Князь ИванII Иванович Красный глава 2

Глава 2 - Тайдула

Она думала подолгу.
Роскошь в жизни, это как?
Жить в всеобщему восторгу?
Но у бедных всё не так.

И по сути, чем разнится,
Жизнь одна и все живут.
Во дворце весь век резвиться
Или в юрте, где уют.

Только степенью страданий
Можно силу чувств понять.
В юрте в дни похолоданий
Есть смысл греться и обнять.

Очень знатные хатуни
Гибнут от душевных мук.
Все в шелках, но те же слюни
Распускают, как досуг.

Вышей разницей, основой
Есть, была и будет власть.
И трактовки нету новой
Кроме той, что кличут страсть.

Степень власти безразмерной
Вроде к радости? Ан нет!
Скукой, тяжестью безмерной
Чаще всех такой ответ.

Нет счастливых, кто при власти,
Сам про то не может знать.
А уйти, как от напасти
Не дано. Рождён им стать.

Это вечная тревога,
Преступления и ложь.
Ощущение полубога,
Что не ведает про дрожь.

Её спутница бессменна
И конечно это кровь.
Но бывает и священна,
Когда это за любовь.

А вообще, чем больше крови,
Тем сильней бывает власть
Кровь в бою, не хмуря брови,
Это честь что не украсть.

Помнят эту кровь веками,
Благородной была цель.
Воспевается стихами
Популярными досель.

А бывает и другое.
Когда льётся кровь родных.
Не в сраженьях что благое,
А в усобицах шальных?

Кто такое допустили,
Безвозвратно он всем чужд.
Как гюрзу домой впустили,
Бесполезную для нужд.

Так частенько размышляла,
Муж которой Джанибек.
Тайдула не представляла,
Так ли мыслит знатный бек.

И прекрасно сознавала,
Что не жёнам мыслить так.
В жизни всякое знавала,
Не отделаться никак.

На свекровь она смотрела,
Муж её был хан Узбек.
Высохла, как овдовела,
А был важный человек.

Джанибека вспоминала,
Он убийцей братьев стал.
Танибка смерть достала
И Хызыра он убрал.

Бердибек, Банат с Барлатом
Суждено и им вот так?
Сыновья ведь, и брат с братом
Выяснять кто власть, кто так.

Если ей по воле Неба
Дано мужа пережить?
Как тогда? Как ломоть хлеба
Власть с сынами разделить?

Вот у русских власть надёжней
И преемственность там есть.
Поучится, как возможней
Интересы все учесть.

С воцарением на престоле
Жизнь счастливая ушла.
Ханский быт чужой дотоле,
Стал другим, как что нашла.

Тайдула понять хотела,
Почему теперь не так,
До того, как вдруг взлетела,
Было проще как-никак.

Поняла уже позднее,
Мир вокруг другой теперь.
Он склонился, а вернее
Подчинился без потерь.

Всемогущество от мужа
И она сумела взять.
В общем не обезоружа,
Стала кой-что возглавлять.

Вот тогда-то стало ясно,
Что-то стала вдруг терять.
Всё на месте, все прекрасно …
Чтоб не взял, не то опять.

И искала отчего же
Дело валится из рук.
Толь нервишки вдрызг, похоже,
То ли след душевных мук.

И боялась догадаться,
Был прозрачный, но намёк,
Мол, не надо опасаться,
Что тебе и невдомёк.

С властью скоро потеряла
Видеть вещи, так как есть.
И людей не замечала
В свете истинном, кто здесь.

И какой бы не был мудрый,
Осмотрителен и добр.
Яд неверия немудрый
Сидит в каждом с жалом кобр.

Потому, что близко власти,
Часто чуждо остальным.
Расшибись, порой, на части,
Не получишь факт другим.

Вот и думай, кто покорный,
Против власти не моги,
В самом деле самый вздорный,
Власти первые враги.
 
То, над чем смеялась раньше,
Стало бременем забот.
Она скрытно, быть подальше,
Наблюдала жён, приплод.

Как их кормят? Всё же жёны
И моложе, чем хатун.
Есть девицы и прожжёны,
Но рожают все, пусть юн.

Сами жёны же беспечны
И не думают о том,
Празность, смех не бесконечны,
Полоснёт их жизнь кнутом.
 
Тайтугла, вдова Узбека
Не могла не опекать.
Быть женой такого бека,
Невозможно глупой стать.

Джанибек, когда женился,
Тайдулу женою взял.
Хан Узбек ещё сердился,
Рано, мол, не погулял.

А свекровь совет мудрее:
- «Шкетов много не рожать.
Лучше девок, те хитрее,
Не дадут за трон дрожать.

А ребята, есть ребята,
Когда много их – беда.
Это нонч они цыплята,
Подрастут и что тогда?

Все за трон передерутся,
Сразу надо всё решать,
В раннем детстве всем приткнутся
И с рождения должность дать».

Словно в воду поглядела.
Когда умер хан Узбек,
Убедилась, сожалела,
Как стал ханом Джанибек.

Получив власть в полной мере,
Тайдула стала слабеть.
Равнодушно к перемене
Отнеслась: «Чего сопеть?

Может это возрастное?
Рано нюни распускать».
Отношение такое
Стала вроде принимать.

Но мысль подлая всё лезла,
Даже стала донимать.
Радость девичья исчезла,
Простодушие пропадать

Вся душа отяжелела,
Потемнела, вышел срок.
Словно, как бы ошалела,
Получив такой урок.

Раздражать всё её стало;
Люди, роскошь, весь дворец.
Откровенно всё достало,
Отдохнуть бы наконец.

Скука делалась несносной,
А за ней тоска след в след.
Гнев, как средство одиозной,
Стало следствием всех бед.

