Точка выбора

Мы падали медленно, погружаясь всё глубже в звенящую пустоту бесконечности. Казалось, этому не будет предела. Не было знания о том, почему мы здесь, только это скольжение в никуда... и наши растерянные лица. Синяя ткань небес, развернулась до линии горизонта. Тиски, сжимавшие сердце, ослабли…
Плеск холодных волн, набросившихся на борт небольшой, но добротной лодки, в которой мы очутились, заставил нас вернуться к реальности. Вёсел не было и мы, крепко ухватившись за скамьи, отдались на волю потока, скорее напоминавшего бурную горную реку, чем движение волн цвета индиго, монотонно перекатывающихся по просоленной толще морской воды. Главное – вместе. Последнее, что я помню – это мой собственный голос: «Мы что, умерли?»

Резкий поворот заставил нас ловить теряемое равновесие. Лодка оказалась в небольшом проливе: справа – стены каменных одноэтажных домов на высоком цоколе, слева – непрерывная стена из светло-серого бетона. Движимая неведомой силой лодка нырнула в проём и, слегка накренившись на правый борт, внезапно остановилась. Ни мощёных улиц, ни лестниц, ни деревянных переходов, ни земли. Дверь, у которой мы очутились, открылась. На пороге возникла невысокая, одетая по-домашнему женщина средних лет с полотенцем на голове, намотанном в виде чалмы. Она словно ожидала нас и, приветливо улыбаясь, жестом пригласила войти. Прямо с лодки мы ступили на порог незнакомого маленького дома. Не представляясь и не спрашивая наших имён (как будто бы это не имело никакого значения), хозяйка молча обняла моего друга так, как обнимают только очень близкого человека, разлука с которым была нестерпимо долгой. У меня сжалось сердце. Трудно было осознать, удивление ли это, смешанное с ощущением скрытой опасности или же обыкновенная дружеская ревность из-за того, что у моего единственного друга, о котором я знал практически всё, была, как оказалось, скрытая жизнь, в которую он не счёл нужным меня посвящать. Но его взгляд говорил об обратном – он, как и я, ничего не понимал. Хозяйка, размотав полотенце, набросила его на спинку стула и вышла из комнаты, затворив за собой дверь. Мы молчали…

Наконец дверь открылась. Женщина, невысокого роста, не была красавицей, но у неё было умное открытое лицо, с несколько грубоватыми чертами, правильной формы рот и выразительные серые глаза. Выгоревшие пряди длинных светлых, волос, небрежно подобранных сзади, открывали широковатые загорелые плечи. Она подошла ко мне и, по прежнему улыбаясь, протянула руку для рукопожатия. Ладонь была твёрдой и холодной. Так Вы его друг,– сказала хозяйка,– что ж, я даже рада, что Вы вместе. Ведь настоящие друзья всё должны делать вместе, правда? Мне показалось необычным, что вместо того, чтобы посмотреть на меня, как бы для подтверждения правильности своих слов, она отвела взгляд в сторону и, повернувшись спиной, направилась к кухонному столу, стоящему у окна, за которым до самых краёв горизонта отрешённо покачивалось море. И вот мы сидим на большом разложенном диване, покрытом выцветшим покрывалом. Постепенно я понимаю, о чём говорит хозяйка. Теперь это наш дом и мы останемся здесь навсегда. Она и мы, двое… Друг молчит, а я начинаю говорить, зачем-то вспоминая склон, где, лёжа в высокой траве, ты впервые рассказывал мне о своём детстве, и всё у меня плыло перед глазами, то ли от счастья, то ли от полуденного зноя. Я говорю о том, что зИмы у нас очень холодные и если нет снега, можно совсем пропасть. Я рассказываю о музыке, которая нравится нам обоим, и о том, что купил меч – копию того древнего меча, который однажды тебе приснился и чей лунный блеск ты так и не смог забыть. Ты бредил восхитительной тяжестью клинка, наполняющего руку стальным совершенством формы. Я так и не успел подарить его тебе… Я говорю хозяйке об этом, несколько торопливо и сбивчиво, перескакивая иногда с одного на другое, как будто бы это может что-то изменить. Она слушает молча, слегка наклонив голову, с вежливым безразличием внимая каждому слову, подобно случайному гостю, терпеливо слушающему замечтавшегося ребёнка гостеприимных хозяев.
– Мы не можем жить здесь, вместе с Вами,– говорю я, наконец, преодолевая неловкость, из-за того, что считаю не вполне любезными произносимые мной слова. И тут она, запрокидывая голову, начинает смеяться. Я вижу её желтоватые зубы и гладкий язык, подрагивающий в воронке горла. Она смеётся совсем не женственно, смеётся, скорее, как портовый грузчик, по достоинству оценивший скабрёзную шутку товарища.
– Боже мой,– шепчу я растерянно другу,– да это же мужчина!
– Мужчина?– заливается хохотом НЕчто. (И как только она услышала меня? Мы же сидим от неё не так уж и близко!) Мужчина? – повторяет более низким голосом странная хозяйка! Да я же ваша Смерть! – давится она от хохота. Вы только посмотрите! Они хотят жить без Меня! – И снова смеётся. Она напоминает старого трансвестита, обряжающегося в женскую одежду, скорее уже по привычке, чем по велению плоти.
Мне холодно, как в самую студёную зиму. В груди всё переворачивается, словно от ледяной вьюги, кружащей душу мою в танце мучительной безысходности. Друг молчит, безучастно глядя перед собой, и я ясно понимаю, что останусь с ним где угодно, лишь бы быть вместе, рядом. Мне уже начинает казаться не такой уж отвратительной перспектива нашего нового существования, как вдруг всё исчезает.

