тридесятом королевстве проповедник да с такими проповедями, что люди за ним толпами стали ходить. Как затянет какую-нибудь галиматью про Страшный Суд да про чертей, которые в аду кашеварят, да про летающих драконов, да про алконостов в райских кущах, да про вавилонское столпотворение, да про нашествие филистимлян – заслушаешься и все на свете позабудешь! И говорят, что проповедник тот в большом почете оказался у тамошнего короля, и писари стали за ним речи записывать и книги издавать, и вскоре стал он первосвященником и наставником монахов. А Дурак – он и есть Дурак. Пошел он с ружьем на охоту дичи настрелять, да не заметил, что в болото забрел. Стал тонуть, уронил ружье под ноги, сам кое-как выкарабкался, еле живой выполз на сухое место, а ружье так в трясину и затянуло, даром, что с надписью.
На третий день опять его жена толкает в спину: «Иди на базар, продавай свою Дурь, а не то разнесешь весь дом и оставишь меня без крова». Пошел Дурак на базар в третий раз, опять начал манерничать, разными персонами прикидываться да на ушах стоять. Народ вокруг него собрался, монет накидали. А из-за кустов за его свистопляской Разбойник следил. Вот дождался он, когда у Дурака запал иссяк, подошел к нему и говорит: «Слышь, парень, продай мне свою Дурь. Люди говорят, что она у тебя на вес золота. Так вот тебе золотая табакерка с изумрудами. Одного купца на большой дороге обчистил». «Ух, ты! – изумился Дурак, взглянув на сокровище. – Блестит-то как!» «А то! Иначе бы и не ограбил, – похвастался Разбойник. – Ты прости, брат, я бы и тебя ограбил, если бы знал, как твою Дурь умыкнуть. Но уж больно она у тебя чудного свойства – руками не пощупать, однако денег прибавляет изрядно. Поэтому вот тебе табакерка и давай произведем взаимозачет». «А что? – обрадовался Дурак. – Принесу безделицу домой, похвалюсь перед женой. Да и в хозяйстве пригодится. Будет, куда табачок насыпать. Давай меняться».
Ударили они по рукам с Разбойником – тут, само собой, опять такая круговерть началась, просто страсти господни! Смерч налетел, дождь из лягушек просыпался, земля сотряслась, церквушка в деревне покосилась и трещинами пошла. Рука у Разбойника сперва пожелтела, потом посинела, язвами покрылась, локоть в обратную сторону выгнулся. На лиходея посмотреть было страшно – глаза завращались, щетина на бороде зашевелилась и зашипела по-змеиному, изо рта стали исторгаться малопонятные антитезисы и постулаты. Дури влилось в Разбойника невесть сколько. А после того, как пламенные речи закончились и глаза перестали безумно вращаться, кинул Разбойник табакерку наземь и помчался прочь с базара, аж пятки засверкали. А Дурак поднял табакерку с земли и пошел к себе домой.
Куда унесся Разбойник, никто не заметил, только вот в скором времени объявился в триодиннадцатом царстве важный краснобай да с такими мудреными идеями, что люди вокруг него разом сплотились, дерьмократию развели, план улучшений наметили, и, пересадив тамошнего царя с престола в острог, в одночасье привели оглашенного балабола к власти да и пошли за ним следом напрямки к лучшей жизни. А Дурак – он и есть Дурак. Спрятал он золотую табакерку за пазуху да понес ее домой. Только вот по дороге захотелось ему еще раз полюбоваться на красоту – уж больно ярко безделушка на солнце сверкала. Достал он ее из-за пазухи, открыл крышку – внутри пусто, одно только сплошное сияние да изящество. Вдруг как чихнет Дурак, словно бы в табакерке и впрямь был табак. «Будь здоров!» – отвечает ему кто-то. Дурак оборачивается назад, глазами лупает по сторонам – никого. «Ну, вот и все, приехали, – думает Дурак, – наконец-то я напрочь сдурел, всесторонне и бесповоротно. Сам с собою стал вежливые беседы вести, да еще на разные голоса». «Говорю тебе: будь здоров! – повторяет кто-то невидимый. – Хоть бы спасибо сказал». «Спасибо, конечно, – отвечает Дурак, – только с кем я лясы точу, не пойму? Я что-то никого в округе не замечаю». «Хватит вертеться по сторонам, я и сам не знаю, как я выгляжу, потому как я – То Не Знаю Что, собственной персоной, – отвечает голос. – Мог бы и сам смекнуть». «Да откуда ж у меня смекалка, если я – Дурак?» «О том и речь, – наставляет невидимка. – Явился я к тебе неспроста. Дурью своей нерадиво распоряжаешься, раздаешь ее направо-налево всяким проходимцам. Негоже так дела вести. Отныне во всем меня слушайся. Откроешь школу, будешь Дури своей народ обучать за деньги, а я за тобой стану приглядывать из табакерки. С вещицей этой никогда не расставайся. Понадобится мой совет – откроешь ее, чихнешь и получишь наставление. Все ясно?» «Неужто ко мне пойдут ученики? – удивился Дурак. – Что у меня можно взять, кроме всякой дребедени?» «Еще как пойдут, – заверил То Не Знаю Что. – Народ к тебе повалит, метлой будешь гнать – не выгонишь». «Ладно, – условился Дурак, – считай, что ударили по рукам». «Вот-вот, и по рукам тоже не каждого хлопай». «Понял».
С той поры Дурак и То Не Знаю Что зажили вместе припеваючи. Дурак обучает население всякой всячине, жена его деньги считает, не пересчитает, а наученные безумцы вокруг выделываются, выламываются, кто во что горазд. И сколько еще этой Дурью будет полниться земля, никому неведомо.