Ведь татарам, как народу,
Ни к чему домашний скарб.
Роскошь ханам лишь в угоду,
Остальным пожрать и храп.

Живут бедно, как собаки,
Голод спутник вечный их.
Потому всегда вояки,
Чтоб разжиться на чужих.

Не возделывают землю
И в плодах не знают толк.
Хлеб по сути не приемля,
И питаются, как волк.
 
Им знакомы только шубы,
Когда в них бобровый мех.
В остальном довольно грубы
Без улыбок и утех.

Не смешно ли возмущаться,
Что когда-то Ибн-Васыль
Написал и стал пытаться
Доказать, что это быль.
 
Был историком и кади,
Жил, когда был Батый жив.
И писал не славы ради,
Сам народ был рецидив.

Батый был тогда в фаворе
И внимание привлёк.
Хоть араб, по доброй воле
Стал писать не как упрёк.

Может стоит возмутиться,
Как ростовщиков громят?
А с евреем поступиться?
Их «заслуги» не велят.

Может и венецианцы
Ждут, придёт и их черёд
Ведь они не оборванцы,
Знают много наперёд.

Все китайские товары
Уже точно, в их руках.
Перекупка и навары
И … Венеция в шелках.

Купцы венгров, итальянцев
От Венеции ревут.
Только лишь венецианцев
На базарах признают.

Тайдула тоже считала,
Шатры слишком хороши.
Быть спокойнее сначала.
Попыталась от души.

Но от роскоши заморской
И у ханши, на вот, срыв.
Булавой не бутафорской
Всё разбила, всё забыв.

К ней конечно без претензий,
Тайдула известна всем.
Никаких сторонних версий,
Не по нраву всё меж тем.

Рядом с ней была служанка,
Звать Умму, она, как дочь.
Хоть простая прихожанка,
От других, как день и ночь.

И тихонько ей: «Царица
Хоть и много у вас прав,
Булавой бить не годится,
Не такой татарский нрав.

Что суда все на Итиле
Строят русские и как?
Нет такого в этом мире
Кто бы сделал лучше. Так?

Как могло это случиться,
Что они здесь лучше нас.
С детства этому учиться
Заставляет жизнь подчас.

Также и венецианцы
Им торговля труд и роль.
Честны, не как ереванцы
Иль евреи, хлам изволь.

И какое ваше дело,
Что они свой образ чтут.
Их товар берётся смело,
Не обманут, всё учтут».

Тайдула уже остыла,
Умме слова ни сказав.
Вдруг тихонько, как завыла:
- «Иблис душит, как удав.
 
Злые духи и шайтаны
В душу мне вселяют грех.
Далеко не шарлатаны,
Они есть почти у всех.

Голова болит, ей тесно,
Потому меня всё злит.
Раздражительно, протестно
Поведение элит.

Ну зачем целуют землю,
Когда входят во дворец.
Мне противно, не приемлю …
Каждый жулик и хитрец».

И они пошли с базара,
По пути она опять:
- «Как отречься от угара,
Что ползёт по новой вспять?

Ну зачем приходит в гости
Сеид Ибн-Абдель-Саид?
Тинибека друг, без злости
Вспоминает что болит.

Знает, брата Джанибека
Нет в живых пятнадцать лет.
Будет к нам ходить полвека?
Есть какой-либо просвет?

Повторяет постоянно,
Что Аллахом назван он
Быть преемником, нежданно
Вдруг погиб, как страшный сон.

Мне приятно это видеть?»
- «Прогони! А в чём вопрос?
Дай команду, и он сгинет
И исчезнет, как отброс».

- «Простодушная ты Умма!» -
Тайдула ей, как в ответ:
- «Почему я так угрюма?
Кто мне сможет дать совет.

Чувствую себя я странно,
Вроде пусто всё кругом.
Всё летит и беспрестанно
В тартары и кувырком.

Безразличны мне доходы
На хозяйство наплевать.
И Сарай, его расходы
Век не видеть и не знать.

Почему? Сама не знаю.
Если возраст, то не факт.
Вон свекровь, не намекаю,
У неё с Аллахом акт.

 
Тошно мне в Хаджи-Тархане,
Хоть у моря, он не наш.
Рыбный дух, как на майдане,
Воздух моря, это блажь.

Джанибек кочует где-то,
Степь большая, не найдёшь.
Там охота, пока лето.
Кого бьёт, не разберёшь.

С холодами и вернётся,
В реках нечего ловить.
А когда ледком займётся,
И вернётся, здесь чтоб жить».

Тайдула на этом смолкла,
Дальше шли не торопясь.
Нукеры, когда умолкла
Напряглись, на всех косясь.

- «Опасаюсь я и шибко.
Перестал Коран читать.
Без Аллаха, это зыбко …» -
Как себе взялась сказать.

Умму слушала хозяйку,
Не пытаясь перебить.
Корчить якобы всезнайку
Не хотелось. Но как быть?

И решилась: «Я считаю,
Здесь поможет вам имам.
Злая сила, понимаю,
Не даёт подняться вам.

Планомерно разрушая
Твоё тело и твой дух.
Даже собственность включая,
Превратить желает в пух.

Слава ваша в высшей точке,
Может это и страшит.
Джанибек не в одиночке
И всем этим дорожит».

- «Ты права насчёт имама,
Добрый, правильный совет.
Он отец и он же мама,
Разберёт весь мой букет.

Сердце всё же подсказало
Тайтуглу сперва узреть.
Откровений не бывало,
Но по-женски может «спеть».

Например, чем привязала
Самого Узбека к ней.
До конца дней созерцала.
Как он был к любви своей.

Хоть надежды не питаю,
Вдруг расколется старбень.
Может что-то и узнаю,
Если нет – тень на плетень».

