109

Да, последняя строфа.

Помнится, тогда в качестве оппозиции к идее Гераклита о мире как вечно пылающем живом огне у меня возникло наитие-представление противоположного толка — мысль о бытии, которое, будучи единой и одинокой тотальностью, заброшенной в участь вечного существования, неуклонно охлаждается, замерзает, прорастая изнутри ледяной коркой, и в конце концов полностью останавливается в себе, достигнув абсолютного нуля (небольшое отступление: здесь вспоминается строка из одного позднего верлибра Георга Тракля, где используется метафорический образ "ледовитого потопа вечности", — так этот момент дан в переводе Владимира Летучего).

Как мне всегда виделось, в философии бытия есть только две линии: Парменид и Гераклит. Поэтический концепт этого стихотворения довольно уверенно и вполне однозначно тяготеет в сторону модели миросозерцания, предложенной Парменидом. — Он и по сей день является моим любимым античным философом.

Ещё один важный момент, который проявился уже позднее — не на стадии написания, а на стадии авторской интерпретации, то есть уже по факту написанного (изначально эта идея не вкладывалась в текст): у экзистенциалистов есть концепция заброшенности ("Geworfenheit" у Мартина Хайдеггера), — мысль о том, что человек заброшен в мир, обречён жить в мире и играть свою роль не по своей воле, но исходя из тех обстоятельств и условий, которые поставлены перед ним как непреложная данность; эта заброшенность стирает, обезличивает человека, угнетает подлинность его существования. В продолжение этой идеи, — которую я разделял тогда и к которой совершенно безразличен сейчас, — у меня родилось представление о заброшенности уже самого бытия. Суть этого представления уже была кратко намечена выше по тексту: бытие, будучи единым и вечным (здесь я опять согласуюсь с Парменидом), обречено на статус единого и вечного, и в этом статусе своём бесконечно одиноко; бытие заброшено в свою тотальность. Если войти, погрузиться в эту мысль, то она может до жути напугать — это, наверное, и есть тот самый первичный ужас существования. Одна из основных идей Парменида, гласящая о том, что бытие есть, а небытия нет, сама по себе представляется крайне тотальной, и через эту тотальность — безмолвно ужасающей (как будто со всех сторон вдруг вырастают невидимые стены с бесконечной толщиной, или, вернее, возникает своего рода "тюрьма без решёток и стен"), однако мысль о том, что бытие заброшено в свою тотальность, ощущается уже совершенно оцепеняющей; вместе с тем, как часто бывает с подобного рода интеллектуальными аффектами, таящееся в толще мысли многообразие пыточных инструментов и сонмы жутких бесовских рож по итогу оказываются лишь голограммой, прозрачной иллюзией, пройти сквозь которую очень легко — нужно лишь на секунду остановиться и задержаться в ужасе, чтобы увидеть его пустотность, безосновность, отсутствие у него самосущей природы; и тогда оказывается, что то самое тотальное бытие разлито в себе как бескрайний покой.

Добавлю, что стихотворение написано на основе ностальгических воспоминаний о вечерней прогулке по интересным, но жутковатым пригородным локациям: частный сектор; небольшой лесок с голыми и влажными кривыми деревьями, в нём — неясная музыка и голоса; река под светом полной луны — с пугающей серебристой рябью на поверхности, но бесконечно чёрная в глубине; зловонная скотобойня, заброшенная строительная локация, оледеневшие отмели у реки, затем снова частный сектор и, наконец, город. Непередаваемые ощущения. Это было, насколько могу помнить, в декабре 2020 года, поэтому образы холода, замерзания и застывания здесь наблюдаются в изобилии и несут на себе основной объём художественного посыла. Кстати, тут же мне вспомнилось ещё одно произведение Тракля. Оно довольно точно сообразуется с впечатлением, испытанным мною во время и после той прогулки. У него имеется замечательное стихотворение в прозе под названием "Зимняя ночь" — оно было опубликовано посмертно, в 1915 году, в сборнике "Себастьян во сне", и стоит последним в главе "Семигласие смерти", — оно также дано в прекрасном переводе Владимира Летучего).

Владимир Лодейников   28.09.2023 01:45   Заявить о нарушении

С одной стороны мир умирает. С другой стороны все не меняется. Как это понимать? Мы постепенно исчезаем с точки зрения приближения к смерти, и от нас остаётся все меньше во временном промежутке. Мир же остаётся полон нами, и все больше нами наполняется. Все больше наших действий отпечатываются в его памяти. Рассматривать ли мир как некую всеобщность, которая захватывает нас в свои промежутки, пополняется нами, делается богаче, или наоборот обедняется? Приносит открытие индивидуальности во всеобщий мир большую полноту? Или мы так и обречены оставаться пустышками, ничего в него не добавляющими но и не прибавляющиими? Как можно существовать а мире который полноценен и в тебе нисколько не нуждается? Зачем нужна в мире индивидуальность, если она раскрывает в мире то что в нем заложено? Зачем вообще нужен этот мир который отдает лишь то что и так в нем есть? Очевидно что у человека отношения с миром не потребительские. Человек не черпает и не познает и не впитывает. Возможно созерцает. То что и так уже дано и что никогда не менялось. Вариация на тему вечного единого и неизменного бытия).

Брецко   28.09.2023 08:57   Заявить о нарушении