Пейо Яворов Град Градушка

„ГРАДУШКА” („ГРАД”)
Пейо Тотев Крачолов Яворов (1878-1914 г.)
                Болгарские поэты
                Перевод: „Художественная литература”


Пейо Яворов
ГРАДУШКА

„Една, че две, че три усилни
и паметни години… Боже,
За някой грях ръце всесилни
издигна ти и нас наказа.
Кой ли може
неволя клетнишка изказа,
макар и – вчерашна се дума?
Да беше мор, да беше чума,
че в гроба гърло не гладува,
ни жадува!
А то градушка ни удари,
а то порой ни мътен влече,
слана попари, засух беше –
в земята зърно се опече…“

Но мина зима снеговита,
отиде пролет дъждовита –
и знойно лято позлати
до вчера злъчни широти.
 
Назряла вече тучна нива,
класец натегнал се привежда
и утешителка надежда
при труженик селяк отива.
 
Затопли радост на сърцето,
усмивка свърне на лицето,
въздишка кротка, пръст до пръст –
ръка неволно прави кръст:
 
„Да бъде тъй неделя още,
неделя пек и мирно време,
олекне ще и тежко бреме, –
на тежки мъки края дойде.“

Додето сила има,
селяк без отдих труд се труди…
Почивка – ей я, би-ще зима.
Сега – недремнал и се буди:
петлите първи не пропели,
дори и куче не залае,
на крак е той… – „Катран и върви,
бре мъжо, взе ли от пазаря?“ Знае
невеста ранобудна – всичко,
готово е, но пак ще пита,
че утре жетва е – самичко
сърце си знае как се стяга…
И сърдита
за нещо тя на двора бяга
и пак се връща в килеря,
тършува… „Днеска да намеря
Седмина още – чуеш жено?
– Ти ставай, Ваньо, – лентьо стига!
Небето ето го – червено,
че вече слънцето се дига,
добитъкът те гладен чака“.
А Ваньо сънен се прозява
и зад сайванта в полумрака
подал се – Сивчо го задява
с носа си влажен по вратлето.
„Хе ставай! – вика пак бащата
отсреди двора, на колата
затракал нещо, – стига…“ Ето
в съседен двор се вдига врява –
там някой люто се ругае.
Наблизко негде чук играе
и наковалнята отпява.
А сутренник повява леко
и звън от хлопки от далеко
донася в село; стадо блее…
На всякъде живот захваща.
И ето вече слънце грее
и на земята огън праща.

Преваля пладне. Задух страшен.
И всеки дигне взор уплашен,
с ръкав избрише си челото
и дълго гледа към небето,
а то сивее мъгловито.
И слънцето жълтей сърдито:
От юг бухлат се облак дига
пълзи и вече го настига;
по-доле вирнали главите
и други… Знак е – чуй петлите.
А гъски около реката
защо размахали крилата,
и те са глупи закрещели,
Какво ли са орали, сели?

Върни се облако неверен, –
почакай, пакостнико черен,
неделя – две… ела тогази,
страшилище! А облак лази,
ръсте и вий снага космата,
засланя слънце; в небесата
тъмней зловещо… Милост няма!
Ще стане пак беда голяма –
на завет всичко се прибира,
сърцето трепне, в страх премира,
че горе – дим и адски тътен.
Върхушка, прах… ей свода мътен
продран запалва се – и блясък –
и още – пак, – О Боже!… Трясък
оглася планини, полета –
земя трепери… Град! – парчета –
яйце и орех… Спри… Недей…
Труд кървав, Боже, пожалей!

Но свърши. Тихо гръм последен
заглъхва нейде надалече
и вълк на стадо – вихър леден
подгоня облаците вече.
А ето слънцето огряло
тъжовно гледа върволица
от стари, млади и дечица
забързали навън от село;
в калта подпретнали се боси,
глави неволнишки навели,
отиват – черно зло ги носи
в нивята грозно опустели.
Че там жетварка бясна хала
просо, пшеница, ръж, ечмени –
безрадно, зрели и зелени,
и цвет – надежди е познала…

               1900 г.