В тот же день явились в гости
Без призвания, а так.
Тайдула пришла без злости,
Всё ж к свекрови как-никак.

Тайтугла была безмолвной,
Как языческий божок.
Рот, как щель, считай условной,
Губы ссохлись в лепесток.

Тайдула поняла сразу
О чём думала свекровь.
Не признаться ей ни разу
В том, о чём просила кровь.

И она заговорила:
- «Надо помнить, знать Коран.
Я всё суры изучила
И читаю, как роман.
 
Есть отдельная в нём сура
Специально для мужчин.
Наставление для Амура
Для любви, но без рутин.

Одинаково со всеми
Вести с жёнами никак,
Даже если есть в гареме
Та, с кем хочется не так.

Не привязываться надо,
Отдаваясь ей сполна,
А чтоб каждая, пусть пара,
Была вдруг удивлена» -

Тайтугла смеялась хлёстко,
Губы так и не разжав,
Но добавила и жёстко:
- «Не понять всё не рожав.

Не даю я вам совета,
А исполнила свой долг.
Что могла, не дать ответа,
Но уверенна, есть толк.

Возвела на трон супруга,
Без меня бы он не смог.
Но сыны была услуга,
Хоть Хызыр, как старший мог.

Джанибек теперь довольный,
Выбор тот меня убил.
Нет сынков, а он пусть вольный.
Я мертва, а он забыл.

Мне сочувствия не надо.
Улус Джучи, вот мой мир.
В нём душа моя и младо,
И такая, как Ильмир».

- «Ты дала мне много знаний» -
Тайдула сказала вслух:
- «Чисто женских пониманий
Можешь что-то для нас двух?»

- «Женщин много есть в Китае,
Кто к мужьям, как первый раз.
Девственность вновь обретая,
Ублажают, как заказ.

Про меня так говорили,
Что Узбек со мной шалел.
Что мы с ним в экстаз входили
И других жён не хотел.

Но не в этом моя сила,
А она совсем в другом.
Я умна и всех бесила
Эта мысль, что всё не в том.

И про твой ум уникальный
Молва носит, не сдержать.
Но, скажу я, он формальный,
Ты не та, чтоб ублажать.

Ты вообще-то не степнячка,
В голове не ум, а сброд.
Чем гордишься ты, чудачка?»
- «Да ничем, таков мой род» -

И ответила спокойно
Вроде так должно и быть.
Хоть старуха недостойно,
Как съязвила. Что за прыть?

- «А ты вроде горячишься?
Не пристало тебе так».
- «А тебе смешно? Резвишься?
Я ж ты знаешь не простак.

Не способна быть шахиней,
Все угрозы, чепуха …
Злость бывает и звериней,
Но кусаешь, как блоха».

- «Как Великою остаться?
Надо думать, о благом.
Только блохи и бранятся,
Когда равные кругом».

Тайтугла тут замолчала,
Знать не знала, что сказать.
И как будто промычала:
- «Не хочу тебя я знать.

Я отныне замолкаю,
Ко мне больше ни на шаг.
Знать тебя считай не знаю,
Пусть родня, но ты мне враг» -

И она, как мусульманка,
Как умылась, сделав жест.
Тайдула, как христианка,
Не посмела выдать крест.

Это было страшной тайной,
Джанибек даже не знал.
Хоть и сам Коран случайной
Книгой Бога называл.

- «Но твоя судьба, царица» -
Вдруг прошамкала ей вновь:
- «У меня! Вот так-то львица!
Подиспорчу твою кровь.

Знаю все о русском князе
И про шашни помню с ним.
Не помогут тебе связи,
Плачет кнут, … повременим.

Нет в живых четыре года,
Но, что было, не скрадёшь».
- «А что было?» и Тайдула
Закричала: «Всё ты врёшь!!!»

- «Во дворце глаза и уши,
Это истина и быль.
Так что там не бей баклуши,
Чтобы власть не стала пыль».

- «Вот помойная же сука» -
Так хотелось вслух сказать:
- «Скорей сдохла бы старуха …
Нукеру что ль заказать?

Где ж моя-то сила, воля …
У меня же много прав.
И за ней же нет контроля,
Путь единственный – кровав».

И потом уж размышляя,
Тайдула решила всё ж,
Как старуху не ругая,
Польза есть, не уберёшь.

Говорит, сама справляйся,
Это главное теперь.
За Семёна вроде кайся,
А что скажет всем, не верь.

Всё равно, пусть если было,
Так пугнула и всё тут.
И под ложечкой заныло,
Вспомнив князя, а был крут.

Смерть его была утратой,
Как-никак Великий князь.
Был немного простоватый,
Глядел прямо не косясь.

Не забыть взгляд его наглый,
Его дерзких, грубых рук.
Бороду, торчащей паклей,
Шевелюру словно пук.

Эта русская манера
Тут же лапать, целовать.
Как добыча браконьера,
Чтоб всё сразу и не ждать.

Тем не менее в этом что-то
Привлекательное есть.
Нет презрения отчего-то,
Исчезает даже спесь.

Весть о дьявольской кончине
От чумы, была, как нож,
В душу воткнутый кручине,
Боль оставив с мукой схож.

Смерть тогда гуляла всюду,
Только Бог кого-то спас.
Видно избранных повсюду
Уберёг и дал им шанс.

Тайдула не понимала,
Почему красивый князь,
А Ивана плохо знала,
Жить остался, как смеясь.

А Семён теперь в могиле,
Никогда к ней не придёт.
Справедливости в помине
Нет, и вряд ли кто найдёт.

Пообщавшись со свекровью,
Тайдула сменила взгляд
На всё то, что было с кровью,
Чтоб не пачкать всё подряд.

Но к имаму не тянуло,
Был незримый там барьер.
Словно холодом подуло
От ислама, например.