Я стою на палубе большого корабля. Впереди – линия старого причала, покрытого массивными, густо просмоленными дубовыми досками. На берег сходит большая группа людей – это актёры или те, кто изображают их. Они, кажется, собираются устраивать представление. Я ступаю на деревянные перекладины, жадно поглощающие ритм моих торопливых шагов. Сходни слегка поскрипывают. Внизу, расчерченные полосками синеватых теней, монотонно катятся волны. Мне приятно ощущать под ногами твёрдую землю. В воздухе чувствуется дыхание поздней весны и осознание, что всё прекрасное только начинается, не покидает меня. Небольшой город (судя по архитектуре зданий – средневековый), не кажется мне странным. И одежда жителей, явно не из нашего времени, тоже не вызывает вопросов. Я иду, словно по наитию, временами почти срываясь на бег. Сердце стучит, стремясь вырваться из груди, чтобы, опередив меня, маленькой птичкой влететь в не знавший стёкол оконный проём, расположенный почти под потолком твоего нового жилища, и сообщить тебе, что я до безумия близко.
Я почти падаю в твои объятия. Средневековый костюм очень тебе идёт. Я знаю, ты носишь его, чтобы не вызывать подозрений у окружающих. Ты возмужал, превратившись в молодого красивого мужчину, и я немного смущаюсь, как будто бы мы знакомы совсем недавно. Неловкость постепенно проходит… Мы сидим на грубо отёсанных табуретах, и я говорю, что приплыл за тобой. Твоя яркая улыбка натягивает в душе моей тысячи серебряных струн – струн звенящей радости, поющих в унисон прибрежному ветру. Они наполняют мой слух восхитительным хрустальным звоном. Я снова счастлив.

                ***
Широкая палуба корабля, на многие месяцы ставшего для меня домом, кажется до боли знакомой, словно рисунки на старом коврике, висевшем когда-то возле моей детской кровати. А потом выходит Он и сообщает мне, что взять тебя на борт невозможно. Он объясняет, что ты не можешь оставить остров, потому что эта земля – единственное место, где ты способен существовать и единственное место, где тебе позволено разделить со мной вечность. Других вариантов нет. И я без промедления принимаю решение остаться на берегу. Я возвращаюсь и говорю тебе об этом.
– Знаешь, (слова мои, как будто, торопят друг друга), я уже собрал свои вещи. Мне только нужно сходить попрощаться с Ним.
Ты молча киваешь мне. Ты; согласен.

У верхней ступеньки трапа стоит высокий крупный мужчина с мужественным загорелым лицом. Правильность черт подчёркивают коротко подстриженные усы и аккуратная борода. Слегка выступающие скулы придают ему сходство с героями древнескандинавских мифов. Он старше меня, может быть, лет на десять. Все называют его капитаном.
Он – тот, кто всегда оберегал меня от опасности, тот, кто никогда не причинял мне страданий, тот, кто любил меня так, словно иначе и быть не могло. Он стал моим телом, частью меня (или же я всегда был частью его?). Отвечая на тысячи моих вопросов, он так и не рассказал мне, как оказался рядом и почему так тесно переплетены наши судьбы. Я всегда не решался спросить его об этом, боясь разрушить ускользающую грань зыбкого равновесия, создающего иллюзию прочности внешнего мира. Некоторые перешёптывались, что Он – мой отец, просто скрывающий свой истинный возраст, и мне, не смотря на всю нелепость таких предположений, иногда это казалось почти правдой, но что-то, что временами я напрасно силился вспомнить, заставляло меня сомневаться в этом.

