Выбирая лабиринт

Фото автора: Горный Алтай, на перевале Кара-Тюрек, высота 3100 м

Кто мы? Жизнь моя, как и многих в последнее время, как-то незаметно превращается в видеоряд, озвучиваемый средой извне и по временам изнутри самим мною. То есть я, по существу, только мозг с глазами и ушами. Ни перемещение в пространстве и времени, ни стандартный набор городских удобств, ни даже работа не имеют дела со мной иначе как с моим мозгом, устающим к вечеру и пытающимся восстановиться к утру. Но сон всё поверхностнее, всё беднее, как и моя вера в действительность. И чем старше и разумнее мы становимся, чем умнее и осмысленнее мы организуем своё бытие, внедряя в него оздоровительные прогулки, пробежки, а кому повезёт и трёхразовый теннис (бассейн, кегельбан), тем на самом деле больше погружаемся в автоматизм размеренности, спим на ходу – теряем в итоге это самое бытие. Может быть, это тщательно скрываемый мозгом способ подготовить его владельца к плавному уходу из лучшего из миров? И посему нельзя спланировать длинную жизнь. Даже прожившие 90 лет почти не замечают пробежавших последних двух-трёх десятков, и жизнь представляется им безнадёжно короткой. И только когда какой-нибудь остро ощущаемый телесный недуг – пусть с пищеварением – начинает корректировать привычный цикл нашей жизни, мы вдруг понимаем, что прямая кишка это одновременно и прямое продолжение нашего мозга, то есть мы, оказывается, много больше, чем наш мозг. Это знание возносит нас в другую реальность, но она в таких обстоятельствах оказывается, увы, некомфортной.    
Однако есть способы с удивлением и даже трепетом обнаружить свою целостность, попадая в новую реальность, в которой понятие комфорт не столь актуально, а плата за его частичное изъятие не соизмерима с положительным результатом – приращением нашего бытия. Легко усмотреть, как эти способы связаны, с одной стороны, напрямую с предоставлением нашей физической природы (тела) природе естественной, её лону, а с другой стороны – что не так очевидно – с уступкой этому лону части нашей свободы  через наше добровольное вхождение в Великий лабиринт природы.    

На этот раз предприятие наше выглядело куда серьёзнее: мы опрашивали редких доступных нам счастливцев, побывавших там, смотрели все карты, какие могли достать, наконец, ознакомились на фото со спутника с пунктиром похожего маршрута, заботливо выложенным в сети одним счастливцем. Но мы, конечно, понимали, что никакие карты и словесные описания не заменяют проводника, а его мы никогда не берём, чтобы быть только в кругу семьи или ещё разве пары друзей (что редко), да и нет его, сталкера, под рукой, как правило. Так что план наш с самого начала попахивал авантюрой.
В тот самый август весь мир внезапно стал похож на турбулентный водоворот – прилетел Чёрный лебедь (как метафорично называет такие масштабные случайные события их исследователь – левантинец Нассим Талеб) мирового кризиса. Мы тогда, как и многие, ещё не знали об этом, да и нас это меньше всего волновало – мы собирались в заповедную природу свободную от такого рода суеты людей. Вот где явный плюс довериться ей и забыть о банке и Бернанке, как о гибельном варианте отделённого от природы вещей человеческого ума. Мозг тысяч алчных акул, устроивший себе рукотворный лабиринт из пустых банковских бумаг, к природе никакого отношения не имеет (правда, как и к Бернанке – глава ФРС играл, как мог в тех условиях). 
Так вот план наш был смелый, но пространственно-временные очертания имел крайне размытые: мы не знали, сколько дней это предприятие займёт, и какой всё-таки длины путь нам надо преодолеть по горной местности. Что касается неопределённости длины пути, то тут клубился фактор, который позволил шотландцу победить в споре с англичанином о превосходстве своей страны, когда англичанин в качестве последнего аргумента заявил о б;льшей территории Англии. На это шотландец ответил: «Not at all, sir. You see, ours is a mountains country while yours is a plain one. So if all our hills and mountains were smoothed out, Scotland’s territory would be much larger than that of England’s». Поэтому ясно, зачем нужны проводники: по картам и описаниям приблизительно похожего маршрута никогда не узнаешь, сколько же километров и метров таится за каждым отдельным сантиметром на карте и насколько эти километры и метры могут оказаться критически неодинаковыми для ваших сил. И вот когда, вследствие варьирования вектора гравитации относительно положения тропы, а также  неизвестных фрактальных её свойств (меры изломанности тела тропы), вы не можете планировать в координатах пространства и времени ваш зримый скользящий по поверхности вещей путь, вот тогда перед вами, может быть, предстанут очертания того скрытого именно вашего пути, который китайцы называют дао.   

Сменив поочерёдно равнинный поезд, маршрутное такси с крутыми перевалами, пограничным постом и «Ниву» с аборигеном за рулём, мы ровно через сутки сухим вполне тёплым вечером выгружали рюкзаки в лесную траву аккуратно у начала тропы, ведущей на перевал, соединяющий, в свою очередь, окрестности селения Тюнгур с шумной горной речкой Аккем. Вдоль этой ревущей реки мы собирались двигаться в сторону Аккемского озера, в воды которого смотрится, следя за своей красотой, самая высокая гора Сибири. Кому повезёт, тот может, поднявшись на одну горку уже возле Тюнгура, рассмотреть вдали вдруг выглянувшую из облаков священную царицу гор – начало легенд и мифов алтайских народов. «Зачем идёшь к ней, поднимись на эту горку и увидишь её», – лукаво посоветует какой-нибудь местный аксакал, зная, что далеко не всем открывается царица, да и очень уж малым краем своего белого тела.
Тюнгур располагается на левом берегу великой Катуни, зарождающейся на тех склонах самой высокой горы (крыши Сибири), которые обращены к Поднебесной.  Непосредственно у Тюнгура со стороны правого берега Катуни в неё впадает бирюсовая красавица Кучерла, даря и Катуни свой цвет. А ниже по течению Катуни со стороны того же её берега вбегает та самая Аккем (с палиндромом Мекка), к устью которой трудно пробраться, поэтому перевал – относительно меньшее препятствие на пути из Тюнгура к этой реке. Разделяемые хребтом реки Аккем и Кучерла сбегают до Катуни почти параллельно. При этом каждая истекает из своего озера с симметричным топонимом. В общих чертах наш маршрут замышлялся в подъёме вдоль Аккема до её озера-матери, взятия перевала – там он высокий, более трёх километров – просачивания по какой-либо из троп к Кучерлинскому озеру и возвращения в Тюнгур уже вдоль менее шумной Кучерлы.

Наступали сумерки, когда мы суетились с костром для ужина. Лес, преимущественно хвойный, был здесь высоким, свежая трава наросла только на открытой относительно ровной площадке, где мы установили палатку. Густая трава почти не таила угрозы: в середине августа клещей в Горном Алтае уже не так опасаешься, а змеи по нашим наблюдениям всё же любят открытые солнцу места. Костёр развели ближе к небольшому ручью, где тихо струилась вода, пригодная для ужина и чая. Ужин состоялся уже почти в полной темноте, усиливаемой высоченными нагромождениями сосен и берёз. Может быть и хорошо, что под самый вечер сюда добрались – меньше внимания со стороны селения. Близость деревень чаще вообще не желательна для одиноких стоянок. Густой лес в таких случаях защищает от лишнего глаза, а темнота ночного леса прячет наглухо –  кажется, отойди чуть от палатки, и сам себя потеряешь. Разница в скорости засыпания в подобном месте по сравнению с домом, конечно, есть. Здесь острее осознаёшь, что любое засыпание действительно требует веры в жизнь – иначе заснуть трудно.
Наступившее пасмурное, но всё же сухое утро выявило: место для палатки оказалось не слишком ровным, посему сон тоже. Сказались потёмки при установке нашей новой трёхместной «Сovery», и был явно подзабыт опыт пагубности наскоро выбираемого ложа в прошлых путешествиях. Но этот пробел быстро восстанавливается. Другое дело, что, разбивая стоянку на ночь, часто вообще невозможно найти клочок ровного места. В конце концов, если хорошо устал, то заснёшь, было бы только сухо в палатке, и даже холод не пугает при сухой одежде – одевай её на себя побольше (особенно вязаная шапка важна, у меня очень лёгкая из полистирола) и спи себе в спальнике. Перевал (Кузуяк) предстояло взять невысокий, но затяжной и с полным грузом в рюкзаках – это начало пути. Дорога на перевале местами липковатая от дождей, зато ровная, и до Аккема топать не меньше, чем полдня.  Перевалив через слабо выраженную высшую точку перевала, колеи побежали вниз. Открылись хмурые дали с суровыми линиями очертаний гор и липнущими к ним облаками. Погода обещала быть переменчивой в лучшем случае.
Вот мы и у вод Аккема. Здесь не сама речка, а живописное ответвление её – каменистое с крупными камнями узкое русло, прихотливо вьющееся среди ровной как газон свежей травы. А чуть выше тянется длинный луг.  Разбили палатку, приготовили обед, полежали, отдохнули, а день разошёлся светом и ещё не думает заканчиваться. Место нашей стоянки всё больше нравилось: рощица, чуть прикрывающая со стороны луга от  дороги, какой-то вырезанный из сказки ручей среди природного «газона», широкие дали ущелья реки Аккем и рядом деревянный мостик через неё. Кажется, куда ещё идти от такого благолепия? Можно бы и задержаться. Что же всё-таки тянет вперёд к новым, так сказать, приключениям? Какая вера вселилась в нас настолько крепко, что раздумий всего часа на два, а дальше… решили сделать ещё переход до вечера, пока погода позволяет.  Встали, свернули палатку – и вперёд. Но раздумья не покидают и на ходу, особенно, когда долго идёшь по просторному лугу.