Здесь ислам не виноватый,
Виноват во всем имам.
То ли облик вороватый,
То ли в проповедях хам.

Но пошла-таки на встречу
И когда вошла, не встал.
Взгляд сверкнул, мол, изувечу,
Во дворце другим бы стал
 
Перед ним Коран раскрытый
Видно только что читал.
Взгляд поднял пустой, размытый …
Тяжело притом дышал.

Увидав взгляд недовольный
Вдруг сказал: «Великий хан
Говорил, что ход прикольный
Встретить сидя, как дружбан».

Улыбнувшись через силу,
Тайдула длила стоять.
Удержав себя насилу,
Не могла с чего начать.

Имам старым не казался,
Но лукавым чересчур.
Быть почтительным старался,
В голове гулял сумбур.

Взгляд лукавый очень быстро
Тайдулу, как раскусил.
Но молчал и очень хитро
Делал вид, что не спешил.

И она, как онемела
И забыла про визит.
Мысль куда-то улетела,
Хоть кричи, душа дрожит.

- «Можно ли молить Аллаха,
Чтобы участь изменить?» -
И она без чувства страха
Тон решила свой сменить.

- «Чью?» - спросил он осторожно,
Зная кто сейчас стоит.
- «Мою, ежели возможно ...
Не могу, душа болит».

Положив ладони вместе,
Как бы нехотя, сказал:
- «Вам к целителю, на месте …
- «Не хочу!» - был, как сигнал.

Замолчал имам надолго.
Сколько из прошло вот так,
Все просили помощь долго,
И рыдали, кто мастак.

Были люди кто нуждался,
Но всю суть не говорил.
За кого-то знать боялся
И тогда им воду лил.

Тайдулу он понял сразу
И не хуже Тайтуглы.
А прибегнул он к рассказу,
Суть про острые углы.

- «Ибн-Батута, почил в бозе,
Был арабский пилигрим.
Рассказал мне о курьёзе,
Что однажды вышел с ним.

Он принёс в подарок хану
Блюдо сладостей и тот
Сунул палец, как тархану,
Облизал и отворот» -

Говоря, смотрел с издевкой,
Как реакция на сказ.
Тайдула краснела девкой,
Будто вышла напоказ.

Наконец она шепнула:
- «Это ты хотел сказать?»
Он в ответ: «Ты зря взбрыкнула,
Я могу и досказать.

Жил мудрец, нарыв был в горле,
Чтоб избавиться, проткнул.
Тут же умер, кровь затёрли
И не вспомнили, … минул».

Тайдула себя не помня,
Тут же выскочила вон.
Злость душила всю заполня,
Точно рухнул свод, канон.

Войлок, что висел на входе
Колебался целый час.
И имам, струхнувший вроде,
Всё закрыл везде тотчас.

Во дворец вернувшись быстро
Сразу стала рассуждать:
- «Что-то знает, но не чисто
Всё из сплетен, так сказать.

Собирает слухи, догмы …
Мою гордость не щадит.
А мораль, ислам и нормы …
Он ж с Аллахом говорит.

Джанибек стал удаляться,
Делаться совсем другим.
Реже стали и общаться,
Не стал как бы дорогим.

Нет меж ними и совета,
Понимания тоже нет.
Удалялась кромка света,
Будет ли опять рассвет.

Эта скрытность, вспышки гнева …
Нет сил братьев позабыть?
Время лечит, эта тема
Не должна всю жизнь гнобить.

Много времени слинядо,
Совесть бы должна остыть,
Замолчать, затихнуть вяло,
Если есть. Должна же быть!

Джанибек не полагает,
Что она в душе сидит.
Власти крепкой не бывает,
Если совесть в ней рулит.

Жить законами последней
Может тот, кто во всём свят» -
Тайдула вздохнула: «Средней
Небеса не мне сулят».

Жизнь жены идёт, как прежде,
Муж опять в Крыму сидит.
Каффу взять хотит, в надежде
Сделать местом для элит.
 
Тайдула, подумав села
Книги древних изучать.
За Алиб Сабир засела,
Интерес стал возрастать.

Том взяла Омар Хайяма,
Стих её ошеломил.
Оказалось, не упряма,
Потому что убедил.

Низами такой же классный,
О любви много писал.
И стихи разнообразней,
Уж сравнил, так наповал.

И набравшись от Востока
Села мужу написать.
Сделать просто так, с наскока
Трудно, надо всё ж признать.

Начала писать неспешно:
- «Посылаю свой привет!
С каждым всадником успешно,
Да поможет лунный свет.

С каждым дуновеньем ветра,
Он, как молния летит.
Повелитель мой, ты цедра,
Аромат лишь возбудит.
 
А любовь, как кошка с мышкой,
Я измучена вконец.
В душной тьме лежу пустышкой,
Ну войди же, наконец.

В небе звёздные плеяды
Словно спелый виноград.
Волос, грудь – мои наряды,
Прикоснувшись, будешь рад.

А она изнемогая,
Жажда мужа только жжёт.
И порывисто вздыхая,
Наготой к себе зовёт.

Я не сплю при полнолунии.
Итиль синий, как ковёр.
Романтичней чем в безлунии,
Ты мне нужен мой партнёр.

Под моими волосами
Груди стали, как янтарь.
Словно связаны мечтами
Быть обласканными. Вжарь!

Без тебя мне нет поддержки,
Да и счастья тоже нет.
Я готова без издержки
Быть с тобою, хоть сто лет.

Бёдра без стыда раскрыты
Ждут тебя, когда придёшь.
Жар внутри, как ненасытны,
Счастье там своё найдёшь.

Будь со мной распутен страстно,
Меня можешь не жалеть.
Пот от скачки, как прекрасно …
Как хочу я лицезреть».

