Город

Город... Озлобленный. Нервный. Двуликий.
Дырявит тщеславьем фасадов кожу,
предполагая, что ненависть в крике
избавиться от нищеты поможет.

Днём по его загорелым аллеям
носятся с листьями рваные тени
туловищ без головы и шеи,
потерявшихся в суете движений.

А ночью по городу бродят психи.
Невзрачны. Угрюмы. Слегка горбаты.
Слышатся кашель, сморкание, чихи
и пара проклятий своим утратам.

Лишь где-то на грани бывают встречи
десятка теней да от психов кучки.
Тогда как раз опускается вечер
с еле заметной, подтаявшей тучки,

и хочется выпить почти до боли
и тем, и другим, и, конечно, третьим,
которым воля страшнее неволи,
коль глазу за клетью не видно клети.

Они раскрывают меню террасы
у старой кафешки в сыром подвале
и начинают подсчитывать шансы
на то, что испили свои печали

уж в полной, указанной роком мере,
и больше не нужен платок для всхлипов
по напрочь утраченной сердцем вере,
что вдруг оказалась сплошною липой.

Отведают мяса убитой птицы.
Наполнят стаканы «Медвежьей кровью».
Будут скрывать полупьяные лица,
так похожие на морду коровью.

А после, нажравшись, как зверь в апреле,
достанут свои аргументы страха,
корябая пальцами еле-еле
по террасе, ставшей обычной плахой,

и душу небесную выльют с рвотой
на чёрный асфальт да соседа ворот,
в себе самих обвинив кого-то,
ещё не влюблённого в странный город.

И в это мгновение станет тесно
на вечно бесчувственно вниз летящей
планете, где жить предлагают честно
одним лишь пропащим... одним пропащим.

Молчание скуксится в новом крике,
едва ли на к счастью призыв похожем,
и город, озлобленный, нервный, дикий,
обдаст пылью века своих прохожих...