Почему мир таков? Почему мы таковы? Почему мы устремились к этим пасмурным горам там впереди? Неужели в нас сидит наивная вера, что таким вот примитивным способом мы приблизимся к пониманию чего важного в мире и себе в нём, что, следуя этому прихотливому рельефу горного странствия,  мы соединяемся со скрытыми складками бытия, его сущностью? Откуда в нас эта тяга к соединению, почему оно так   важно для нас? Почему следование геометрии рельефа, в общем-то, случайной, как-то соотносится с культурой, словно мы тут не дикую природу рассекаем, а вышагиваем вдоль гряды дворцов венецианской набережной? Наверное, мы здесь переживаем какое-то иное состояние самости, в другом  состоянии духа без постоянной обороны стенами, деньгами, собственностью, в свободном парении в свободной природе, а это больше или лучше сказать нечто особенное, даже более значимое для нас, чем дивные прогулки по какой-либо роскошной городской набережной. Правда, понимаешь это только после. Вначале покоряет и навсегда Великий лабиринт города. 
Луг кончился вместе с чёткой колеёй от машины, и впереди за деревьями проглянула стоянка путешественников. Место они выбрали возле ручья, пересекавшего и наш путь. Мы преодолели это препятствие, прыгая с камня на камень, не замочив обувь. А из низких облаков уже вот-вот начнёт сеяться мелкий дождик. Надо бы подыскивать место для стоянки на ночь, но такое, какое выбрали эти молодые ребята, нас не устраивало – неудобное с наклоном место. Движемся дальше в уверенности, что тут недалеко явно есть отличные места. Откуда эта уверенность в благоприятном будущем, когда просто будущее также критично для нас в эти считанные часы до ночи, как и совершенно неизвестно?  Кажется, можно перебегать некоторые отрезки жизни по множащимся вопросам как по зыбким брёвнышкам через реку. Главное, не задерживаться на отдельных вопросах, словно сами по себе вопросы уже дают хоть и зыбкую, но опору.
Тропа становится заметно разнообразнее – появились живописные разного размера камни с гладкими боками, то плоские, то округлые, вписанные в тело тропы вполне уместно. На подъёмах и спусках из земли поперёк тропы выпирают корни сосен, напоминающие древние хвостастые рептилии. Эстетические качества тропы – это половина удачи путешествия, ведь взгляд больше всего фиксируется на месте, куда ставишь ногу. Тропа ставит участника экспедиции в индивидуальную позицию перед миром. Ступая по ней, он может полностью опереться лишь на себя. Случалось, что альпинисты, люди опасных горных снегов и ледников, не чета нам, спустившись уже со своих навесных верёвочных путей, освободившись от связок-страховок и выйдя на проторенную тропу, теряли своего товарища. Он неожиданно вдруг падал в ущелье, внезапно сорвавшись с тропы… забыв на какой-то миг, что тропа – не только модель нашей личной жизненной колеи, но сама она эта колея, на которой свобода настоящая – обоюдоострая.   
Нас уже стало поджимать убегающее в поздний вечер время, а хоть сколько-нибудь подходящего места для стоянки не обнаруживалось. Силы уже заканчивались – позади долгий путь с перевалом. Наш сын уже стал бороться с самим законом тропы, он уходил вперёд, оставлял там свой рюкзак и возвращался, чтобы нести рюкзак выбивающейся из сил нашей миниатюрной, но волевой матери семейства. Лицо Вероники пылало краской от напряжения, кажется, всех её сил и мыслимых, и немыслимых. Я держался верой в следующие сто метров – да будет же, наконец, площадка. Но сто метров каждый раз заканчивались безрезультатно. Мы не раз пожалели, что решились на этот переход после полудня, но ведь неизвестность это самое устойчивое свойство будущего, а само это будущее, волнующее неизвестностью, где-то рядом. Вот ещё и по этой причине я не люблю ходить с проводником – он крадёт у вас будущее, лишая его основного его атрибута - тайны. Но это хорошо что я не произношу такую неуместную сентенцию вслух, учитывая подходящие к пределу силы нашей экспедиции и замаячивший впереди, нет, не островок покоя на ночь, а нечто вроде микросоциального взрыва: сын уже тоже перевозбуждён от напряжения и усталости, следующая стадия, как известно, ступор.
Внезапно внизу, не спереди, а именно к низу от тропы в моё воспалённое поле зрения, испещрённое плывущими кругами и паутинками, выскочили две-три палатки. Я осторожно спускаюсь по круче к группе, как оказалось, альпинистов, три недели из-за непогоды штурмовавших крышу Сибири и с тяжёлой победой возвращавшихся в Тюнгур. Большинство из этих человек десяти не могло уже нормально общаться, экономило остатки сил не столько физических, сколько психических – в группе за такое время случаются сильные напряжения. Да и продукты у них почти закончились. «Вы только что от пирожков пришли…» - едва не первая фраза самого общительного. «Место для палатки, одно(!), есть» - это была первая фраза ответом на мой вопрос.
Так мы чудесным образом успели до наступления ночи приземлиться на клочке  относительно горизонтальной площадки – выступе на склоне поросшей лесом горы в компании полуголодных молодых бродяг (уж не съедят ли они нас ночью!). Мы предложили пару баночек консервов. Много мы не могли дать: нам впереди предстояла б;льшая часть путешествия. Спустя немного времени, видим, как на брёвнышке возле костра собрались наши ребятушки, и каждый держит в руках крошечный кусочек хлеба с подаренными консервами: они не стали варить суп из них, принимали как лекарство.
Легли мы с мыслью, что при ночной надобности выйти из палатки есть перспектива свалиться, если повезёт, в кусты и покатиться в ручей, шумящий внизу, или сразу в него, если не повезёт. Но этого приключения мы избежали.

Утром мы продолжили путь сразу после стартовавших в обратном направлении альпинистов. Тропа становилась всё колоритнее. Изощрённые вариации сочетаний дёрна, покрытых мохом камней, булыжников, корней деревьев и всяких видов кустарников от брусники до черёмухи, казалось, никогда не кончатся у здешней природы. Незаметно, но неизменно в среднем тропа вела вверх – мы углублялись в горы. Иногда встречались путники, как и мы с рюкзаками. В одном месте среди камней возле тропы сидела женщина около сорока лет. Рядом стоял её озабоченный сын-подросток. У женщины на её ногу была наложена шина. Оказывается, ступила неудачно, и вылетел сустав. Ей повезло: мимо проходил молодой парень, ветелинар. Он вставил сустав и наложил шину. Через день, на обратном пути он обещал осмотреть травму. Мы, конечно, посочувствовали, посоветовали, что могли – холод приложить или ногу в ручей холодный окунать, но можно было представить, как долго они будут возвращаться с такой травмой, и помочь реально сможет только алтаец с конём, специально вызванный кем-то (связи нет) из Тюнгура.   
Следующая стоянка обнаружилась в подходящее время вечером задолго до темноты. Мы не стали рисковать – впереди длинный участок вдоль реки с довольно высокой осыпью. Место очень неплохое, сразу видно: чуть в углублении, защищенное от ветра и шума реки. Укрыто среди деревьев и хаоса крупных камней, разложенных, словно в японском саду, только без головоломки с исчезающим камнем. Вечер был продолжительный, и нас успела посетить проходящая группа с временно примкнувшим к ним знакомым нам ещё по дороге в Тюнгур мужчиной-бийчанином. Он путешествовал в одиночку с целью, в том числе, остановиться на некоторое время в ущелье Ярлу вблизи от Аккемского озера. Чтобы «укрепиться энергетически», чуть перепрыгивая через «р» и хитровато улыбаясь, пояснил он. Нас это слегка заинтриговало, а позднее уже на месте нам стал ясен смысл его слов.