Прочитав письмо сначала …
- «Неужели не проймёт?
Никогда так не писала» -
И решила, что придёт.

Джанибек ответил быстро,
Несказанно удивив.
Написал с намёком хитро,
Суть письма не уловив.

- «Мой дух, твой давно смешался,
Как вино с водою с гор» -
Вот и всё, как помешался,
Каффу мучит до сих пор.

Поняла, причём реально,
Что она теряет власть.
Не купился гениально
На придуманную страсть.

Отодвинута не явно,
Но нельзя же не понять,
Что ответ подводит плавно
К мысли – место надо знать.

Стало шатким положение.
И казалось ей подчас,
Что все знают мельтешение
Вокруг князя не сейчас.

Мир стал блекнуть в одночасье,
Интерес к нему пропал.
Всюду чудилось несчастье,
Как коварно кто напал.

Появилось ощущение,
Что стареет день за днём.
К Тайтугле же отношение
Не менялось и не в чём.
 
Иткуджуджук – вся надежна.
А отцом был хан Узбек.
Сама кротость и прилежна,
Ко всем просто человек.

Что могла она для ханши?
Иткуджуджук вся в делах.
Старый муж почти увядший,
Болел очень, просто страх.

Беклебек страдал от боли,
А точнее погибал.
Все суставы, как мололи,
Как помочь никто не знал.

Локти, ноги все распухли,
Кожа сохла в тех местах.
Запах шёл точно протухли,
Рядом быть, … уволь Аллах.

По ночам боль нестерпима,
Исамбек выл и стонал.
Весь Сарай, не анонима,
Слышал, как смерть призывал.

Чтоб прикончили хоть кто-то,
Обещал, что наградит.
Не один не взялся что-то,
Полагая, Бог решит.

Джанибек уже давненько
Отстранил его от дел.
Усугубил не маленько
Ту болезнь, что заимел.

- «Пусть он мяса жрёт поменьше
И хмельной кумыс не пьёт» -
Тайдула, как можно резче,
Иткуджуджук выдаёт.

А она в ответ лишь в слёзы,
Причитая: «Как мне быть?
У меня с ним сплошь курьёзы,
Он же может всё забыть.

Я же вижу тебе плохо,
Жизнь сюрпризы выдаёт.
Перед вами я дурёха,
Хоть царевна, то не в счёт.

Как я всё-таки устала,
Старик точно доканал.
А об этом я мечтала?
Нет конечно, Бог послал.

У тебя муж крепкий, сильный,
У меня буквально дед.
Беклебек сейчас бессильный,
Хоть до сих пор мясоед.

Для кого мой наряды?
Ванны с козьем молоком?
Эти вечный обряды …
Всё ушло тишком, тайком».

- «Овца глупая и только!» -
Ханша резко, как удар:
- «Ну нельзя же быть настолько
Неразумной. Это дар?

Тебе сколько лет, малышка?
Ты забыла, что есть смех.
Вся скукошилась, как мышка,
А ведь это страшный грех.

И Аллах тут без претензий,
Он Бог добрый, всё простит.
Ты с себя спроси, полезней
Осудить свой колорит.

Ты сейчас проводишь ночи
У больного, толку нет.
Его век истёк, короче
Он умрёт и не секрет.

А отсутствие поступка
Убивает душу враз.
И важна тут не минутка,
А решение как раз».

- «Что должна я нынче делать?» -
Иткуджуджук поднялась.
- «А решишься что-то сделать?» -
Тайдула, как завелась.

Посмотрев в глаза царевны,
Не увидев искры там,
Не сочла, что злободневны
И шаги, причина драм.

- «Прикажи, … а вдруг сумею …» -
Иткуджуджук, как вздохнув,
Прошептала: «Я прозрею,
К твоей мудрости прильнув».

У окна стояли молча.
Внизу город, ещё пуст.
Ветер гнал траву, как клочья,
Нагонял тоску и грусть.

- «Давай сделаем такое,
Чтобы мужа поразить.
Не чего-то там дурное,
А приятно удивить.

- «У тебя есть предложение?
Настроение поднять,
Это ведь не одолжение,
А обязанность, опять».

- «Персиянина позвать бы,
Его любит Исамбек.
Беклебеку служит как бы,
Его знал, и хан Узбек» -

Чуть смутилась дочь Узбека,
Продолжая: «Он смешон.
Дразнит всех и даже бека,
Ему юмор разрешён».

Тайдула была довольна,
План царевны убедил.
И задача произвольна,
Не канючит новых сил.

- «Персиянин к Джаныбеку
Может запросто прибыть?» -
- «Это, как в Храм Божий, греку,
По-другому и не быть».

- «Сможешь дать ему задание,
Переписку проследить.
Моё личное желание,
Что хан может настрочить.

До вручения адресату,
Я должна его прочесть.
Разумеется, за плату,
Не обижу, средств не счесть».

Иткуджуджук согласилась
Это просьбу передать.
Вся тревога растворилась,
Исамбек вдруг стал вставать.

Сушь такая в это лето,
Не один не помнит дед.
Всё буквально перегрето,
Нет спасения от бед.

Сарай изнывал от жажды,
Как отдушина Итиль.
Запрещалось воду дважды
Брать из речки, ханши стиль.
 
Все арыки пересохли,
На дне их осталась грязь.
И лягушки передохли,
Раньше прыгали, резвясь

Пруд, известный лишь в Сарае,
Обмелел так, дно видать.
Лишь собаки, сбившись в стае,
Начали на всех рычать

А Великий хан в то время
Каффу всё же одолел.
Генуэзцев и их племя
Мстить за твёрдость не велел.

Объявил, что Крым ордынский,
На юг двигаться не стал.
Херсонес стал монастырский,
Храм разора избежал.

