В пятницу тринадцатого

       Тёща пригласила нас с женой на блины. Я человек не суеверный, но на всякий случай, глядя на отрывной календарь, предложил благоверной:
       - Может быть, завтра с утреца и поедем?
       - Да брось ты эти предрассудки, - заметила она мой интерес к сегоднящней дате, - да и мама уже ждёт. Не приедем - обидится. Обещали же сегодня.
       Я хоть ничего и не обещал, но маму обижать не хотелось.
       Тёща жила в деревне Воинковой в семи километрах от нашего дома (засекал по спидометру), и всегда приглашала в гости на выходные. Хозяина у неё не было, а работы для мужских рук всегда хватало - изгородь поменять, погреб перекрыть, крылечко починить, завалинку подправить, дров наколоть... да мало ли... Нанимать мужика со стороны - надо расплачиваться, а тут, практически бесплатно, не считая блинов. Хотя, если быть точным, за два выходных дня мы экономили свой семейный бюджет на два завтрака, два обеда и целых три ужина. Зато все два выходных я пахал у неё, как негр на плантации с утра до ночи в поте лица и спины.
       Высадив жену возле ворот тёщиного дома, я сказал, чтобы меня не ждали и начинали ужинать без меня, а сам направил свой "Урал" в сторону старой заброшенной фермы, которая располагалась в семистах метрах. На этот раз нужно было перестелить пол в бане, поскольку старый совсем изгнил, и я решил поискать доски на этой заброшенной ферме.
       Загнав мотоцикл внутрь корпуса, отправился на разведку. Однако ни в первом, ни во втором помещении ничего подходящего не обнаружил. И надо-то было пять-шесть двухметровых обрезков. Но увы.
       Я вошёл в деревянное здание такой же заброшенной водонапорной башни. Огляделся и понял: "места тут тихие и ловить нам нечего". Всё, более менее пригодное для личного хозяйства, давно порастащили местные немногочисленные аборигены. Из самого ценного, здесь оставалась нетронутой разве что огромная железная бочка метра три в диаметре, и столько же по высоте.
       Собираясь уже выходить, вдруг заметил над металлической ёмкостью торчащий конец толстенной и широченной доски. Сердце моё радостно забилось. Боясь вспугнуть удачу, обошёл вокруг удерживающей бочку конструкции и ахнул: "Мама мИя"! Оказывается, не всё растащили. На самой верхотуре под стрехой на балках покоились три широкие доски длинной не меньше пяти-шести метров и толщиной миллиметров пятьдесят. "Да мне тут и на предбанник хватит". Но лестница наверх отсутствовала напрочь. Изнутри туда не попасть. Обойдя башню со всех сторон, понял, что залезть на неё с моим армейским опытом скалолазания по скрещённым угловым торцам брёвен, пара пустяков. Через пару минут я уже балансировал по поперечной балке. Хоть мне и было страшновато, но вниз старался не смотреть. Перспектива упасть с высоты четырёхэтажки меня не прельщала.
       Благополучно сбросив вниз две доски, взялся за конец третьей, потянул на себя, но не тут-то было. Второй конец её оказался приколоченным к противоположной балке. Для более жёсткой устойчивости, одной ногой я встал на край цистерны, другой - упёрся в ближайшую балку и стал ворочать доску из стороны в сторону, но та не поддавалась. Вдруг вспомнил, что сегодня пятница тринадцатое, дёрнул доску со всей силы, она, неожиданно с лёгкостью оторвалась и... я, потеряв равновесие, с грохотом освободившейся доски, полетел в бочку. Больно ударившись спиной и головой о металлическую стенку, я благодарил Бога, что "десантировался" в цистерну, а не на кучу битых кирпичей внизу водокачки.
       Сижу на дне железной мышеловки среди полуистлевших крысиных скелетов, прихожу в себя и думаю с досадой на жену: "Говорил ведь, поехали завтра. Так не-ет. Ух, бабье племя, - потом на себя с ещё большей досадой, - Сам дурак".
       Смотрю на часы - половина десятого. Темнеть начинает. "По времени, меня уже должны были спохватиться и жена и тёща". Прислушался. Никаких шагов снаружи не слышно. Так вдруг захотелось тёщиных блинов с вареньем. С горячим чаем из мяты... Или свернёшь блин в трубочку, макаешь его в мёд и смакуешь... У меня началось бурное слюноотделение. Кишки потолкались немного в утробе, прислушались к моим мыслям и притихли в ожидании пережёванной пищи, но получили обратно лишь то, что выделили.
       - Нет, так не пойдёт, - уже вслух рассуждал я, - Похоже, никто не собирается меня вызволять отсюда. Надо как-то выбираться самому. Но как? - в голову ничего путного не лезло, - Видимо здорово я ею ударился". Потрогал затылок - больно. Помотал головой - ещё больнее. И тут услышал приближающийся шум трактора и слаженные женские голоса. "Ага, поют". Уже были различимы слова: "На нём защитна гимнастёрка, она с ума меня сведёт"...