Преодолев утром действительно не совсем приятный участок с береговой осыпью над головой, мы продолжили наслаждаться открывающимися видами, отличной погодой, живой сказкой природы. Поедали бруснику вдоль тропы, не спеша, грели и пили ароматный чай с особой брусничной кислинкой, такой уместной в тёплую почти жаркую погоду. Запахи пряных трав, мхов, кустов и листьев, любопытные стрекозы, зависающие над нами, не давали набрать обороты нашему продвижению вперёд. Река одаривала разнообразием порогов и берегов. Появилась длинная песчаная отмель с полированными водой сухими ветками деревьев, смытых весенними потоками. Из них я напилил отличные лёгкие и прочные посохи, по две штуки на каждого из нас. Берег, покрытый густым кустарником и глубоким мохом, чуть не лишил меня очков, сорвав их на ходу. Пришлось долго шарить руками на ощупь во мху, а потом ещё вставлять вылетевшее стекло. Но обошлось на этот раз. А вот на стоянке, которую мы выбирали скоротечно в конкуренции с небольшой группой, я, положив очки на пенёк, почти тут же сел на них. Металлическая оправа смялась, одна заушина отвалилась. Пришлось маленькими плоскогубцами выгибать её в первоначальную форму и вставлять стёкла. Заушину прикрутил медицинским пластырем. Функция очков была, таким образом, восстановлена полностью.
Последнее, по-видимому, было очень небольшой платой за прекрасные виды ослепительно белого бюста царицы гор в синеве чистого неба, открывавшиеся на отдельных участках пути этого солнечного дня. Но всё-таки сопротивление именно попыткам прямого подсматривания таинственной и величественной скромницы гор прослеживалось налицо (и уже на лице с пластырем), подтверждая тем самым её известную репутацию.
Вечером, во время чайной церемонии с запасённой брусникой  нас посетил бурундучок с подтанцовкой – короткохвостыми юркими птичками. Внизу стоянки обнаружились естественные ванны из маленьких озёрец, захваченных от большой весенней воды. Ещё один сюрприз ждал нас у ручья: на изумрудном от свежей травы берегу имевшие досуг и, несомненно, милые и мускулистые женские ручки выложили маленькую набережную из плоских камней для удобств черпания воды в котелок и мойки посуды в проточной воде. Купание перед чаем, вечернее и утреннее, в довольно тёплых озерцах горной водицы может быть и симпатичным, и гигиеничным. Однако так.

А тем временем молодой организм Митя бодро шагал по тропе, имея на ногах легкие кроссовки, а за спиной легкий же рюкзачок. Он недавно закончил магистратуру в Санкт-Петербурге и утомлённый планами родителей на своё научное будущее, сбежал от этих самых планов в полюбившийся ему после одного из посещений Горный Алтай. Он нанялся на работу проводником на одной из баз отдыха и с неизменным удовлетворением водил себе отдыхающих по разным интересным маршрутам. Его устраивало и  то, что здесь не нужно было таскать на себе тяжеленные рюкзаки с едой и оборудованием и рисковать сильно группой. В здешних, будто созданных для путешественников горах, в случае чего он мог, полагаясь на свою прыть, максимум за три дня «упасть» с любого хребта на какую-нибудь базу и разрешить любую проблему. Также точно он приспособился и определился, какую обувь, какую одежду здесь удобнее всего использовать – оказалось, лёгкую, совсем не ту горную, что предлагают обычно туристам –  и нравилось ему это дело всё больше.  Митя окреп за лето, приобрёл выносливость, а, имея лёгкий характер, обходительность и счастливую манеру внушать оптимизм и уверенность там, где другой раздражается, он с такими качествами завоевал своё место в этой профессии – его любили туристы и отдыхающие.
В этот раз он возвращался с маршрутом на базу в особом настроении: скоро ему предстояло провести фантастический маршрут с молоденькой Дашей, тоже проводником-инструктором, работавшей на другой базе недалеко от Аккемского озера. Маршрут этот они сговорились пройти только вдвоём, взяв палатку, котелок, немного еды и много молодых сил. Даша приехала на Алтай из Новокузнецка. На год моложе Мити, с естественным белозубым светом и спокойной уверенностью здоровья, острым взглядом чистого лица, она также была влюблена в горы Алтая и с некоторых пор в Митю – интересного, много знающего, бесшабашного и склонного к изящному юмору питерского парня, хотя и с неопределённым будущим. Но это ли главное, когда природа человека в соединении с природой дивной горной страны являет расцвет свежей энергии юности? Так что она с радостью приняла идею похода дуэтом, и горы как будто были согласны с нею.

Утреннее светило вселяло в нас уверенность, что сегодня уж мы точно будем на Аккемском озере. Солнца как-то становилось всё больше. Лицо его было, казалось, повсюду: прыгало с камня на камень, дробилось в осыпях, плескалось в бурунах вспененной реки, взлетало вместе с далями на верхушки деревьев и бешено неслось к высоким горам впереди. Мы проходили за поворотом поворот, готовые за каждым из них увидеть озеро. Начали появляться домики довольно редких баз отдыха, деревянные с отделкой из кедра. Но вот они пропали, и мы влились в широкую долину реки с муравьями-людьми, собравшимися на привал на дне этой чаши-расселины. Впереди засверкало Аккемское озеро. На горке перед ним по ходу нашего движения стояли два старого вида деревянных строения: гидрометеостанция и жилой домик с несколько заржавевшей спутниковой антенной на огороде. Растяжки хорошо фиксировали её против любых ветров, которые по всему сюда частенько заглядывали. Хозяин метеостанции, в тот момент, когда мы подходили,  лично валял и пёк жёлтые и горячие как солнце лепёшки для присевших в прострации в тени домика трёх-четырёх альпинистов, обросших и вяленых, но зорко следивших за процессом около двери с запахами. Мы, конечно, пристроились тоже и не пожалели: лепёшки давали энергии и нутряной радости явно не меньше, чем солнце.
И как будто только вторым впечатлением была обнажённая натура великой горы Белухи во всём своём великолепии сверкавшая на солнце теперь уже вся с двойной макушки головы до пяток, касавшихся воды. Гора, будто  громадная декорация, взлетевшая на километры над горизонталью озера, на бирюсовой глади которого как на сцене знаменитого театра ожидались первейшие тенора. Вертикальная километровая стена с ровным верхним краем, словно античная строгая туника прикрывала часть тела красавицы-горы и одновременно служила явным намёком на занавес, усиливая и без того явное театральное впечатление.
А люди здесь, внезапно попадавшие в поле зрения откуда-то из воздуха с ветром гор, внезапно же и пропадали, не задерживаясь. Вот и теперь уже никого нет. Узнав о том, что ущелье Ярлу с его «энергетическом камнем» находится напротив нас за речкой Аккем,   мы переплыли её на лодке с хозяйским сыном (всё тут, разумеется, имело свою тихую цену) на ту сторону. Великая Белуха не позволила нам долго рассматривать свои прелести. Наползли  ревнивые облака и прикрыли таинственный лик. Мы шагали по тропе, ведущей к большому довольно шумному ручью, прокладывавшему себе путь по дну ущелья Ярлу к реке Аккем навстречу нам. Впереди показались странные цветные горы и цветное изображение размером с гору, напоминавшее (по легенде) кормящую «мать мира», как её называют паломники этого открывающегося перед нами культового места. Что-то чистое и освящённое духом самой природы проглядывалось во всём этом пустынном, окружённом цветными горами пространстве, заставляло примолкнуть и сосредоточиться. Но главные наши удивления ещё были впереди. Природа здесь соответствовала альпийским лугам, здесь было более двух километров высоты. Мы сразу заметили изящные эдельвейсы вдоль тропы, всё поднимающейся плавно вверх. Трава и кусты стали строже по составу, и деревья тоже встречались всё реже и реже и только одни лишь невысокие лиственницы.  Но вот из глубины пространства проступила совершенно открытая местность со слабыми пятнами травы. Мы приближались к городищу, выложенному паломниками. Оно представляло круговую стену из округлых камней высотой метра полтора с башенками и проёмом для входа. В центре площадки, окружённой стенами, лежал камень, огромный, с плавным гладким контуром, кажущийся инородным телом в своём окружении. По очертаниям и размерам он напоминал камень под Медным всадником. Махина будто аккуратно положена кем-то или чем-то на ровное ложе долины. Это и был тот самый «энергетический камень». Внутри городища на каждом квадратном метре возвышались маленькие башенки, составленные из плоских камней паломниками. Особенно выделялись сооружения из ослепительно белого мелкого галечника, принесённого из другого места. Среди башенок обнаружился, крупный суслик, встающий на задние лапки и обозревавший незнакомцев – нас.
Вернувшись к молодой редкой поросли лиственницы с низкими кустами вроде курильского чая, где мы оставили свои рюкзаки возле чистой, даже необыкновенно опрятной стоянки, мы поставили палатку и занялись огнём. Тут-то мы и разглядели следы чего-то нам не встречавшегося никогда. Прямо возле места для костра, выложенного камнями, располагался вход в нору суслика, построенный в виде домика из четырёх крупных плоских камней с отсыпанным мелкой галькой «двориком» непосредственно перед норой. Рядом с палаткой обнаружились заботливо ограждённые камешками дикие синие цветы. Они сочетались с камнями, словно с вазой. Два-три таких живых букета в вазах среди коротенькой травы вместе с редкими изумрудными лиственницами, зелёной с кустиками долины и задника с голыми пустынными горами создавали особую атмосферу спокойной гармонии очеловеченного места с лаконичной природой. 
Мы сидели на брёвнышках вокруг выложенного камнями очага и, любуясь всей панорамой местности, ели свой ужин, когда раздался просто топот, другого слова не подберёшь – это матёрый суслик скакал вдоль еле приметной тропки к нам проверять одну из своих нор, располагавшуюся у наших ног. Он по всему чувствовал себя хозяином места: снисходительно поглядел на нас, проверил вход в нору, но заходить туда не стал, а демонстративно неторопливо отправился дальше по своим делам. Мы как держали в руках кружки с чаем, так и застыли на месте от такой неожиданной близости, в сущности, с диким зверем, причём немаленьким. После уже сын сделал очень хороший снимок стоящего на задних лапах суслика, когда он пожаловал в другой раз, держась всё же на некотором расстоянии от нас. В кадре потом обнаружилась и его подруга чуть далее в траве, причём в горизонтальной стойке, повернувшись к нам крутой холкой и с видимой во всей её фигуре озабоченностью проблемами своего семейства.

К вечеру вдоль ущелья потянуло холодным туманом, и мы улеглись на ночёвку. Костёр ещё чуть светился в темноте остывающими углями. И тут застучал дождик. На высоте более двух километров от этого стало неуютно. Захотелось спуститься вниз к теплу. Но лучше переждать – вдруг завтра погода наладится, и мы сможем пойти на штурм перевала.       
Когда ложишься на ночёвку раньше обычного в усиливаемых плотными серыми облаками сумерках, ещё долго не можешь заснуть. В этот раз вспоминалась наша дачка. Захотелось на тёплую веранду, прогреваемую солнцем через жёлтую прозрачную крышу, присесть за тяжёлым деревянным столом, пить чай с ягодами под сенью мощных виноградных лоз, густых как два дерева, облокотившихся на веранду по её краям. 
Участок всего три сотки, а жизнь переменил, повернул её куда-то вот уже почти двадцать лет назад. Нам немного за тридцать было. Великий Союз на излёте, дети маленькие, денег нет. И тут тетя мамина оставляет свой одинокий дом на севере в наследство. С того наследства нам и достались средства. А желание приобрести дачку –  уже было к тому времени (детство и юность жены были проведены в доме с садом в центре южного города). Дальше поиск подходящего варианта. Обошёл и объездил все общества в округе, не менее десяти точно. Всё держалось на остром кончике случая, от которого зависело, по какому руслу потечёт наше бытие. Иду я как-то в смутных чувствах ускользающей в позднюю осень надежды определиться, наконец, с выбором и вдруг вижу домик из силикатного кирпича, мансарда с карнизами, балкончик без перил, но весь силуэт ладный, не смотря на то, что большой лоскут рубероида задрало у края крыши и болтает сиротливо ветром. Хозяина жизнь оборвалась, а у вдовы загородный дом в деревне недалеко тут, и решила она эту дачку, почти достроенную, продать. Так у нас появился некий атрибут нашей жизни, связанный с постоянным движением на дачку и обратно. Особенность довольно случайная, не казавшаяся вначале столь уж важной, была в том, что путь этот занимал всего двадцать пять минут шагом, и поэтому ходить мы на неё стали часто. В первое же лето я распорядился материалами, заготовленными хозяином для отделки, даже плиты паркета для пола стояли в стопочке. Лестницу на второй этаж сделал из досок лиственницы, окна сосновыми досками обшил изнутри. Строгал на верстаке, взятом у соседа, почти всё лето. Потом пошли времена лихие – каждую зиму забирались воришки: обязательно окно сломают и дверь, когда выходят, вышибают, портят замок и косяк. Желание обустраивать домик пропало – занимались только сельским хозяйством при этом очень непроизводительно, нерационально и, в основном, не эстетично, но в своё удовольствие, чувствуя какую-то особую потребность в таком бытии.
…Сон в горах, бывает, высветит совсем далёкие события жизни и ярко, и сочно, словно ни с чем не сравнимое ночное сияние звёзд здесь.

Но в эту ночь звёзд не было, часто моросил дождик, а когда я первым вылез наружу палатки, то увидел тонкие корочки льдинок на тенте палатки. Под рукой они быстро таяли и скоро пропали совсем в набиравшем силу свете дня. За ночь на вершинах видимых нам не самых высоких гор появились снежные пятна. Густое облако с дождиком придвигалось, выползая снизу ущелья на нас, и это стало повторяющейся с завидной ритмичностью весь день процедурой: клубы тумана выдавливаются из чрева гор, ползут по ущелью, настигают нас, идёт дождь, потом кончается, пауза минут двадцать и всё повторяется. Поэтому наш взгляд часто устремлялся вверх на снежные пятна гор, подпирающих внизу ущелье Ярлу, в котором мы находились, но мы ещё не могли знать, что  вот там почти у самых вершин этих гор на километр выше нас проходит тропа перевала Кара-Тюрек, по которой нам предстоит идти, когда дождь когда-нибудь прекратится.
Что делать, когда весь день пунктирно с перерывами идёт довольно холодный дождь, а вы вверху, где уже мало деревьев, нет сушняка как в обычном лесу? Нам повезло: ранее бывшие здесь паломники заготовили несколько толстых сухих брёвнышек и закрыли их от дождя прочным полиэтиленом, даже пилу оставили. Эти долгоиграющие источники огня и тепла, почти брёвна по размерам, были самой подходящей системой разогрева и нашего слабеющего духа, и приготовления горячей пищи под дождём, что тоже напрямую питало дух. Не раз мы пожелали здоровья невидимым нами, но видящих нас тем самым прозревшим третьим оком паломникам.
За день у нас было время осмотреться и попытаться заготовить дров впрок, однако толстых надёжных дров мы не нашли. Справа от нас бежала горная речка, образовавшая за десятки тысяч лет ущелье. За ней круто поднималась стена обнажённой тверди горы: то и дело мы слышали шум и гул скользящих по стене камней. Не могли привыкнуть к этому внезапному шуму. Зайдя подальше за речку, на одной горке мы обнаружили старый пастуший аил без двери, сделанный из пятиугольного сруба и накрытый не корой, как в традиции, а современным мятым и гнутым материалом, лист которого болтался и у дверного проёма, заменяя дверцу. Не смотря на неровность и разнокалиберность брёвен, они были так ладно пригнаны в срубе, что щелей не замечалось, как и следов пакли. По остаткам костра в центре аила было видно, что алтайцы умело обходятся малым количеством дров.

Митя подошёл к Дашиной базе уже к вечеру, когда стал накрапывать дождь. Им не терпелось отправиться в поход вдвоём, но дождь срывал все их планы. Они, конечно, не унывали и находили чем развлечься, встретившись после довольно длинной череды маршрутов, в которые они водили отдыхающих. Но здесь опять вокруг были отдыхающие, и желание по-настоящему уединиться и соединиться с природой только разгоралось. Оба уже опытных путешественника они знали твёрдо, какой замечательный поход им принадлежит впереди. Всё было уже давно подготовлено и вот наступившее утро оказалось солнечным, они рано встали и почти сразу выступили в дорогу. Тропа сохла быстро на верховых ветрах, и они не рисковали сильно. Какая же радость их ждала с каждым деревцем, каждым камнем и цветком, открытым свету и накатывающему теплу?! Играло солнце, играла жизнь, они летели вверх на гору на крыльях счастливой юности. И как возможны крылатые полёты аватара с неземной своей подругой среди парящих в небе гор Пандоры, так совершенно реально они, отодвинувшие в сторону компьютеры Митя и Даша,  парили в небе гор Алтая на крыльях свободы в открывшихся им новых просторах щемящей молодой радости и свежести чувства. Километры за их спинами мелькали незаметно, ноги не чувствовали никакой усталости: они летели в множащихся лучах утреннего света вперёд и вверх навстречу ещё большему своему счастью, которое, они твёрдо это понимали всем своим существом, в их руках. Им даже нечего было пытаться  формулировать его друг другу. Их диалог не замолкал ни на одну минуту: они смеялись всеми видами смеха, гулили как младенцы, им всё было понятно из одних только взглядов и улыбок. 
Эх, как важно среди суровых жизненных испытаний человеческого существа, когда бытие вдруг может повернуться такими ужасными деталями, о которых нельзя сказать ни близкому человеку, ни случайному попутчику, какой там попутчик – даже себе, бывает, их лучше не проговаривать. Так вот как важно в эти чёрные дни и годы жёстких и жестоких испытаний, чтобы проглянул вдруг в памяти такой день абсолютного счастья, абсолютной свободы, когда мобилизованы все силы: и дышать, и жить, и любить мир.

 А мы по-разному переносили затянувшийся дождь. Находиться всё время в палатке и как-то разнообразить это время довольно трудно: хорошо читается, когда едешь куда-нибудь и знаешь, что время продуктивно, что бытие ваше направлено на какой-то результат. А когда никто вам не скажет: завтра кончится дождь или через неделю, то… Я выхожу периодически наружу, наблюдаю изменения в пейзаже, просто рассматриваю мокрые в каплях изумрудные ветки лиственницы, встав вплотную к её стволу под некоторую защиту от дождя её кроной. Время тянется дольше, чаще хочется приготовить горячую пищу, сварить шоколад или какао, которые в обычной жизни кажутся чем-то чрезмерным.
Наступает вечер. После добытого на костре под то и дело накатывающим дождиком горячего ужина и чая забираемся в спальники, не забыв надеть на себя побольше тёплых вещей. Пока есть сухая смена одежды, жить и ждать можно. Сумбур хаотичного дня ещё долго крутится в голове. Потом проясняются видения кустов с садовой ягодой, залитая жёлтым светом веранда, стол с чаем и розеткой сети на стене: включай чайник, разогревай и пей аромат со свежими ягодами.  В полудрёме опять наплывает недавняя наша история… 
Не сразу, но постепенно наше земледелие на даче становилось всё осмысленнее. Жизнь вокруг стала восстанавливаться. Это было видно по возвращению дачников на свои участки, шум электрорубанков и косилок. И у нас появились средства и время заняться восстановлением, а, по сути, спасением домика, начинающего погружаться в размоченную огромной лужей на дорожке напротив землю. Мы временно не без конфликта с автолюбителями перекрыли дорогу от джипов и всех колёсных средств, углубляющих грязь, добились от председателя машины щебня, провели некоторую ирригацию, укрепили фундамент. Широкие трещины на стенах перестали расти, и мы их замазали цементом. Потом в течение лет четырёх-пяти мы благоустраивали своими силами дачку. Начали с забора и дальше продолжили тротуарной плиткой, новым туалетом, верандой, электричеством, новым хозблоком, новой ондулиновой крышей (для её и электричества наняли специалистов), отделкой мансардного этажа хорошим шпоном и вагонкой с тепловатой, отделкой балкончика с заказом кованой решётки на перила, теплицей стационарной и, наконец, большим удобным душем. Домик снаружи был к этому времени профессионально оштукатурен нашим сыном Маратом и покрыт ещё слоем цветной  мраморной крошки на клеевой основе – прочный состав. После установки плюс к тому жестяных желобов и декоративной отделки той же крошкой бочек для сбора воды домик преобразился и стал радовать глаз по-особому своим внешним видом. Одновременно стали завозить в достаточном количестве перегной. Вероника развела розарий, клемантисы, жасмин и многие другие виды цветов. Но главное, выросли декоративные кусты винограда, оформленные по её проекту  как два дерева по краям веранды и как стена вдоль забора с калиткой. Кусты смородины, малины, крыжовника, жимолости и огромный куст ирги стали реагировать на изменённый состав почвы обильными ягодами. Мы научились (Вероника освоила) выращивать помидоры и огурцы, не говоря про чеснок и зеленые. На таком маленьком клочке земли это всё росло, и мы ещё установили на заборе сезонные декоративные стенки из бамбука и ивовых веток на просматриваемых снаружи участках. Так что маленький участок оказался хорошо защищён от внешнего внимания. Соседу соседово, а богу богово. Хорошо иметь свой неспешный и тихий разговор с природой и её создателем без посредников даже таких неплохих как наши соседи.
Хотелось быстрее покончить с этим затянувшимся благоустройством и получать  что-то другое, кое-что иное, чем просто занятость дачкой. Мы уже давно почувствовали это другое и хотели его усилить. Когда младший сын приехал в отпуске на дачу, он заметил, что у нас тут будто стал другой климатический пояс. Мы знали: это оттого, что много растений было направлено вверх: виноград, лимонник, клемантисы, ирга, жасмин, разные вьющиеся растения по сеткам, установленным и по периферии, и в центре участка, чтобы избежать сквозных прострелов взгляда, чтобы был живой лабиринт из растений.
Наверно каждый, кто подолгу жил в коттедже да ещё с красивым палисадником, клумбами, цветами и прочим великолепием, иногда мог заметить: идёшь в который раз по тротуарной плитке мимо всего этого великолепия, да вдруг и подумаешь: а не удавиться ли? Даже цветы, даже ряды молодого чеснока не способны унять скуку многажды скользящего поверх них взгляда. Лучше не доглядеть, не до смотреться на всю эту милую картинку, вот так скользя лишь поверхностным взглядом, чтобы не поймать себя на мысли о жёстко определённом пространстве, так неприятном уму. Почему так страшит эта герметичность пространства, определённость картинки? Может быть, это та, видимая наперёд заданность, крушащая суть и тело будущего, то есть и само время, его восхитительную непредсказуемость. А его, будущее в нас, надо холить. Кто мы без него? Речь не о том будущем, которое суть прах для каждого, а о том, которое где-то рядом, и будущинка прочитывается уже во взгляде здесь и сейчас, хотя самого его ещё нет… Поэтому всегда хочется приоткрыть форточку, положить новую книжку с краю стола в какой-нибудь не статичной позе, пока она не улеглась на ровное ложе большого семейного шкафа. Надо дать книжке возможность поискушать вас, побередить желания, предоставляя ей право на собственное существование, направленное на вас. Ну не хорошо ли это? И что-то внутри отвечает: и это хорошо.
Вот поэтому мы скорее почувствовали, чем осознали страшную выгоду своего положения относительно дачки. Хотя нам постоянно приходится ходить взад вперёд  (теперь даже больше, минут пятьдесят – живём дальше), мы регулярно предоставляем природу участочка самой себе. Тем самым, мы даём ей возможность существования для себя, своей жизни, уважаем её  privacy  . И  эта маленькая ойкумена отвечает тем же. Мы с удивлением замечаем, как ладно творит своё дело природа, как фантастически искусно оплетаются растением натянутые нити, сетки, как оформляется крона и как изящно тянутся ветки вдоль балок веранды, как прорастают семена, как внезапно обнажают свою красоту цветы. И самое главное: каждый раз мы не можем привыкнуть к тому щемящему состоянию, когда обнаруживаем природу участка  изменённой внутренним его развитием, его собственной волей и разумом. И навстречу нашим желаниям и ожиданиям. Поэтому все пересадки, обрезания, прикосновения не травмируют растений (их душу, наверно!), как и наши случайные неосторожные движения ногой. А вот если бы мы тут постоянно жили, то такой маленький участок страдал бы просто от нашего бытия со свойственным ему топтанием. Он не имел бы той свободы, какая нужна, чтобы успевать восстанавливаться.
И тут вдруг приходит мысль, что дачка-то уже не атрибут нашей жизни, а её субстанция, часть нас самих, нашего важнейшего соединения с миром, нашего выхода к космосу. Весело ли от такого вывода? На первый взгляд, очень даже не весело. Как же невелико наше бытие, как случайно, что, кажется, можно заплакать от жалости к себе. Но вдруг вспоминаешь, как хорошо себя чувствуешь, или ощущаешь, сидя на открытой с двух сторон веткам растений веранде, и в то же время отделённой стенкой с окном с третьей стороны  от проходящих тут рядом за забором всего в трёх-четырёх метрах дачников. Только мелькание теней от их движущихся фигур или огоньки изредка пробегающего авто скользят по рифлёной поверхности полупрозрачного стекла в окне. И не прерывается твоя беседа, и греет тебя соседство с городом, дарящим великий случай встречи с людьми и возможностями. Ты и в городе, и вне его, и на огороде, и на природе, и в реальности вечера с высокими шуршащими берёзами, и в пространстве мысли неторопливой беседы. Эти границы проходят прямо здесь через тебя и своими постоянными переходами через них и за них упраздняют ограниченность, разрывают оболочку привычного. Огромные берёзы по одной и группами встречаются по всей территории садового общества. Но стена высоких берёз к северо-западу предстаёт как граница леса, который стоит всего в нескольких сотнях метров и не уменьшается под давлением близости города, потому что имеет прочную защиту в своей сени – городское кладбище. И к нашему перекрёстку границ добавляется ещё одна: между живым и неживым миром. Мы к ней не то чтобы привыкли, но впустили в своё представление  о метафизической полноте этого места.

Как же не просто стряхнуть с себя утреннее оцепенение вынужденной остановки в пути. Солнце, долгожданное солнце помогает нам собраться с мыслями и вещами и двинуться к перевалу мимо метеостанции, где почти библейский персонаж в глуши пейзажа пусть не раздает, но очень кстати предлагает горячие и жёлтые как солнце лепёшки. Пока мы неспешно, фотографируя вновь открывшийся пейзаж озера с Белухой, дошли до переправы через речку, и, переправившись с сыном немногословного хозяина станции, ожидали ещё часа полтора в этот раз его появления, день стремительно подкатился к полуденной отметке. Но запас лепёшек в неблизкий и, как ожидалось, нелёгкий путь мы получили. Как и осторожный прогноз жреца погоды: «дождя пока до вечера не будет». В реальности прогноза можно было сомневаться ровно столько, сколько в реальности замечательных лепёшек, так как получали мы и то, и другое из одних и тех же рук. 
Попутно у случайных встречных мы расспросили о перевале: оказалось их тут не один, но лучше идти через Кара-Тюрек, он короче, люди там очень вероятно будут встречаться, не потеряемся. Но второй момент: надо обязательно успеть спуститься по ту сторону хребта до кедровой поляны – так называют здешние странники первый лес, в котором дрова, защита от ветра, площадка горизонтальная и вода недалеко. Эта стоянка на высоте несколько более двух километров, а верхняя точка перевала более трёх км. То есть надо торопиться – подъём долгий. Что возможно в случае не достижения стоянки – об этом не хотелось думать, должны прорваться и всё – никаких других вариантов. Вера. Кураж. И силы.
Почти сразу за метеостанцией на небольшой крутой горке начиналась тропа на перевал. Мы пропустили впереди себя туристов – отца с сыном подростком, – шедших налегке без серьёзных рюкзаков. Они  планировали возвратиться. У нас была иная цель, и мы шли размеренным шагом, переставляя свои лёгкие удобные палки. С каждого открытого места мы любовались открывающимися видами. Добрались и до такой высоты, что стала видна долина ущелья Ярлу, в которой мы провели вместе с сусликами две ночи. Горизонт всё время ускользал: казалось вот уже и перевал близко, но это было свойство угла зрения – более высокие места скрывались за ближайшими к нам высотками и попадали в поле зрения, как только мы взбирались на эти ближайшие высоты. Стали попадаться участки с осыпями, но в основном тропу окружали поросшие травой склоны. Силы наши, казалось, чувствовали уже не так далеко свой предел. Но это тоже было связано с углом зрения, только теперь  психологическим. Преодолевался очередной резкий подъём, и мы опять устремлялись с новыми силами по более спокойному участку подъёма. На одном склоне мы встретили пару, мужчину и молодую женщину. Они налегке шли нам навстречу. Несколько отстав от них, ковыляла лошадь с их вещами, ведомая алтайцем. Остановившись и поприветствовав друг друга, мы вступили в диалог. Мужчина обратился ко мне на слишком кратком русском: «Сколько лет?». Переводчица его улыбалась, он был путешествующий турок, как выяснилось. Я ответил: «Если мне, то – пятьдесят». «Мне – шестьдесят», - с выражением значительности словно возразил турок. «Да, мы тут с вами не самые молодые парни на тропе», - порезонёрствовал я. Оказывается, перевела дальше слова турка его дама, в Турции гор много, но не такие интересные как здесь. На том и разошлись, чтобы продолжить вкушение этих самых лучших гор. Мы ещё не раз обманулись ближайшей перспективой перевала, взмокли, уходили, кажется, порядком свои ноги, прежде чем местность существенно посуровела. Стало заметно холоднее, пришлось надеть ветровки. От травы не осталось следа, только мхи разного цвета пестрели на камнях, но вот и они пропали. 
Выбравшись на чистое место верхней площадки перевала, мы увидели суровую какую-то арктическую панораму гор под грозными лохмами тёмных облаков. Ветер, перелетая хребет, трепал уже всё, что можно трепать: одежды, тряпичные ленточки ранее побывавших покорителей на каком-то выморочном покосившемся кресте. Глядя назад, туда, откуда мы пришли, мы увидели совсем изменившееся от высоты обзора, но узнаваемое ложе ущелья Ярлу с маленькими цветными пятнами знакомых гор, где мы ещё утром сворачивали палатку. А, повернувшись на четверть оборота и пройдя к краю площадки, мы увидели далеко внизу резко изломанную, узкую и чёткую как молния линию реки Аккем, отрезок нашего пути вдоль неё размером  может быть около двух дней. Подумалось, вот она метафора твоего скрытого пути: если тебе суждено достигнуть такой его точки, когда внутреннее зрение охватит и свернёт в целое пространство все казавшиеся хаотичными импульсы и драматические трепетания предшествовавшей жизни. Из этой точки пути тебе откроется целостность всей жизни, может быть, логика её смысла. Мы метались из края на край на верней небольшой площадке перевала, и с каждой её стороны открывались продуктивные для наблюдения пространства. Неужели и в жизни существует такая точка прозрения, что все вариации мысли около неё плодотворны, все отношения, давно разорвавшиеся, покажутся гранями единого целого? Во всяком случае, нам совершенно ясно было видно, откуда мы идём и куда, правда, насколько это было доступно глазу. Впрочем, куда мы идём, всё же покрыто было неизвестностью.
 
Но здесь наши трепетания только начинались. За точкой перевала по ходу движения показались пустынные каменистые пространства со снежными лежбищами то тут, то там. Тропа стала менее выраженной, появились какие-то совсем ненужные нам ответвления. Рядом оказалась группа молодых альпинистов с наставником при соответствующем снаряжении и одежде – они могли, да и, видимо, собирались заночевать прямо на этой высоте. Глядя на нас оформленных совсем для другого типа ночёвок, наставник посоветовал «упасть вон в ту расселину с осыпью, в которой ниже там начинается ручей, и вдоль ручья вы дойдёте до кедровой поляны», теперь нами особенно вожделенной. Мы не знали, что был и другой, менее экстремальный путь до кедровой поляны, но этот опытный человек прикинул, видимо, что мы можем не успеть до того, как стемнеет, попасть на неё, идя более цивильным путём. Ну не смерти же он нам желал в этой круто уходящей вниз двухсторонней осыпи опасной, как минимум, переломом ног? 
Небо темнело быстрее, чем утекали часы. Это собирался обещанный к вечеру дождь. Мы теперь стали понимать, что надо очень спешить. Это желание хорошо совпадало с профилем расселины,  куда мы, торопясь, устремились: гравитация в круто уходящем вниз пространстве словно давала мне лично пинка, как только нога находила уже без участия мозга, который не мог поспеть за процессом, какую-нибудь шаткую опору среди хаоса камней. Это был бег по крутому фракталу с большой вероятностью зашибить мозг и при том без малейшего участия математики. Как этот процесс происходил в это время позади меня с Вероникой и Маратом, я не мог себе позволить вообразить, иначе гравитация стала бы действовать аналогично и на содержимое моего желудка. Через некоторое время я понял, что падение в расселину ещё надолго и стал поджидать Веронику. Марат обогнал меня, и я поразился,  как быстро пространство унасекомило его фигуру там внизу. Никаким ручьём и не пахло. Несовпадение ожиданий может привести к потоплению и без воды. Я собрался для нового рывка, получил очередной пинок, и, наконец, показался ручей. Мы выскочили на его берег, когда было уже сумеречно. Ручей петлял между скал, и мы торопились изо всех оставшихся сил.
И вот показалась огромная долина с вьющейся вниз тропой, а там, вдали, темнело что-то напоминавшее пятно леса. И тут же на нас посыпались первые капли дождя. Мы спешили, и дождь спешил. Вот появились какие-то подобия кустарника, потом отдельные деревья, их корни под ногами, почти невидимые уже в темноте. Мы верили, что там впереди кедровая поляна с более менее горизонтальным участком и дровами, потому что видеть уже нельзя было далее двадцати метров. Дождь усиливался. Мы давно облачились в анараки от дождя, но они уже не спасали: прохладные струи заползали под одежду. От неопределённости с ночёвкой, темноты, дождя, физической усталости и психического напряжения становилось просто нехорошо. Я понимал, в какую авантюру мы влипли, и раздражение придавало мне физических сил. Марат напряжённо молчал. Вероника была видно наиболее подготовлена к такому повороту дела. «Давайте выберем подходящее дерево, сядем под него, накроемся полиэтиленом от дождя и переждём до утра», - её слова звучали как реальный вариант действий и как почти стопроцентный прогноз простуды. И  было бы хорошо, если бы обошлось без температуры у кого-нибудь из нас, если не у всех. Хотя я уже довольно плохо соображал, в голове упорно билась одна мысль: должна же быть где-то здесь эта проклятая кедровая поляна. В воспалённом мозгу прокручивались какие-то звериные интуиции, обострялось чутьё и все органы восприятия.  В черноте залитой дождём ночи мне привиделось ещё более тёмное пятно леса, и я побрёл к нему напролом, путаясь в ветках, корнях одиночных деревьев и особенно в густых ветках кустов. Попросил Веронику и Марата подождать меня возле отдельно стоящего дерева и ускорил свой медвежий прорыв напролом как последнюю отчаянную попытку что-то найти.
…Вдруг далеко впереди в густоте деревьев я увидел чёткий огонёк белого света от светодиодного светильника…

      День у них выдался замечательный, такой, какой они желали всей душой, и  даже больше. Согрев ужин и много чая, они в чудесном настроении питали ими свои молодые организмы. Митя как обычно шутил, рассказывая интересные истории, а Даша была так счастлива, что только смеялась и подливала густо заваренный чай в кружки. Так они наслаждались вечером на высоте растущих здесь могучих своими наружными корнями кедров и заметно раньше вскипающей воды, зная, что не будут задерживаться здесь более чем на ночь и завтра же спустятся в тёплую долину реки Кучерлы. Они забрались в свою низенькую одноместную палатку и мурлыкали себе там под журчанье начавших стекать дождевых струй, лишь изредка выбираясь к костру подогреть чай. Дождь усиливался, и они уже почти не вылезали из своего убежища.
Вдруг дальний шорох и нарастающий шум чего-то неземного, как им показалось, продирающегося сквозь кусты со стороны дикой глуши, откуда ждать просто некого, поразил их внимание. «Уж не инопланетяне ли прибыли сюда и, не разбирая дороги, движутся к нам?», - было первой их мыслью. 

…Три мокрых бесформенных фигуры всё же ещё людей с рюкзаками вывалились из тёмных кустов пред очи обомлевших Мити и Даши.

В полной темноте они своим светильником помогли нам найти площадку для палатки и светили, пока мы её ставили под струями дождя, мешая в кучу все свои вещи. Как только мы скрылись в ней и не успели ещё подумать ни о чём, только выдохнули в защищающую теперь нас, вернее  то месиво, которое мы представляли, от дождя  оболочку, как дверца отогнулась, в её проём просунулась рука помощи и поставила нам котелок с горячим густо заваренным чаем.
Обратив сразу всё внимание на горячий чай, мы ещё не сознавали, что были спасены от простуды точно и чего ещё более. В этот момент мы были слишком заняты процессом воскрешения, чтобы думать ещё о чём-либо, ещё не верившие тому счастливому повороту к этому состоянию, ещё в шаге от тёмной, мокрой и холодной в ночном дожде бездны пустых каменных пространств. Бездны, оказавшейся благорасположённой к нам, оценившей вдруг так неожиданно нашу веру, усилия и порыв.   

Встретившись утром у костра за приготовлением завтрака, мы первым делом поделились с Митей и Дашей нашим запасом лепёшек. У них в глазах ещё очень живо стояла сцена нашего фантастического появления из ночного дождя. Небо распогодилось, сияло солнышко, и у всех было хорошее настроение. Мы натянули толстую капроновую верёвку между кедров и лиственниц и вывесили сушить промокшую одежду.
Кедры здесь были особенные: с перекрученными корнями, обвивавшими ствол, они напоминали гигантских осьминогов. Шишки были только на самом верху дерева, и их потрошила крупная рябая птица, издававшая странные звуки. Под деревьями лежала охристо-бордовая шелуха – следы борьбы за извлечение орехов. Целых, не тронутых птицей шишек мы не увидели. Воду надо было добывать, спустившись довольно глубоко по крутому склону к шумевшему внизу громкому ручью или речке.  Митя посоветовал нам побыстрее свернуть здесь стоянку и спуститься с этой высоты: «здесь не желательно задерживаться». Мы попросили у них показать наиболее короткую тропу на Кучерлинское озеро: видневшаяся местами вдали тропа сначала шла вверх по склону, заросшему мелкими кустами, похожими на траву, и оказавшемуся позднее, когда мы вышли после полудня, неожиданным  препятствием для нас. После завтрака они с Дашей быстро собрались, чтобы выдвинуться пораньше на реку Кучерлу и спуститься вниз по берегу речки Текелюшки, протекающей недалеко под нами. «Это самый короткий спуск на Кучерлу по лесной тропе вдоль берега, правда, местами опасный из-за осыпей», - пояснил Митя, и они, простившись с нами, отправились в путь к Тюнгуру. Когда ты в горах один со своей группой и рассчитываешь только на себя, очень полезны иногда и судьбоносны  разные случайно полученные сведения о местности, особенно о тропах, и мы опять были благодарны нашим ангелам-хранителям. 

Мы сушили вещи, приходили в себя почти до полудня. Затем свернули палатку, упаковались и пошли к указанному склону. По пути видим: редкие деревья только маскируют каменный пейзаж, гумуса мало, мхи, бадан с красными листами, покрытие мхами и голые камни всех размеров. За пределами кедровой поляны ровных мест вообще не видно. Склон оказался длинным, скользким и местами крутым. На нём Вероника сильно упала на копчик первый раз за путешествие. В первый момент заболело так, что охватил страх возможного перелома, но, к счастью, обошлось. Наконец, выбрались на ровное пространство без этой кустистой травы. Тут открылась панорама на голые горы с выраженными пиками и склонами, на фоне которых чуть ниже нас ползли облака. Выше них небо стало пасмурным, солнца опять не было видно, только снеговые склоны белели вдали. Тропа вела через огромную долину с каким-то былинным пейзажем: тут кое-где росли сосны, встречались крупные камни-останцы, облака чуть вдали низко зависали над всем этим великолепием.
Когда мы прошли уже довольно большой путь по этому долу с несомненно обитавшими здесь, если не витязями и соловьями разбойниками, то их духами, сын стал беспокоиться из-за сохраняющейся перспективы неизвестности: мы уходили всё дальше, а точка поворота назад всего нашего похода не просматривалась. Мы не знали, сколько займёт путь до Кучерлинского озера и вообще-то не могли точно сказать, сколько займёт возвращение вдоль реки Кучерлы до Тюнгура, хотя была уверенность – маршрут мы всё же изучили – что по времени это будет меньше заметно, чем путь вперёд по Аккему, так как тропа проще и пойдёт вниз. Беспокойство сына было также вызвано опасением нехватки оставшихся продуктов, которые он пересчитал в рюкзаках. Страх голода у молодых больше – это мы как-то недооценивали. Мы многое недооценивали. Всегда находишься отчасти в плену иллюзий. 
В какой-то момент, когда облако сгустило туман вокруг нас, и грозящая воображаемыми потрясениями неизвестность нашла особенно зримое воплощение, Марат предложил возвращаться назад к кедровой поляне. Мы были совершенно не готовы к такому манёвру. Это означало: надо резко прервать поход и придётся оставить Кучерлинское до лучших времён.  Я резко возразил. Надо было как-то снять сковывающий страх. Так реаниматоры, приводя в сознание, хлопают по щекам. В ответ я услышал дерзкие речи, ошеломляющие ухо не способное ещё им верить. Крайнее изменение во взгляде соответствовало речи, и это рушило всю нашу реальность, казавшуюся прирученной. Быстрыми шагами Марат устремился назад. Мы пытались звать, кричали, просили вернуться, пока ещё была голосовая досягаемость, но он растворился в густом тумане без следа. Несколько моих попыток вернуться и докричаться через туман до сына ни к чему не привели. Надо было срочно спешить назад к поляне, прося на ходу у неё выручить ещё раз: мы надеялись, что Марат поставит на ней палатку и будет ждать нас. Если двинется сам дальше, то всё сильно осложнится. В последние три года события развивались так, что ожидать сейчас можно было любого их поворота, и не было придорожного камня, на котором варианты выбора были бы сформулированы так определённо как перед Добрыней. Молча, мы шли ещё раз по былинному полю пейзажа теперь скрытому большими облаками тумана. Невесёлые мысли угнали нас совсем в другое пространство. Так бывало уже не раз и не два за эти три года нездоровья, открывшегося при сложных вызовах сложного времени и дремавшего под спудом неизвестно в каких глубинах.
Давно заметил, что в такие минуты спасительный мрак обволакивает душу, защищая её от света ещё более мрачных истин. «В его рюкзаке палатка и часть продуктов, если уйдёт далеко, то не пропадёт без нас» - была успокаивающая мысль. Худшее, что может быть в походах, такие вот несогласованные даже анархические действия, представлялись нам не стоящей внимания чепухой переднего плана открывшейся грозной картины, способной скрывать в своей глубине настоящие бастионы зла.   