Во дворец пришла старуха,
Как паломница на вид.
Говорила громко, сухо,
Невзирая на прикид.

- «Проливной дождь вы хотите?» -
Во дворце визирь принял.
И прослышав о визите,
Тайдулы настрой воспрял.

Выйдя в зал, увидя ведьму,
Был вопрос всего один;
- «Покажи, пусть и не бредню,
Чтоб понял простолюдин».

- «Пятьдесят тысяч дирхемов,
Вот такой мой уговор.
Денег нет, нет феноменов
В виде ливней, точно с гор».

И ушла так же неслышно,
Как явилась во дворец.
Тайдула, чтоб было слышно,
Объявила, кто жилец:

- «Деньги брать со всех буквально,
По два дирхема на двор.
Кто даст больше, … всё нормально,
Брать, ведь это не побор.

Сумму всю хранить у кади,
Он судья, не подведёт.
Всё для города же ради
Просим дождь. А вдруг пойдёт?»

И они опять к старухе,
У реки разбит шатёр.
Яркий, как для показухи,
Передним горел костёр.

Ровно в полдень и не раньше
Вышла с жертвенным козлом.
Шкуры нет от ног и дальше,
Бросила перед костром.

А затем колдунья веткой
Стала дым над жертвой гнать.
В результате тучкой едкой.
Стал округу застилать.

О, Аллах! Через мгновенье
На Сарай вдруг хлынул дождь.
Тайдуле же не волненье,
А апатия, как вождь.

А колдунья в это время
Удалилась, след простыл.
Ни козла с костром, как бремя,
Ни шатра, как ливень смыл.

Но кади отдал все деньги,
Поразительно успел.
Хоть в карьере и ступеньки,
Не отдать сполна не смел.

Дождь же лил без остановки,
Но и солнце всё палит.
Словно после голодовки,
Льёт, как будто кто велит.

Умму в сильном возбуждении
Обняла шахиню вдруг:
- «Это чудо! А в значении
Божий дар и Божий круг».

Вспомнив, что она служанка,
Как к хозяйке: «Дождь идёт!
И жара! Вот это банька!
Полчаса льёт напролёт».

Тайдула же безучастна.
Перса ждёт, того всё нет.
Мысль порою неподвластна
Шепчет ей: «Не жди привет».

А Умму к хозяйке снова:
- «Волшебство на свете есть!
И поверить я готова,
Что шаман наш его часть.

Обратись к нему с недугом,
Он поможет в это верь.
Объяснись, как перед другом,
К вере в жизнь откроет дверь.

Тайдула же равнодушно:
- «Что с тебя возьмёшь? Пойдём.
Буду делать всё послушно,
Вдруг чего-то и найдём».
 
На другой день все к шаману,
Жил за городом один.
В юрте старой по карману,
Как арабский бедуин.

И людей собралось много,
Тайдулу будет лечить.
Отнеслась не очень строго,
Чтоб его не огорчить.

Сам шаман мужик был крепкий,
Средних лет и острый взгляд.
От жилья шёл запах терпкий,
Жёг коренья, все подряд.

Для начала он решился
Показать смертельный трюк.
В юрту как бы удалился,
Вынес нож, чем бьют зверюг

Лёг на землю и руками
Нож воткнул себе в живот.
Он вошёл, как волк клыками,
И застрял, как в лунке крот.

Вот тогда он камнем снова
По ножу стал колотить.
И зашла его основа,
Оставалась обсудить.

Вынув нож, обтёр спокойно,
Крови нет, одна лишь слизь.
Сплюнул кровью, но достойно,
Мол, противно – отвернись.

А за этим дальше больше,
Своё горло взял проткнул.
Крови не было, как раньше,
Даже след как ветер сдул.

Все стояли, как в гипнозе,
Ужас, оторопь у всех.
Даже несколько в неврозе,
Не было в душе утех.

А шаман вдруг по верёвке
На верх юрты своей влез.
С юрты вниз, такой сноровке
Позавидовал бы бес.

Изо рта полезла пена,
Раздуваться стал живот.
Плеть схватил, привстав с колена,
На шахиню, как эрот.

Тайдула аж закричала,
Видя бешеный порыв.
Увернувшись, в дверь сначала,
Но пресёк её прорыв.

Он схватил её за плечи
И в лицо хотел боднуть.
Нукеры широкоплечи
Не позволили моргнуть.

Началась по сути свалка,
Громе всех орал шаман:
- «Я лечу её! Нахалка!
Уйми этот свой шалман».

Тем не менее шамана
С юрты выволокли вон
Он далёк был до обмана,
Силы тьмы прошли кордон.

И шаман, как одержимый,
Коня тут же оседлал.
Прыжок невообразимый
Даже панику создал.

Он взлетел на крышу дома,
Благо крепкий был настил,
Крик издал, как эхо грома,
С крыши наземь соскочил.

Словно вихрь помчался дальше,
Издавая вопль, как рык.
Убедительно без фальши
Точно к этому привык.

После это дикой скачки
Он взлетел на сложный холм.
Камни, брёвна, как задачки,
Перепрыгнуть и с умом.

Конь шамана и споткнулся,
И наш лекарь кувырком.
Что кругом, не разминулся,
А упал в камнях ничком.

Тут же вызвали другого,
Чтобы в чувство тот привёл.
Колдовал совсем немного,
Встал шаман, домой побрёл.

Так закончилось лечение.
Кто-то вздумал пошутить
Над шаманом, но значение
Трудно переоценить.

Иткуджуджук была рядом.
Не могла вот так сидеть,
Как шаман своим обрядом
Свёл с ума толпу на треть.

И она, как в утешенье
Сообщила: «Он прибыл!»
Тайдула лишь на мгновенье
Отключившись: «Кто-то был?»