Я остаюсь,– говорю я ему. Всё уже решено. Я остаюсь здесь, с ним. Он понимающе смотрит на меня и открывает мне руки для объятий. Уткнувшись носом в изгиб его шеи, я чувствую сильное плечо и произношу тот единственный вопрос, который всегда не решался задать: «КтО ты?»
Немного помедлив, он говорит: «Ты хочешь остаться с ним… Я отпущу тебя, отпущу, потому что любовь моя к тебе безмерна. Кто я? Мне не хочется говорить тебе об этом, но ты должен знать правду, чтобы осознанно сделать свой выбор. Я – твой друг, тот, кому ты когда-то, очень давно, принёс клятву верности. Наши судьбы слиты в единый поток, а воду от воды отделить немыслимо. Нестерпимая боль пронзает моё сердце. Я чувствую, что он дорог мне бесконечно, дорог безмерно, но его я почти не помню, а там… там ждёт меня мой верный, мой единственный друг, сейчас, больше чем когда-либо, нуждающийся во мне. Он мёртв, но в существующей точке пространства я в силах подарить ему бессмертие, подобное земной жизни, или же могу окончательно убить его, утратив теперь уже навсегда. Мне нужно торопиться. Сейчас отдадут швартовые. Я приближаюсь, даря капитану последнее прощальное объятие. Я почти не колеблюсь.

Но… память постепенно начинает затапливать моё сознание, словно река, разрушающая пределы извилистых берегов. Образы давно забытых жизней, всплывают, словно утопленники, в безысходности машущие руками и тщетно молящие о помощи. Я начинаю задыхаться, вспоминая их всех: моих родителей – одних, других, третьих, всех, кого я когда-то любил, всех, кто были мне бесконечно дороги, вереницы приятелей, знакомых и… того, единственного, кого я сжимаю сейчас в объятьях – моего боевого товарища, прикрывающего спину мою от вражеских стрел в одном из свершившихся воплощений; моего неистового соратника, пишущего кровью слова на иллюзорных знамёнах свободы, которую нам предстоит завоевать ценой собственных жизней; сокурсника, склонившегося за соседним столом над книгой, откроющей нам позже, в одну из лунных ночей, тайну нашего единства. И всегда неизменно моего верного единственного друга, мой непостижимый, но непрерывно постигаемый смысл бытия, без чего и жизнь и смерть утрачивают свою абсолютную равновесность. В бесчисленной череде воплощений мы всегда оставались единым целым. Его черты – родные, до боли знакомые, теперь проступают передо мной всё явственнее, извлекая из бездны небытия прежние мои жизни, и я понимаю, что именно его сейчас собираюсь добровольно предать. Ужас заполняет меня, разрывая изнутри, выворачивая наизнанку все мои смутные прошлые опасения. Я почти задыхаюсь…
– У тебя есть выбор,– произносит он, наконец, совершенно спокойно,– но я, зная его уже, как раньше, прекрасно понимаю, чего стОит ему это вынужденное хладнокровие.
– Ты можешь остаться здесь с ним, в вечности покоя, или вернуться со мной туда, к истокам непрерывных перерождений. Тот, кого ты выберешь, навсегда останется с тобой, но другого ты потеряешь. Память же, в любом случае, сохранит всё, оставив горечь утраты, которая ничем никогда не восполнится.
Значит здесь единственная точка, соединяющая два измерения, точка выбора, точка смерти и возрождения,– понимаю я.

Сердце моё, захлёбываясь кровью, глухо стучит, неустанно повторяя, что выбор невозможен. Но разум твердит: «Промедление немыслимо». Я крепче сжимаю плечи друга, ощущая в душе тень неизбежного предательства, неумолимо нависшую надо мной. И, в бессилии… начинаю плакать…
Ничто не может остановить поток моих слёз. Я понимаю, что не могу здесь остаться и не остаться тоже уже не могу.
Поток моих слёз напоминает море, вынесшее лодку, держащую нас двоих – меня и моего единственного друга, к вечному берегу смерти.
Поток моих слёз подобен океану, принёсшему на своих могучих плечах к непостижимому острову любви совершенный корабль, которым правил мой верный друг, к острову, где каждый обречён сделать однажды свой мучительный выбор – покинуть или остаться. В любом случае выбор этот будет разрушителен для одного из миров.
Я плачу, потому что осознаю это во всем ужасе возродившейся яви. Поток моих слёз устремляется в вечность. Я… плАчу... И я… просыпаюсь.
Но вот что странно: на лице моём нет даже следов от слёз. Я всё ещё вижу в синем проёме окна сердце моё, поющее тебе песню крылатой любви. Я всё ещё чувствую руки на твоих надёжных плечах, закрывающих меня от стрел неприятеля и берегущих от боли.

На лице моём нет слёз. Глаза широко открыты. Чары сна развеялись. Но губы мои всё ещё повторяют: «Не мучь меня, друг мой, скажи, какой же выбор я сделал?»


N.A.Talis