Это было уже другое пространство с его своими горами и перевалом, за которым надо было действовать сообразно его рельефу.  Мы возвращались назад в сторону поляны в весьма расстроенных чувствах, надеясь уже только на то, чтобы быстрее воссоединиться среди этих пустых пространств на некомфортной уже высоте. Идти пришлось долго, до самой кедровой поляны. Поскольку так лишь довольно условно назвали компактную поросшую лесом, лишь местами ровную площадку, то мы не сразу обнаружили сына, до последнего тревожась и допуская мысль о том,  как бы он не ушёл куда-нибудь дальше. Уже приближаясь к поляне, мы встретили мужчину и женщину, как оказалось, из Геленджика. «Да вот именно сюда потянуло». Потом обнаружилась и наша палатка, которую Марат поставил, выбрав более удобное и красивое место по сравнению с тем, на котором в темноте мы остановились на прошлую ночь. Рядом стояли мощные кедры с мускулистыми осьминожьими щупальцами скрученных корней. Не хотелось больше здесь оставаться, да день уже почти пробежал, и надо было готовиться ещё раз тут заночевать. Под вечер стало холодновато, и опять чай вскипал при меньшей температуре, вроде бы не так уж и отличающейся от обычных ста градусов, но, казалось, не мог согреть что-то, с каждым часом всё более остывавшее внутри.   

Мы долго ворочались в своих спальниках и не сразу смогли заснуть после этого непростого дня.  Оставшись в темноте палатки наедине с нашими раздумьями под чернеющей бездной над нами и не менее тёмной бездной внутри нас, мы вслушивались в шорохи ночи. Силы оставались лишь на одно желание – не услышать этот так незаметно начинающийся, вкрадчивый затем и вероломно усиливающийся шепот дождя, который вполне мог по такой погоде подойти к нам. Думалось о простых вещах, от которых и зависит в основном наш бег по брёвнышкам бытия. К этой минуте мы все живы, мы воссоединились, мы здесь под тентом над палаткой (накрытого ещё куском полиэтилена), защищённые почти от любого дождя, завтра нас ждёт спуск по берегам неизвестной гремящей где-то внизу речки Текелюшки, а там и тёплая долина реки Кучерла и, кажется, более ровный спокойный путь до Тюнгура. Иррациональные мысли приходят уже после, затопляя все остающиеся ещё с чёткими границами островки сознания, усложняя и превращая их в свою противоположность – клубящуюся стихию образов. И за ними –  провал в крепкий не смотря ни на что сон.   

Ничто так не помогает сознанию отвлечься как новый путь с неизвестным рельефом. Утром было сухо, и мы не медлили с выходом в путь. Чуть спустившись, мы оказались в сказочном хвойном лесу с изредка попадавшимися на пути необычными чёрными белками. Тропа вышла к речке, и мы пустились вдоль её левого берега, повторяя изгибы, впрочем, незначительные, её русла. Довольно скоро мы увидели следы камнепадов – сбитые стволы деревьев и сами крупные камни, лежащие то здесь, то там, то прямо на тропе. Склон, поросший лесом, скрывал свою крутизну и источники камней. Русло речки всё круче уходило вниз, и шум её прыгавшей между камней воды нарастал. Нам сильно помогали палки, заготовленные на Аккеме, - ступать приходилось предельно осторожно, продвигаясь местами очень медленно в зажатом пространстве между склоном и гремящим потоком воды. Но главную опасность всё же представляли возможные камнепады и осыпи в виду их полной непредсказуемости: случись такой сброс камней, и нам решительно некуда было бы скрыться. Нас резко ограничивала ревущая теперь пучина воды, в которую страшно было глядеть, не то что сунуться при отступлении от возможного камнепада. Вот почему тут не ходят непосредственно после дождя или, тем более, когда дождь идёт даже небольшой.

Мы вынырнули в горизонтальный мир без нависающих камней над головой через два часа, показавшихся целой жизнью. Вот где спрессовано какое-то другое время, даже не время, а пробежки между зависаниями на одной ноге. Спуск занял чуть более двух часов. Внизу сразу встретились группы туристов, возвращавшихся с Кучерлинского озера. Меньшее их число шло в обратном направлении – сезон заканчивался.  Возле речки они, конечно, устраивались на привал, поэтому их тут показалось необычно много. Потом они размазались в пространстве до привычного около-нуля. Тропа хоть и была проще, но оказалась сильно разбитой копытами лошадей, которых тут часто использовали, в отличие от аккемского пути. Грязь после дождей чернела и чавкала под ногой, обещая однообразную сценографию на весь обратный путь. К счастью дальше постепенно открылись микропейзажи долины реки с уютным чистым травяным изумрудом берегов, с берёзовыми рощами и бегущими бирюсовыми водами, рассекавшими надвое площадь ущелья.
Пройдя уже немало, мы обернулись посмотреть открывшийся вид на гору, которую мы утром покинули. Былинный пейзаж той самой сказочной равнины превратился в зелёную игрушечную площадку и, казалось, парил на груди массивной горы высоко под ясным очистившимся от облаков небом. Мы не раз ещё вглядывались в это чудо расстояния, уложившего целую равнину в маленькую декорацию, освещаемую ярким солнцем там наверху.
Ночёвка у ручья и слияния двух речек и дальше, и дальше – мы стремительно откатывались в тёплые нижние местности берегов Кучерлы. Трава становилась гуще, и деревья встречались теперь по преимуществу лиственные. Среди одной роскошной берёзовой рощи на берегу реки мы увидели оставленную стоянку с выложенными на скамейку некоторыми припасами пшена и хлебцев. Мы не берём крупу в поход из-за её веса, а эти неопытные путешественники, наверное, очень молодые взяли, не выдержали и оставили часть груза, который они явно не освоили бы до конца путешествия. Продукты у нас подходили к концу, и мы сварили этого пшена на привале, а после взяли ещё немного с собой, оставив большую часть другим страждущим. Однако нам предстояла ещё одна ночь и день пути, которые мы не планировали, думая, что доберёмся к вечеру этого дня. 

…И вот тут мы увидели, что продуктов нам не хватает и пожалели, что не взяли этого свободного пшена на стоянке чуть больше. Путешествие всё же благополучно завершилось ночёвкой уже в Тюнгуре в современном аиле для постояльцев у хозяйки приюта Татьяны, которая нам была знакома ранее. Аил был высокий из ровных новых досок. Кровля настоящая традиционная – из крепких пластов коры дерева с отверстием в центре. Мы разводили огонь в выложенном камнями месте для костра и спали в спальниках на деревянных нарах по периметру аила. Но это оказалась самая прохладная для нас ночь, и как мы ни грелись, не смогли избежать некоторой простуды.  Но эта каверза случилась уже в расчерченном охраняемом мире.      

2012