Пейо Яворов
ГРАД (издатель: „Художественная литература”, Москва, 1979 г.)

„Один, а там второй и третий –
года невзгод... Наверно, Бог
нам посылает лихолетья,
за грех какой-нибудь карая.
Кто б только мог
поведать – страшная какая
беда приходит в каждый двор.
Когда б чума была и мор,
в гробу – ни голода, ни жажды.
Но помнит каждый,
как это было... Ливень, град...
Земля обсохнуть не успела –
мороз ударил, следом зной, –
зерно в земле перегорело”.

Зима минула со снегами,
весна с шумливыми дождями,
и позолотою своей
покрыло лето ширь полей.

Под знойным солнцем зреет нива,
и колос клонится, налит.
С надеждой радостной, счастливой,
крестьянин на него глядит.

С улыбкой смотрит он вперед:
хлеба – для сердца утешенье!
И он, со вздохом облегченья
рукой в мозолях крест кладет:

„Кабы неделю было тихо,
вот так же солнышко пекло,
мы б одолели наше лихо,
нам не было б так тяжело”.

И день-деньской
крестьянин в поле. Он-то знает,
что отдых не теперь – зимой;
трудясь, ночей недосыпает...
Еще петух не голосил,
собачьего не слышно лая, –
все на ногах... „А ты купил
веревок, дегтя?” – сна не зная,
тревожится жена; забота
большая на сердце одна:
пред жатвой не забыть чего-то...
В дом со двора бежит она
и в кладовой
поспешно шарит... „Женка, стой! –
муж окликает, негодуя. –
Да успокойся... Все найду я!
Эй, Ване, хватит спать, лентяй!
Заря взошла, уже светает.
Пора скотину гнать. Вставай!”
А сонный Ване лишь зевает.
Но тут бычок, покинув хлев,
при свете утреннем белесом
парнишку сверху оглядев,
ему уткнулся в шею носом.
„Вставай! – из глубины двора
кричит ему отец. – Пора!”
Он гвоздь в телегу забивает,
проверил ось, запряг вола.
И где-то брань уже пошла,
и всюду гомон нарастает.
Вблизи кузнечный молот бьет,
и наковальни сталь поет,
и веет ветерок рассвета,
и слышится далеко где-то
звон колокольчиков. Прошло
большое стадо. Дня начало.
И в ясном небе солнце встало,
и шлют лучи земле тепло.

Уж полдень. Зной невыносимый,
и каждый жнец, жарой томимый,
стирая пот с лица рукой,
подолгу ввысь глядит с тоской.
А небо сизой мглой повито,
желтеет солнце и сердито
глядит на грозовую тьму,
на тучу, что ползет к нему...
Все кверху головы... Ведь где-то
пропел петух... Еще примета –
гогочут гуси у реки,
Крылами машут гусаки...
С чего бы, глупые, кричали?
Они ли сеяли, пахали?

Уйди обратно, туча злая,
повремени! Одна, другая
неделя бы прошла – потом
и ливень будет нипочем.
А туча лезет грозовая,
собою небо закрывая,
зловещая – пощады нет!
Беда все ближе!.. Меркнет свет,
и небо низко нависает,
и сердце в страхе замирает:
кружится вихрь, и пыль кругом,
и, небо распоров клинком,
сверкнула молния кривая,
и – снова... снова... Гром шальной!
Он грянул, землю потрясая.
И хлынул град – величиной
с орех, с яйцо... О, боже правый,
тебе недорог труд кровавый!

Гроза промчалась. Гром умолк
с последним грозовым раскатом.
Вихрь гонит тучи, словно волк,
что устремляется за стадом.
И снова будто рассвело.
И люди скорбной чередою
бредут дорогой полевою:
ребята, старцы – все село.
Их лица мертвенно-бледны.
Они идут туда, босые,
где, вечным злом поражены,
теперь лежат поля пустые.
Гроза свирепая прошла.
Скосила разом эта жница
все: просо, рожь, ячмень, пшеницу
и цвет людских надежд – дотла...