Белый шум

          ***
Дыхание под утро штор,
Когда ещё все ритмы вески.
Срывался дождь. А схоже, что
Торчат иголки в занавеске.

К окну прилипший как геккон,
Рассвет присосками умылся.
Десятый сон. Всему легко.
Во всём пока ещё нет смысла.

В незримом царстве пустоты
Граница тела – обод шара.
Пока он пуст, пускай поспит –
Утроба за день обветшала.

В своё отсутствие душа
Во сне свисает по наитью
Сырыми звёздами с ковша
И в тучах путается нитью.

Она, вернувшаяся вниз,
В клубок втыкается с укором.
Срывался дождь, как компромисс
Меж занавеской и уколом.



            ***

В белой комнате – паркетный щебет,
Электрический огонь горит.
Сквозь его невидимые щели
Я хочу с тобой поговорить.

Видишь, храм мой – копия шарашки:
На столе светильник и пескарь,
Три стены, как голые монашки,
И окно открытое – алтарь.

Но любовь к прекрасному беспола.
Нагота беседует без слов.
В мире, как предчувствии улова,
Проплывали сумерки с веслом.

В окнах ветви – длинные удила,
Подсекали тени в камыше.
Твоя лодка многое вместила,
Только тесно слову и душе.

Попадись тебе такая немочь,
Отпусти обратно в погреба.
Звёзды, потонувшие как мелочь,
Никогда не выйдут из ребра.

Но всегда пошлёт немые вспышки
Рыбаку смотритель маяка –
Если слов за шелестом не слышишь,
Может, свет увидишь с далека.

Он ютится в пустоте шарашек,
Чтоб у окон, помнишь – алтаря,
И с тобой, и с троицей монашек,
Говорил на равных новый я.



            ***

Оторванный от лета за окном,
Где площадь атакует детский возглас,
Я прячусь в доме. Это есть закон,
В котором страх доказывает возраст.

В бетонном улье, выросшем вчера,
Почуяв ветер перемены носом,
На грубых крыльях старая пчела
Ещё пытается быть медоносом.

Свежо желание набить комод.
Но форма жидкости твердила рядом:
В пустотах времени не всё то мёд,
Что претендует в мире на порядок.

Лишь миг короткий солнце, просияв,
В тяжёлых тучах прячется навеки.
И вдруг становится понятной явь
В блокноте улицы кирпичной клетки.

Сырые дали если растрясти,
Округа обретает вид высоток –
Ещё так проверяют мёд – в горсти
Он вспоминает о далёких сотах.

Оправдывая форму, неспроста
Несётся рой по площади кучнее.
Нас помня только в страхе, пустота
Стремится к заполнению ячеек.



          От «Золы»

Прозорливый, прозрачный, пустой,
Как в защитном костюме пришелец,
Я очнулся однажды весной,
Но не помнил ни пору, ни шелест.

Новый мир мне казался большим.
И сплетаясь ветвями от страха,
Он молчал без людей и машин,
Словно прах поклоняется праху.

И шептал я ростку на пути,
Что в безлюдье мертвецком просторен:
«Меня заперли пеплом в горсти.
Как вернуться к своим в крематорий?»




            ***

Поёт ли это в старом доме щель
Или в стене мычат глухие балки,
Но в ноябре есть несколько ночей,
Когда я просыпался в катафалке

От пения не смазанных колёс
Или, похоже, в храме от хорала.
Придя в себя, я слышал, как всерьёз
Струятся звуки чище минерала.

Спуская ноги в толщу половиц,
Я шаркал тапками во тьме по пояс,
Позвякивая прутьями ключиц
На через чур уж заунывный голос.

Окна распахнутые створки в такт
Раскачивали всякой вещи контур.
Сырая полночь, сжав паркетный лак,
Натягивала мне на плечи кофту.

На мокрый стол, где я мечтал вчера,
Садился ветер и зловеще каркал,
Пока за окнами листву мела
И напевала странная дикарка.

Покрывшаяся, словно берестой -
На сколько не оправдывался взгляд мой -,
Она склоняла мёртвое лицо
Над хлюпающей в ливень ямой.

С гнилых волос стекали струи вод.
Она в могилу тыкала свой палец,
Где с жижи поднимался я - урод
С невероятно затхлых усыпальниц.

Дикарка пела. Трескалась стена.
И с потолка слоилась штукатурка...
Не помня сон, который был вчера,
Гадала на кофейной гуще турка.

И всё бы ничего, но в те же дни,
Когда во сне мне пели щель и балка,
С утра в саду виднелся холм земли.
Никто не знал, откуда он там брался.