Занавес!

     В местном театре, на Кожевенной, давали «Изгоя». Пьеска так себе, довольно банальная, с претензией на модернизм и со скучной, хотя и весьма заковыристой фабулой. Однако именно ею открывался сезон, и вопреки пессимистическим прогнозам, народу набилось полный зал. Явился по такому случаю и сам директор театра. Он вместе со своей грузной и ворчливой супругой поместился в ложе для почётных гостей.
      
       И вот в первом же акте на сцене появляется сам Карпухин. Он что-то вроде местной достопримечательности. По крайней мере без него не обходится ни одна пьеса, ни один спектакль. И это притом, что он, как поговаривают, большой любитель «заложить за воротник». Ну, да впрочем такому, как он это простительно – всё же какой-никакой талант. Да и не один он такой - не разгонять же всю труппу. В «Изгое» ему предстояло сыграть роль престарелого волокиты, то и дело попадающего в щекотливые ситуации.
      
       На его появление зал откликнулся бурными рукоплесканиями. Между тем, как сам Карпухин молчком добрался до края сцены, оглядел зал и озабоченно пробормотал:
      
       - Ба-а-а, однако, сколько же вас набилось!
      
       Как всегда нос Карпухина отдавал лиловым оттенком, а заплывшие глазки поблескивали подозрительно и как-то странно блуждали. Он словно высматривал в зале кого-то. В каждом же его движении проглядывали неуверенность и, как у большинства пьяниц, повышенная осмотрительность, заставлявшая его далеко обходить препятствия и с особой сосредоточенностью ставить ноги.
Увидав его в таком виде и услыхав первую реплику, прятавшийся в будке суфлёр позеленел от злости.
      
       - Боже! Что он опять несёт! – проскрежетал он. - Опять нализался.

       Надо заметить, что Карпухин имел обыкновение перед каждым выходом на сцену пропустить рюмочку-другую, для храбрости, как он выражался. Что, видимо, помогало ему почувствовать себя в родной стихии, а также испытать бодрость и вдохновение. И хотя в итоге он частенько путался и безбожно перевирал текст, ему это обычно прощалось. Хотя бы уже в силу того, что он, как никто другой из артистов, умел подать образ в самом колоритном виде. А кроме того, он никогда не робел, не терялся и в самых затруднительных ситуациях умел ловко выпутаться и направить события в правильное русло.

       До сих пор так и было. Однако на этот раз Карпухин явно перебрал.
Между тем суфлёр взял себя в руки и сделал попытку привлечь к себе внимание. С этой целью он раз-другой помахал платочком и, не дождавшись реакции Карпухина, ещё и присвистнул и постучал по полу костяшками пальцев.
Но не помогло и это – Карпухин и ухом не повёл. Он всё продолжал стоять на краю сцены, раскачиваясь с пятки на носок, и задумчиво разглядывать публику.
Все затаили дыхание в ожидании, что будет дальше. Но время шло, а ничего не происходило. И тогда по залу понеслись шёпотки. Кто-то гулко кашлянул, а вслед за этим послышалось несколько нервных хохотков. Карпухин продолжал хранить молчание.
Суфлёр неистовствовал. Бросив, наконец, платочек и свистки, он прошипел:

       - Проклятый алкаш, долго ты ещё будешь стоять? Повторяй за мной, скотина…
Карпухин же вместо этого глубокомысленно вздохнул, потом неловко крутнулся на месте и, слегка пошатываясь, направился в глубину сцены. Прямо к тому месту, где стоял журнальный столик, а рядом, в глубоком кресле, развалилась молодая особа в рыжем парике.
       - Ну, так что, милочка, - с выражением произнёс он, отставив ногу и приосаниваясь. – Ты давно тут сидишь?
Та в полной растерянности метнула взгляд на суфлёра.
       - Вы с ума сошли! - изображая улыбку, как-то в нос прошептала она. – Что вы такое несёте? Где ваша реплика?

       Впрочем, что до публики, то она ничего этого не слыхала, а видела лишь, как актриса в рыжем парике беззвучно шевелит губами.

       - А что такое? – громогласно отозвался Карпухин. – Кстати, ты не видала мою благоверную?.. Вечно она где-то шляется. Никогда её не доищешься.
Сзади послышался глухой стук. Это суфлёр в порыве отчаяния боднул головой край своей будки.
       - Сударь, - ёрзая в кресле, отвечала особа в парике, – сколько мне помнится, у вас нет и никогда не было жены. – При этом, в противоречие с медоточивым её голоском, глаза её высекали молнии.
       - Иди ты! – не поверил Карпухин. – То есть, как это нет и никогда не было? А Райка моя как же?
       - Сударь! – уже с нажимом повторила актриса, готовая испепелить его взглядом. – Я вообще не понимаю, о чём вы толкуете? Вы часом не приболели?
       - Нет, вы видали? – хмыкнул Карпухин, обращаясь к зрителям. – Не понимает она. Уже и Райку мою не помнит. А впрочем… - Он вдруг пригорюнился и даже всхлипнул. –А впрочем, может, ты и права… И ещё как права, - в исповедальном восторге боднул он воздух головой. -  Ведь, если рассудить, какая она мне к чёрту жена, ну? Подстилка она, вот она кто. Только и знает, что наставлять мне рога… А что, не так, что ли? И не надо вытаращивать на меня глаза. А ты, небось, думала, что прям таки открыла мне Америку? Как бы не так.
       - Послушайте, сударь, - потеряв всякое терпение, вскричала особа в парике, - и всё-таки вам явно нездоровится. Может, вы отправитесь к себе… в покои?
       - В покои? – хмыкнул рассеянно Карпухин. - Это где такие, интересно? – Он на секунду призадумался, а потом прибавил: – Вообще-то, я бы и рад… А спектакль тогда как же?
       - Да забудьте вы про спектакль, - прошипела актриса, зверски вытаращивая на него глаза.  И прибавила сладким голоском: - И потом, сударь, вас там уже давно заждались. – Она указала глазами за кулисы, где в это время бесновался режиссер, а с ним вместе и почти вся труппа.

       Все гримасничали, делали знаки руками, усиленно призывая его покинуть сцену. Но Карпухин на них даже не посмотрел и озадаченно произнёс:
       - Заждались, говоришь?.. Меня?.. Кому это я вдруг понадобился? – И расплылся в пьяной улыбке. – Сказанула тоже. – Потом, нахмурившись, прибавил: - Слышь, дорогуша, а ведь если так считать, то у меня уже не только покоев, и дома-то по-настоящему нет. Всё осквернено, всё обгажено…
       - Господи! – воскликнула актриса, вскакивая с кресла и картинно заламывая руки. - Да, что же вы такое говорите? Опомнитесь!
      
       В отчаянии она кинулась сначала в один конец сцены, потом развернулась и промчалась в противоположную сторону. Затем притормозила напротив Карпухина, и вскинув к потолку руки, наигранно прокричала:
       - Сударь! А как же ваш дворец? – И прикрыв лицо веером, сдавленно прошипела: - Послушайте, старый вы маразматик, вы собираетесь играть или нет?
       - Играть? – криво ухмыльнулся Карпухин. – Играть. А что, пожалуй. По крайней мере, это единственное, что мне ещё осталось. А помнишь, как по весне в «Короле Лире»?..
       - Ещё бы не помнить, - нехотя отвечала актриса, потеряв всякую надежду вернуть Карпухина к роли. – Это же надо было такое отчебучить.
       - Да, уж я отчебучил, так отчебучил! – Карпухин мечтательно возвёл к потолку глаза и приосанился.
       - Ну, и чем вы гордитесь? На глазах у всех, бедную Корделию… и ещё похваляетесь.
       - Но я же не нарочно. Она сама…
       - Как же сама. Другой бы сгорел со стыда, а с вас, как с гуся вода… Кстати, вы и тогда были тоже «под мухой».
       - Ну и «под мухой», и что с того?.. Вот, ты сейчас сказала: «другой». Так ведь, милочка моя, в том-то вся и штука, что я не другой. Слышишь меня, не другой. И зарубите себе это на носу. И вообще я артист, а не какой-нибудь грузчик… Кто ей виноват, что она так растолстела? Ведь, как на неё ни глянешь, всё время она что-то жуёт… 
       - Растолстела! Эх, вы. Да, как вам не стыдно!- продолжала актриса, не слушая разглагольствований Карпухина. – Так шмякнуть женщину об пол. Мы полчаса её отливали водой.
       - Но ведь очухалась же, - небрежено отмахнулся Карпухин. – И чесноком от неё разило, не продыхнуть, - вдогонку заметил он.
       - И что, убить её, что ли, за это? Сами-то вы, небось…   
       - Да, роли, роли, - задумчиво пробормотал Карпухин, как бы не расслышав прозвучавший упрёк. – Господи, сколько всего сыграно!.. Вот и выходит, что пока я играл, пока рвал, можно сказать, свои душевные жилы, моя дражайшая половина путалась со всякой швалью. Впрочем, как по мне, да и чёрт бы с ней совсем. Но ведь она чернит не только меня, моё имя, но и мою честь. Как вам такое нравится? Мою честь. Честь известного в городе человека. Между прочим, смех сказать, но я, наверное, единственный, кого она не пускает к себе в постель. 
       - Быть этого не может? – нервно хохотнула актриса, бросая взгляды за кулисы и жестами спрашивая, что ей делать. – Сдаётся мне, что это только плод вашей фантазии.
       - Фантазии! – вскипел Карпухин. – И это говоришь мне ты! И не надо делать вид, что ты впервые об этом слышишь. - И уронив голову на грудь, невесело усмехнулся: - Я знаю всё. Да, да, дорогуша. Я даже знаю всё, о чём шушукаются у меня за спиной…

       Дальнейшие его слова заглушил какой-то грохот. Это за кулисами упал в обморок режиссер. К нему кинулись находившиеся поблизости артисты, а кто-то подсунул ему стакан с портвейном. Осушив его целиком, режиссер вздохнул и вяло улыбнулся.

       К тому времени исчез из своей будки суфлёр. Он теперь тоже вертелся в толпе артистов, возмущённо пыхтя и вскидывая руки. А пока режиссёру помогали подняться и прийти в себя, актриса, оставаясь на сцене, делала отчаянные попытки вернуть Карпухина к пьесе: 

       - Да, что вы, граф? – промурлыкала она, незаметно наступив ему на ногу. – Ну, сами подумайте, кто бы посмел распространять подобные слухи?.. – И прибавила, резко сбавив тон: - Да возьмите же себя в руки, наконец… Слышите, вы, пьяная свинья! А не то я огрею вас канделябром.   
       - Я? Граф! – изумлённо пробормотал Карпухин, видимо, не расслышав её угрозы. – Граф, м-да… А что, мне это нравится. Хотя… вот ты не хочешь войти в моё положение, а ведь я тоже живой человек. Понимаешь меня, живой. Хоть и граф, да… вернее, артист… Ах, совсем запутался. А вот, к примеру, ты, Шурочка. Чтоб ты сказала, когда б узнала, что и твой ненаглядный тоже переспал чуть не со всей труппой?.. А?.. Чего молчишь? Как тебе такой реверансик?.. И не вращай, не вращай на меня глазами. Это вовсе не шутка, а всё так и есть. Может, хоть сейчас ты поймёшь, каково мне. А то все только и знают, что носом тычут.
       - Господи, да кто вас тычет? – снова забывшись, возразила актриса. – Небось, сами всё придумываете, чтобы себя пожалеть.   
       - Все тычут, все. - стоял на своём Карупхин. - Вон даже сегодня… как его… Сурайкин… Представляешь, заявляет: «Ты, говорит, Степаныч, когда в дверь входишь, наклоняй посильнее башку». - «С чего это»? - спрашиваю. - «А с того, говорит, что иначе ты своими рогами нам все косяки пообвалишь». Расхохотался, мерзавец, и ушёл. А напоследок ещё и сделал неприличный звук - вот, что себе позволяют. Это, когда же такое было?.. А Самойленко, наш режиссёр, этот и вовсе…
       - А что Самойленко? – покосившись на кулисы, встрепенулась актриса.
       - А то! – выкрикнул Карпухин, хлопнув в сердцах себя по ляжкам. – «Ты бы, говорит, Степаныч, свою Раечку приструнил. А то ведь чистый срам получается». И ещё прибавил: «С твоей, говорит, Раечкой только ленивый ещё не переспал»… Вот, какие дела! А ты говоришь… - «Ни кого, говорит, мимо себя не пропустит».
       - То есть, как это так, никого? - насторожилась Шурочка и даже потянула носом, словно принюхиваясь. – Нет, я конечно, Вячеслава Ивановича (режиссёра), уважаю, это такой человек… Но тут он, кажется, переборщил. Ведь не думаете же вы, что и мой Затылкин… Да нет, это бред какой-то.
       - Бред, говоришь! –  так и прыснул в кулак Карпухин. – А чего тут думать? Тут и думать даже нечего. Да, если хочешь знать, твой Затылкин тот ещё ходок.
       - Это в каком же интересно смысле? – сверкнув глазами, взвизгнула Шурочка.
       Её больше не заботили ни зрители, ни творившийся за кулисами переполох. Бледная, с дрожащими от гнева губами, она подступила к Карпухину, изготавливаясь огреть его своим веером. От аристократического лоска и наигранных интонаций не осталось и следа.

       - А в том, милочка моя, - бодрился Карпухин, слегка, впрочем, струхнув и прижимаясь к декорациям, - что твой Затылкин… да он не только с моей Райкой, он ещё и…
       - Ну! – Шурочка замахнулась на него веером, но тот проворно шмыгнул вдоль сцены и отгородился от неё массивным креслом. 
       - А что, похозяйничал тут на славу. Никого не пропустил. Да, да, и можешь не сверкать на меня глазами. Просто с моей Райкой у него было чаще, вот и всё.   
       - Негодяй! – кинулась к нему Шурочка, стремясь дотянуться до него веером. Но безуспешно, тот успел обогнуть кресло и защититься журнальным столиком. Там он мог себя чувствовать в относительной безопасности.
      
       – Да чтобы мой Затылкин, – вопила вне себя Шурочка, колошматя веером по столику, - Да ещё с этой вашей старой кикиморой!.. Да, вы спятили!
       - Что-о! – неожиданно выгнул грудь Карпухин. – Как! Моя жена!.. Моя жена - «старая кикимора»! Это ты так её называешь, бездарная ты говядина?.. Да, кто ты такая есть?.. Моя жена – «кикимора». Да ты на себя сперва посмотри! Ни рожи, ни кожи, а туда же ещё… Да, моя жена, что б ты знала... моя жена… Да ты против неё… А твой Затылкин это вообще…
       - Что, мой Затылкин, что! - дрожа от ярости, приплясывала Шурочка, безуспешно пытаясь обойти столик, чтобы добраться до Карпухина.
       - Да, что там моя жена, - лепетал тот, умело уворачиваясь. – Я собственными глазами видел, как он даже и Антонину в костюмерной зажал.
       - Антонину! – Так и застыла на месте Шурочка. – Это костюмершу-то, что ли? Врёте! Не может этого быть.
       - Да говорю же тебе, своими глазами видел, - уверял Карпухин, переводя дыхание и поправляя у горла бабочку. – Прямо на сундук её завалил… А я как раз случайно туда заглянул, смотрю, он. Задрал ей подол и что-то там шараборится. А как увидели меня, так сразу в разные стороны. Так-то вот, дорогуша. Так что…

       - Это чтобы я, и с Затылкиным! – вдруг завопила костюмерша, неожиданно показавшись на сцене. – И как у тебя, Степаныч, только язык повернулся?.. И вообще, это была не я, а Зинка уборщица… Да, точно Зинка, нас всё время с ней путают.
       - Неужели, Зинка? – озадаченно почесал затылок Карпухин. – А мне так показалось…
       - Креститься надо, когда кажется, - отрезала Антонина. – Просто мы похожи по комплекции.
       - Похожи-то вы, похожи, - нахмурясь, отвечал Карпухин, - но я же точно помню, что и тебя кто-то тоже тискал. Да, да, я и лицо твоё видел… Ах да, сейчас вспомнил. Ну точно, это был не Затылкин, а этот… ну, да как его?.. наш пожарник, Афанасьич.  Помню, это он тебя зажимал, а ты ещё взвизгивала и по имени его называла.
       - Я! Взвизгивала! Чушь какая-то, - явно смутившись, покраснела Антонина. – Ещё пожарника какого-то приплёл…
      
       - А вам, Антонина Ивановна, должно быть стыдно, - вырвавшись на сцену, подбоченилась уборщица-Зинка, дама лет сорока, весьма увесистая и тоже состоявшая из одних полушарий.
       - Вот ещё новости, - выпятила грудь Антонина. - Это с чего мне перед тобой вдруг стыдиться? - Обе и впрямь были под стать друг другу. Доведись бы им сцепиться – и прощай тогда декорации.
       - А с того, - наступала на костюмершу Зинка. -  А с того, Антонина Ивановна, что вы мало, что любите за всеми подглядывать да подслушивать, так вы ещё и сплетница к тому же… А Павел Семёнович (Затылкин) он и вовсе меня не щупал. Это он так только, по-дружески…
       - Как же, по-дружески! – затряслась от смеха Антонина. – А тогда, над столом?
       - Что над столом?- явно смешалась та.
       - