Сретенье Бродского как трансляция смены литературн

"Сретенье" - это не пересказ Бродским библейского сюжета уже хотя бы потому, что посвящего одному человеку, ААА.
Библия не может быть посвящена человеку.
Если это и Библия, то другая, поэтическая, продолжение поэтической библии великих поэтов. В отличие от Пушкина и даже Ахматовой, придававшего своей поэзии библейскую сущность, однако видевших себя в ее мистической ипостаси (святых, пророков), Бродский ассоциирует себя не иначе как с самим Христом, ребенком-мессией и пророчит в собственном приходе преемственность от богородицы - Ахматовой, народившегося себя - что принесет слом старого советского строя в литературе.
"В лежащем сейчас на раменах твоих
паденье одних, возвышенье других,
предмет пререканий и повод к раздорам.
   И тем же оружьем, Мария, которым
терзаема плоть его будет, твоя
душа будет ранена. Рана сия
даст видеть тебе, что сокрыто глубоко
   в сердцах человеков, как некое око".
Падет одна литература, ей на смену - именем Бродского - придет другая. Плоть поэта будут терзать - его поэзия встретит критику, он будет наказан государством, что принесет страдания Ахматовой, которая в этом почувствовала уже неоднократно и свою вину - за ней шлейфом плелись стукачи.
Совпадает с библейским сюжетом далеко не все. Симеон - старая советская литература несет на груди образ новой и уходит в расширенное пространство - света...
Имя Иосифа Бродский не упоминает, говоря, что это как бы не принято, писать свое имя, но и, скорее, потому, что будет путаница - отец Бродский или сын, или святой дух. Этих отсылок к троице ему не хотелось. Согбенная Мария - Ахматова, перенесшая горе, Ахматова-как-старушка. И рядом имя Анны. Игра за пределами карнавала.
Есть поэты гула, есть поэты шума, есть, возможно, и светозвук в ноосфере, природа его апокалипсична. Большое кольцо в своих трансляциях словесного гула и пения нелинейно, как путь в царство фей. Оно прерывается, исчезает, потом появляется снова. Если нужно странслировать продолжение Библии, соединение Нового Завета со Старым, оно ведет четкую почти пастернаковскую  черту. У Ахматовой ("Рахиль, Лотова жена, "Мелхола") и Бродского (рождественске стихи) была мерцающая религиозность, следование евангельскому тексту по пути Пушкина, минуя личную обиженную причастность Лермонтова, не точное, за исключением "Сретения", следование канонам - благодаря мерцанию (верю-не верю, то верю, то не верю). Сбои в стратосфере могли возникнуть механически, но, скорее всего, так и должно транслироваться, потому что монолитная религиозность не позволяет мистицизма, столь философичного, отхода от канона, она ведет к риторике великого инквизитора и запирает уста поэта на замки. А тут вполне явственная внебиблейская правда о смерти- уходе человеческого кода в код вселенной:
Он шел по пространству, лишенному тверди,
он слышал, что время утратило звук.. (И.Б.)
Сретение - встреча на одном из мерцающих  проявлений пути (тверди) в короткий промежуток времени, отведенный человеку для узрения истины. И смены служения старика-мудрости- старой литературы на явление ребенка-света - литературы нового времени, гения и страдальца новой эпохи.