Наконец поняв в чём дело:
- «Перс, однако, уже здесь?»
- «Здесь и выполнил всё смело,
Письмо с ним, вот это весть»

Письмо было Джанибека,
На письме его печать.
Ничего, что сын Узбека,
Для шахини чтоб начать.

Вскрыв пергамент осторожно,
Ведь письмо надо вернуть.
Почерк мужа и возможно
Чересчур красив чуть-чуть.

Что о ей? О, заблужденье!
Она начала читать:
- «Очи просто загляденье,
Я не мог о них мечтать.

Твои волосы волшебны,
Словно золото горят
Они так великолепны,
Что не хочешь, соблазнят.
 
Взгляд глубокий равный бездне,
Можно глядя утонуть.
Он подобен яркой песне,
Спев которую, и в путь.

Словно искорки искрятся
И к себе всегда манят.
Грусти нет, лишь веселятся,
Взглядом не надоедят.

Губы спелые сомкнуты.
Будто розовый бутон.
И чаруют, … это путы.
Не уйти, как вечный сон.

Пальцы длинный, как свечи
Чистота от них и блеск.
Чтоб трудились, не и речи.
Для любви по жизни всплеск.

Я беру их в рот вкушая,
Как прохладный виноград.
К нёбу жму, себе внушая,
Это счастье, как я рад.

Прикусить могу зубами,
А желание горит.
Плоть порою, как цунами,
Возбуждаясь, не проспит.

Изливаюсь в тебя жизнью.
Тысячью, не жалко их.
Край блаженства красной нитью
Прочертил Бог для своих.

Прикасаюсь ртом блаженно,
Грудь твоя, как лепесток.
Ощущаю непременно,
Юной прелести глоток.

Как «рыдают» твои бёдра,
Я не в силах удержать.
Их призывы без присмотра
Смогут даже угрожать.

Наслаждаюсь своей болью
Он ногтей прелестный рук.
Пусть спина покрылась кровью,
Это слаще всяких мук.

Заглушаю твои стоны
Лишь прижатьем своих губ.
Пусть сухими, как все жёны.
Не могу, как с ними, груб.

Языком хочу добраться,
Влагу горла ощутить.
С тайной тела разобраться
И её боготворить.

В распалённый плен столетий
Я попал к тебе рабом.
В бурном вихре междометий,
Ты богиня со жлобом.

Мы – дрожание вселенной.
Мы с тобой не только стон.
Мы – утробный взрыв нетленный,
Там покой, так нужен он.

Очень долго я всплываю
Из глубин тяжёлых вод.
Я беспомощно играю,
С твоим телом без забот.

Языком касаюсь кожи,
Беззащитен, как дитя.
Как другие непохожи
На твой запах и тебя.

Лицезреть лицо боюсь я,
Как боится царя раб.
Как боится захолустья,
Кто стал немощь и ослаб.

Этот миг счастливой веры
Он не повод для интриг.
Не нужны ему замеры,
Хоть остался просто миг.

Я не рву наше слияние
И тебя нельзя забыть.
И любовь, и обаяние
Невозможно позабыть.

Умирая от отчаяния,
Помню шёпот: «Ты придёшь?»
Трон отдам от понимания,
Жизнь другую не найдёшь».

Тайдула зло зарыдала,
Письмо в клочья разорвав.
И слова, что прочитала,
Хороши лишь для шалав.

- «Как он мог» - себе сквозь слёзы:
- «Как-никак Великий хан,
Снизойти до пошлой прозы …
Где достоинство? … Пахан.

Таких слов я не слыхала,
В месяц сладкий, как Эдем.
Ни когда мамашей стала …
Ни когда завёл гарем.

Для кого эти рулады?
Иноземка? Нет своих?
Вон в гареме все бы рады,
Чтобы так любили их.

Но она не мусульманка.
Та не ждёт подобных слов.
Их не знает, как испанка,
Для её муж не таков.

Она чтит приходы мужа
И годится их числом.
А заначку обнаружа,
Не жалей о том потом.

Так зачем же ты такая?» -
Тайдула реветь навзрыд.
- «Значит та совсем другая?» -
Слёзы, сопли, … просто стыд.

А потом уже спокойней:
- «Ты же знаешь, как любить.
Он нашёл себе достойней,
Так чего теперь вопить».

Вышла из дворца пантерой,
Замерла вся стража вмиг.
Проводив глазами с верой,
Что вернётся, это бзиг.

А она была готова
Предать казни хоть весть мир.
Не щадя бить всех и снова
Добивать, пусть хан, эмир.

Родовой закон убийства,
Как проснулся и ожил.
Это что-то от вампирства
В ней, похоже, он и жил.
 
Вышла за город, а дальше
Шла на ветер, на восток.
От людей уйти подальше,
Мир их был вдосталь жесток.

Кто-то попадав навстречу,
Укрывались, кто где мог.
Взгляд кричал, мол, изувечу,
Не ручаюсь за итог.

Волчий вой не унимая,
С горла рвущегося в степь.
Руки словно бы ломая,
Шла и облик был свиреп.

И дорог не разбирая,
Шла и шла всё дальше в степь.
Ничего не понимая,
Сумасбродства признак креп.

Раньше часто разбивала
По ночам в степи шатёр.
Городская вонь достала,
А за городом костёр.

Кроме этого у входа
Тлел жасмин и аромат
Слышен был и до подхода,
Крепче всех других стократ.

И тогда гонцы не смели
Даже близко подходить.
Или просто не умели
Говорить и угодить.

Её волосы буквально
Источали запах роз.
Маслом розовым банально
Создавали симбиоз.

И надменное величие
Сохраняла, … степь кругом.
Драгоценностей наличие
Дополняло страсть притом.

Вызывало зависть это
У других гаремских жён
Но они, хоть песня спета,
Не считали - хан пижон.

И ночные ухищрения
У всех были на устах.
Шёпотками без стеснения
Осуждались, как грехах.

Бег безумный продолжался,
Она сбросила калфак.
Жал в висках, бровей касался,
Стал не нужен, как колпак.

Ветер гнал по степи шапку,
А султаном, как играл.
Превратив в простую тряпку
То, что раньше грел, сверкал.

Жало шею ожерелье,
Оно было из монет.
Золотых монет, как зелье,
Счастья не было и нет.

 
Она сбросила, не зная,
А найдёт ли его вновь.
И трава степи густая
Поглотила нелюбовь.

Изумрудные запястья
Отстегнула, уронив.
Словно символы несчастья
Украшений креатив.

Изумруды на прощанье
Лишь сверкнули из травы.
Вроде, как напоминанье,
Кто так с нами, не правы.

Дальше больше, как прорвало.
Ворот платья разорвав
Обнажила грудь, но мало,
Только часть, как у шалав.

Тайдула была попрана
И как женщина, как мать.
Как ханум, ничтожной стала,
Как царица, только гнать.

А какая боль сильнее,
Кто рассудит и поймёт?
Только Господу виднее,
Только он один вздохнёт.

И упав на склон оврага,
Тень бросал лишь карагач,
Как заснула бедолага,
Был ненужным даже плач.

Но глаза были открыты,
Взгляд был в небо устремлён.
Мыслей нет, дела забыты …
Неизвестным заменён.

Ничего ей не казалось
И никто её не ждал.
Потрясение сказалось,
Из души всё враз убрал.
 
Перстень выбросила с пальца,
Цвета неба аметист.
Для бездомного скитальца,
Вдруг найдёт, но будет чист.

Перстень этот – гордость ханства,
Вкруг алмазами покрыт.
Золотой! Для мусульманства
Созерцанию сокрыт.

Ей мешала и одежда.
Быть похожей на других
Есть всего одна надежда,
Сбросить всю и никаких

И она порвала платье,
Оголив себя до пят.
И степное разнотравье
Прикоснулось, где горят.

Тайдула лежала молча,
Нагишом одна совсем.
Точно всё земное конча,
Тело слилось с бытием.

Ночь подкралась незаметно,
Карагач стал не видать.
Даже руки неприметно
Стали просто исчезать.

Её вскоре окружила
Темнота, хоть выткни глаз.
В ад кромешный превратила,
Всё исчезло как-то враз.

Что за ночь? Она привстала.
Солнце жгло живот и грудь.
Так жгёт в полдень она знала,
Почему темно аж жуть.

Попыталась осмотреться,
Даже солнце не видать.
От судьбы не отвертеться,
Разум начал пропадать.

Много дней её искали,
Джанибек пока не знал.
Но виновных всё ж назвали,
Кто всё знал и не сказал.

Нукеров её казнили,
Кто дворец в тот день стерёг.
И прислугу не щадили,
Кто ханум не уберёг.

Лишь Умму пока не стали
Как служанку, истязать.
Она с ней была, все знали,
Та сумела разыграть.

Свою радость не скрывали
Жёны младшие – гарем.
Про ворожбу щебетали,
Что колдун исчез затем.

Тем не менее жёны дружно
Выражали веру тем,
Что злорадствовать не нужно,
Что ханум нужно им всем.

Время шло, вельможи в страхе,
Что башка слетит с их плеч,
Если хан, узнав о крахе,
Не смогли ханум сберечь.

И тогда имам вмешался:
- «Не могла уйти пешком.
Слишком нежная» - ссылался
На их встречу, пусть с пятном.

Тогда каждому владельцу
Велено считать табун.
В том числе купцам, пришельцу …
У кого есть свой скакун.

Целый день велись подсчёты,
Кони были на местах.
Если были недочёты,
Ну, кто скажет на свой страх.

Старый Исамбек вмешался,
Как-никак, а беклебек,
Боль утихла, тем держался.
Похвалил бы Джанибек.

Своим воинам буквально
Всё зачистить приказал.
Это было гениально,
Каждый кустик облизал.

Только ночью все вповалку,
Днём опят по новой в степь.
Трое суток не вразвалку,
 Скрупулёзно, шеф свиреп.

Но, увы, безрезультатно,
А малец калфак нашёл.
И султан измят отвратно,
Как с помойки снизошёл.

Получил вознаграждение
Серебра полный калфак.
Всю жизнь помнил, как видения,
Как дар Господа, … вот так.

Нашли даже ожерелье,
Кто-то с воинов поднял.
Обошли вознагражденье,
Воин долг свой выполнял.

Но росла-таки тревога
Прибыл из Каффу гонец
- «Джанибека ждёт дорога» -
Сообщил: «Устал вконец»

Все вельможи враз поникли,
Не сносить своих голов.
Кто в запой ушёл, … привыкли,
Кто-то был и не готов.

И вдруг шум в степи невнятный,
Это был счастливый крик:
- «Нашли!» - голос неприятный,
Словно кто в него проник.

Принесли к шатру тихонько.
- «Разойтись!!!» - вдруг Исамбек:
- «Наготу прикрыть легонько».
А одеть привлёк коллег.

Умму первой подбежала
Чуть живая вся в слезах
И журить её сначала,
Что осталась в дураках.

Мол, зачем одна сбежала,
Без служанки, как же так.
Я ж везде сопровождала,
Не пойму тебя никак.

Тайдула лежала молча,
В ответ слова не сказав.
И глаза, как жизнь законча,
Не моргая, чуждым став.

Когда стихла вся шумиха,
Разошлась вокруг толпа,
Вот тогда сказала тихо:
- «Умму, друг мой, я слепа».