Таланту А. П. Чехова. Мыслитель

    Знойный полдень. В воздухе ни звуков, ни движений.
Вся природа похожа на одну очень большую, забытую богом и людьми усадьбу.
Под опустившейся листвой старой липы,
стоящей около квартиры тюремного смотрителя Яшкина, верящего в свою судьбу,
за маленьким треногим столом сидят сам Яшкин и его гость -
штатный смотритель уездного училища Пимфов, не ведающего - что такое есть злость.
   Оба без сюртуков; жилетки их расстегнуты; лица потны, красны, неподвижны;
способность их выражать что-нибудь парализована зноем.
На столе графин с водкой, мочалистая вареная говядина и коробка из-под сардин с серой солью.
Выпиты уже первая, вторая, третья... Такой жары не было с времён потопа, пережитого Ноем.
    Да-с! - издает вдруг Яшкин и так неожиданно,
что собака, дремлющая недалеко от стола, вздрагивает и, поджав хвост, бежит в сторону. -
Да-с! Что ни говорите, Филипп Максимыч,
а в русском языке очень много лишних знаков препинания! Как сорняки под борону!
   То есть, почему же-с? - скромно вопрошает Пимфов, вынимая из рюмки крылышко мухи.-
Хотя и много знаков, но каждый из них имеет своё значение и место, как у нас ухи и брюхи.
   Уж это вы оставьте! Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование.
Наставит десяток запятых в одной строчке и думает, что он умный, и верит в это.
Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это? -
Милостивый государь - запятая, посетив тюрьму такого-то числа - запятая,
я заметил - запятая, что арестанты, запятая... тьфу!  В глазах рябит! Мозги заплетает!
Да и в книгах то же самое... Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные.
Противно читать всё это.
А иной франт, мало ему одной точки, возьмёт и натыкает их целый ряд... Для чего это?
    Наука того требует, - вздыхает Пимфов, продолжая себя закусками угощать.
    Наука... Умопомрачение, а не наука... Для форсу выдумали... пыль в глаза пущать...
Например, ни в одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть – наш, родной ять!*
Для чего он, спрашивается? И уже давно!
Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не всё равно?
    Бог знает что вы говорите, Илья Мартыныч! - обижается Пимфов. -
Как же это можно хлеб не через ять, а через    е    писать?
Такое говорят, что слушать даже неприятно. Прямо ну…
Пимфов выпивает ещё рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону.
    Да и секли же меня за этот ять! - продолжает Яшкин, а сам в воспоминаниях аж ликует:
Помню это, вызывает меня раз учитель к чёрной доске и диктует:
«Лекарь уехал в город». Я взял и написал лекарь не с ять, а с   е. Выпорол!
Через неделю опять к доске, опять пиши: «Лекарь уехал в город».
Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. Да так выпорол!
За что же, - спрашиваю, - Иван Фомич? Помилуйте, сами же вы говорили,
что тут ять нужно писать!
«Тогда, говорит, я заблуждался,
прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, а его слова мне дороги,
соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя по долгу присяги».
Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого  ять...
неча, дескать родной язык курочить!
Будь я министром, запретил бы я вашему брату  ятем людей морочить.
    Прощайте, - вздыхает Пимфов, моргая глазами и надевая сюртук. –
Не могу я слышать, ежели про науки.
    Ну, ну, ну... уж и обиделся! - говорит Яшкин, хватая Пимфова за рукав. - Я ведь это так,
для разговора только... Ну, сядем, выпьем, чтоб не было скуки!
    Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина.
    Да-с! - говорит вдруг Яшкин. - Нынче не до сна!
   Пимфов вздрагивает и с испугом глядит на Яшкина.
Он ждёт от него новых ересей - все беды от них.
   Да-с! - повторяет Яшкин, задумчиво глядя на графин. – По моему мнению и наук много лишних!
    То есть, как же это-с? - тихо спрашивает Пимфов. - Какие науки вы находите лишними?
    Всякие. Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе.
Гордости больше. Попробуй её, гордость-то, отними.
Я бы перевешал все эти... науки... Ну, ну... уж и обиделся! Мало пьём!
Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя! Сядем, выпьем и ещё нальём!
   Подходит кухарка Феона и, сердито тыкая в стороны своими пухлыми локтями,
ставит перед приятелями зелёные щи в миске.
Словно из земли вырастают три собаки и кошка.
Они стоят перед столом и умильно поглядывают на жующие рты -
ждут подачки хоть немножко.
За щами следует молочная каша, которую Феона ставит с такой злобой,
что со стола сыплются ложки и корки, которые собаки и кошка мигом уплетают.
Перед кашей приятели молча выпивают.
    Всё на этом свете лишнее! - замечает вдруг Яшкин. – Всё вообще не наше.
   Пимфов роняет на колени ложку, испуганно глядит на Яшкина, хочет протестовать,
но язык ослабел от хмеля и запутался в густой каше.
Вместо обычного «то есть, как же это-с?» получается одно только мычание.
Всё лишнее, - продолжает Яшкин. - И науки, и люди... и тюремные заведения, и мухи...
и каша... всё - полное одичание.
И вы лишний...
Хоть вы и хороший человек, и в бога веруете, но и вы - вообще лишний...
     Прощайте, Илья Мартыныч! - лепечет Пимфов, силясь надеть сюртук, но мимо рукава -
никак не попадает в рукава.
    Сейчас вот мы натрескались, налопались, - а это для чего?
Так... Всё это лишнее... Едим и сами не знаем  для чего.
Ну, ну, уж и обиделся! Я ведь это так только, для разговора – вот для чего!
И куда вам идти?
Посидим, потолкуем... выпьем - выберем для дальнейшей беседы пути…
   Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок
да пьяным покрякиваньем после того, как очередная рюмка уходит в рот.
Солнце начинает уже клониться к западу и тень липы всё растёт и растёт.
   Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик - спать.
Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре
и, повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать...
   «Слава богу, - думает Пимфов, - сегодня не дошёл до сотворения мира и иерархии ереси,
а то бы волосы дыбом, хоть святых выноси.»
_____
* ЯТЬ  - «;» - название буквы ( начертание - как мягкий знак с перечёкнутой сверху палочкой, перечёркнута вертикальная черта и получилось перекрестие наподобие наподобие маленького крестика  полукругом внизу его справа) , обозначавшей в древности особый звук, впоследствии совпавший с «е». 
______
А.П. Чехов. Мыслитель.
   Знойный полдень. В воздухе ни звуков, ни движений... Вся природа похожа на одну очень большую, забытую богом и людьми, усадьбу. Под опустившейся листвой старой липы, стоящей около квартиры тюремного смотрителя Яшкина, за маленьким треногим столом сидят сам Яшкин и его гость, штатный смотритель уездного училища Пимфов. Оба без сюртуков; жилетки их расстегнуты; лица потны, красны, неподвижны; способность их выражать что-нибудь парализована зноем... Лицо Пимфова совсем скисло и заплыло ленью, глаза его посоловели, нижняя губа отвисла. В глазах же и на лбу у Яшкина еще заметна кое-какая деятельность; по-видимому, он о чем-то думает... Оба глядят друг на друга, молчат и выражают свои мучения пыхтеньем и хлопаньем ладонями по мухам. На столе графин с водкой, мочалистая вареная говядина и коробка из-под сардин с серой солью. Выпиты уже первая, вторая, третья...
— Да-с! — издает вдруг Яшкин, и так неожиданно, что собака, дремлющая недалеко от стола, вздрагивает и, поджав хвост, бежит в сторону. — Да-с! Что ни говорите, Филипп Максимыч, а в русском языке очень много лишних знаков препинания!
— То есть, почему же-с? — скромно вопрошает Пимфов, вынимая из рюмки крылышко мухи. — Хотя и много знаков, но каждый из них имеет свое значение и место.
— Уж это вы оставьте! Никакого значения не имеют ваши знаки. Одно только мудрование... Наставит десяток запятых в одной строчке и думает, что он умный. Например, товарищ прокурора Меринов после каждого слова запятую ставит. Для чего это? Милостивый государь — запятая, посетив тюрьму такого-то числа — запятая, я заметил — запятая, что арестанты — запятая... тьфу! В глазах рябит! Да и в книгах то же самое... Точка с запятой, двоеточие, кавычки разные. Противно читать даже. А иной франт, мало ему одной точки, возьмет и натыкает их целый ряд... Для чего это?
— Наука того требует... — вздыхает Пимфов.
— Наука... Умопомрачение, а не наука... Для форсу выдумали... пыль в глаза пущать... Например, ни в одном иностранном языке нет этого ять, а в России есть... Для чего он, спрашивается? Напиши ты хлеб с ятем или без ятя, нешто не всё равно?
— Бог знает что вы говорите, Илья Мартыныч! — обижается Пимфов. — Как же это можно хлеб через е писать? Такое говорят, что слушать даже неприятно.
Пимфов выпивает рюмку и, обиженно моргая глазами, отворачивает лицо в сторону.
— Да и секли же меня за этот ять! — продолжает Яшкин. — Помню это, вызывает меня раз учитель к черной доске и диктует: «Лекарь уехал в город». Я взял и написал лекарь с е. Выпорол. Через неделю опять к доске, опять пиши: «Лекарь уехал в город». Пишу на этот раз с ятем. Опять пороть. За что же, Иван Фомич? Помилуйте, сами же вы говорили, что тут ять нужно! «Тогда, говорит, я заблуждался, прочитав же вчера сочинение некоего академика о ять в слове лекарь, соглашаюсь с академией наук. Порю же я тебя по долгу присяги»... Ну, и порол. Да и у моего Васютки всегда ухо вспухши от этого ять... Будь я министром, запретил бы я вашему брату ятем людей морочить.
— Прощайте, — вздыхает Пимфов, моргая глазами и надевая сюртук. — Не могу я слышать, ежели про науки...
— Ну, ну, ну... уж и обиделся! — говорит Яшкин, хватая Пимфова за рукав. — Я ведь это так, для разговора только... Ну, сядем, выпьем!
    Оскорбленный Пимфов садится, выпивает и отворачивает лицо в сторону. Наступает тишина. Мимо пьющих кухарка Феона проносит лохань с помоями. Слышится помойный плеск и визг облитой собаки. Безжизненное лицо Пимфова раскисает еще больше; вот-вот растает от жары и потечет вниз на жилетку. На лбу Яшкина собираются морщинки. Он сосредоточенно глядит на мочалистую говядину и думает... Подходит к столу инвалид, угрюмо косится на графин и, увидев, что он пуст, приносит новую порцию... Еще выпивают.
— Да-с! — говорит вдруг Яшкин.
   Пимфов вздрагивает и с испугом глядит на Яшкина. Он ждет от него новых ересей.
— Да-с! — повторяет Яшкин, задумчиво глядя на графин. — По моему мнению, и наук много лишних!
— То есть, как же это-с? — тихо спрашивает Пимфов. — Какие науки вы находите лишними?
— Всякие... Чем больше наук знает человек, тем больше он мечтает о себе. Гордости больше... Я бы перевешал все эти... науки... Ну, ну... уж и обиделся! Экий какой, ей-богу, обидчивый, слова сказать нельзя! Сядем, выпьем!
Подходит Феона и, сердито тыкая в стороны своими пухлыми локтями, ставит перед приятелями зеленые щи в миске. Начинается громкое хлебание и чавканье. Словно из земли вырастают три собаки и кошка. Они стоят перед столом и умильно поглядывают на жующие рты. За щами следует молочная каша, которую Феона ставит с такой злобой, что со стола сыплются ложки и корки. Перед кашей приятели молча выпивают.
— Всё на этом свете лишнее! — замечает вдруг Яшкин.
Пимфов роняет на колени ложку, испуганно глядит на Яшкина, хочет протестовать, но язык ослабел от хмеля и запутался в густой каше... Вместо обычного «то есть, как же это-с?» получается одно только мычание.
— Всё лишнее... — продолжает Яшкин. — И науки, и люди... и тюремные заведения, и мухи... и каша... И вы лишний... Хоть вы и хороший человек, и в бога веруете, но и вы лишний...
— Прощайте, Илья Мартыныч! — лепечет Пимфов, силясь надеть сюртук и никак не попадая в рукава.
— Сейчас вот мы натрескались, налопались, — а для чего это? Так... Всё это лишнее... Едим и сами не знаем, для чего... Ну, ну... уж и обиделся! Я ведь это так только... для разговора! И куда вам идти? Посидим, потолкуем... выпьем!
Наступает тишина, изредка только прерываемая звяканьем рюмок да пьяным покрякиваньем... Солнце начинает уже клониться к западу, и тень липы всё растет и растет. Приходит Феона и, фыркая, резко махая руками, расстилает окола стола коврик. Приятели молча выпивают по последней, располагаются на ковре и, повернувшись друг к другу спинами, начинают засыпать...
   «Слава богу, — думает Пимфов, — сегодня не дошел до сотворения мира и иерархии, а то бы волосы дыбом, хоть святых выноси...» ;