Иллюзия новаторства

Вы, наверное, согласитесь, что самая авангардная, самая новая поэзия — устаревает очень быстро, а это уже много о чём говорит. Даёт основания полагать, что то, чем мы обманулись, ей вовсе и не являлось. Как писал Жюль Ренар: «Стихи, стихи, и хоть бы строчка поэзии!».

А ведь поэтическое — это всегда вглядывание, насколько это позволяет пространство и время, в свой собственный взгляд, однажды увидавший себя самого со стороны; та чёрная точка предела, в которой романтики раскрывали перед собой власть ночи. Но вглядывание — это еще и сокрытие, когда отступиться, отвести взор — является также средством приблизиться.

Кьеркегор это хорошо объяснил:

«Ты не раз говорил, что меньше всего на свете желал бы быть поэтом, так как жизнь поэта равняется в сущности принесению себя в жертву. Со своей стороны, я не отрицаю, что действительно были поэты, которые обрели себя прежде, чем начали творить, или же обрели себя через творчество, но не стану отрицать и того, что поэт, если он только поэт, живет как бы в потемках; причиной то, что отчаяние его не доведено до конца, что душа его вечно трепещет в отчаянии, а дух тщетно стремится к просветлению.

Поэтический идеал не есть поэтому истинный идеал, а лишь воображаемый. Если дух в своем стремлении к вечному и бесконечному просветлению встречает преграды, он останавливается на полдороге, любуется небесными образами, отражающимися в облаках, и плачет над их недолговечностью. Жизнь поэта, как только поэта, оттого следовательно так и несчастлива, что она подымает его над обыкновенной земной жизнью и в то же время не в силах вознести его в вечное царство духа. Поэт видит идеалы, но для того, чтобы наслаждаться их лицезрением, он должен бежать из мира: он не может носить в себе эти божественные образы среди жизненной суеты, не может спокойно следовать своим путем без того, чтобы не быть задетым окружающими его карикатурами; можно ли после этого и требовать от него воспроизведения истинных идеалов. Поэт бывает также предметом презренного сожаления со стороны людей, считающих, что все благополучие именно в их твердой оседлости в низменном, конечном мире плоти.

Ты как-то выразился однажды, под впечатлением минутного уныния, что немало найдется людей, считающих тебя человеком вполне конченным, которого можно, пожалуй, признать «головой», но совершенно бесполезной для общества. Действительно, на свете много ничтожных людей, которые готовы отделаться таким приговором от всякого, кто хоть чуть выдается над низким уровнем их среды. Не обращай однако на них внимания, не вступай с ними в борьбу, даже не презирай их, — «не стоит», твое любимое выражение здесь как раз у места. Раз, однако, ты не хочешь быть поэтом, для тебя нет другого исхода, кроме указанного уже мной — отчаяния».

Можно вспомнить Гегеля с его категорией «несчастного сознания».
Но стоит так же различать «несчастное сознание» от «трагического сознания». Об этом хорошо написал Александр Секацкий:

«Обратимся к более типичной ситуации, соответствующей сглаженности линии судьбы — к ситуации современности. Здесь можно усмотреть некоторый паралеллизм с гегелевской «Феноменологией духа». Вдумаемся в характеристику субъекта, произносящего ключевые слова: «не судьба». Или: «знать, не судьба». Человек, говорящий подобные слова, может принадлежать к двум различным формациям, не имеющим ничего общего друг с другом. Одно дело, если речь идет о «несчастном сознании», досконально проанализированном Гегелем, и другое — о трагическом сознании, не представленном в «Феноменологии духа» (из-за его трудной отличимости от собственно бытия).

Несчастное сознание полагает свою ограниченность и смертность a priori, чем избавляет себя от вовлеченности в действие. Рефлексия несчастного сознания удерживает от действительной трансгрессии, поэтому оно глубоко чуждо господину. Напротив, трагическое сознание присуще господину, человеку судьбы в той мере, в какой ему вообще знакома форма самоотчета. Промедление героя заполнено трагическим сознанием, в котором как раз и преобладает рефрен «не судьба».»

Мне представляется, что носителями «несчастного сознания» можно назвать Рене (Шатобриана), Октава (Мюссе), Мальте (Рильке), Обермана (Сенанкура), а «трагического сознания» — Гипериона (Гельдерлина), Гамлета (Шекспира), Гарольда (Байрона).

В этом состоит жертва преодоления, собственная вовлечённость в безмерный опыт. Иногда мне кажется, что поэзия — это синоним опасности и смерти. У поэта всегда есть риск погибнуть, как у аквалангиста, который не рассчитал сил.

Мы знаем, что поэзия находится вне времени, но кажется, что большинство современных медиумов не только утратили «мёд поэзии», но что ни менее важно — «молоко человеческой доброты».

Харитон Отрадный   07.08.2021 04:22   •   Заявить о нарушении