       Дорога проходила как раз мимо водокачки. Я схватил обломок кирпича, чудом оказавшегося на дне, стал с силой колошматить по железной стене и орать, что было мочи:
       - Люди! Помогите! Я здесь!
       А в ответ:
       - На нём погоны золотые
       И яркий орден на груди...
       Трактор на седьмой передаче с гусеничным лязгом пронёсся мимо. Даже в бочке я почувствовал запах отработанной солярки и моторного масла. Я запоздало сунул два грязных пальца в рот и стал свистеть, но трактор с телегой, в которой всё ещё пели бабы, уже был далеко. "Эх, надо было мотоцикл оставить на дороге. Тогда бы он точно остановился". Я посвистел ещё, в надежде, что вдруг в близлежащих домах кто-нибудь услышит. Услышали только дворовые собаки - поперегавкались между собой нехотя, да и умолкли.
       От свиста, от гулкого звона железа, от голода и боли у меня закружилась голова и я стал ослабевать и телом и духом.
       "Что же делать? Что же делать"? - лихорадочно соображал я.
       В прогнившем проёме крыши с весёлым стрекотом появилась сорока. Она с любопытством косила на меня то один, то другой глаз и со всей своей весёлой злорадностью стрекотала на всю округу:
       - Тра-та-та, тра-та-та! Попался, голубчик!
       - Ну что же меня никто не ищет? - обречённо спрашивал у неё.
       - Тра-та-та, тра-та-та! Так тебе и надо!
       - Тебе бы только потрещать. А вот если бы я бухАл, жена давно бы оббежала всю деревню в поисках мужа. Всех бы подняла... Но я не бухАю, - с сожалением заключил я.
       Сорока видимо решила, что говорить со мной больше не о чем, тряхнула своим длинным хвостом и с треском улетела восвояси.
       - Ну что же меня никто не ищет? - с досадой, как заклинание, повторял одно и тоже.
       В проёме уже мерцали звёзды. От остывающего железа становилось всё холоднее и холоднее. Бабьим летом даже и не пахло. Лёгкая ветровка совсем не грела. От мысли, что за ночь я тут окоченею, меня прошиб озноб. Я стал ходить по замкнутому кругу, подпрыгивать и растирать плечи. От такого движения опорная деревянная конструкция заскрипела, бочка загуляла из стороны в сторону. Я замер на месте, представив, как разваливается старый каркас из брёвен и тяжёлая бочка валится на бок, по пути проламывая стену... я кувырком вылетаю из бочки и меня сверху заваливает рассыпавшимися брёвнами. "Бр-р-р", - мне стало не по себе.
       Постепенно вся конструкция успокоилась, а холод стал донимать меня ещё больше.
       - Господи! - вне себя заорал я, - Где ты?
       И тут меня будто кто-то по лбу ударил. Ещё не понимая сам, что делаю, я стал снимать с себя одежду - ветровку, рубашку, спортивные брюки. Не обращая внимания на холод, механически, словно повинуясь чьим-то приказам, связал между собой рукава рубашки и ветровки, затем к рукаву ветровки привязал штанину брюк. Во вторую штанину засунул обломок кирпича, скрутил из всего этого приличный канат. С первого раза перекинул его через край свисающей доски, скрутил между собой оба конца и потянул на себя. Другой конец доски был намного длиннее, но меня уже было не остановить. Я, как одержимый, тянул из последних сил, и доска подалась, наклонилась вниз и поехала на меня. Едва успев отпрыгнуть в сторону, в темноте услышал глухой удар о дно бочки. Я торжествовал!
       Как во сне я карабкался вверх по доске, потом, обнимая балку, полз к проёму в крыше. Как спускался по углу уже не помню. Когда пришёл в себя, ступив на твёрдую землю, почувствовал как трясутся колени и всё тело дрожало от холода. Тут я вспомнил, что одежда осталась в бочке, а ключи от мотоцикла - в одежде. Но я ничуть об этом не сожалел и на трясущихся полусогнутых, в одних трусах, часах и кроссовках, пошатывающейся походкой засеменил в сторону тёщиного дома.
       Во дворе, на ощупь, выдернул с живота несколько заноз, ополоснулся ледяной водой из рукомойника, наскоро вытерся уже в сенях и, скрипя входной дверью, вошёл в горницу.
       Голубой экран телевизора тихо снежИл. На скрип двери проснулась жена и недовольно проворчала спросонья:
       - Ну сколько можно? Опять до двух часов телик смотрел?
       От нахлынувшей вдруг на меня обиды и злости, хотелось скинуть её с кровати, но я, переборов это желание, выдернул телевизионный шнур из розетки.
       - Извини, дорогая, - процедил сквозь зубы и, забыв про голод, перелез через неё, отвернулся к стене и стал проваливаться в сон.
       - Какой же ты холодный, - едва доносился до меня её голос, - Сколько раз говорила, не ходи курить раздетым.
       "Какая она у меня заботливая" - уже совсем засыпая подумалось мне.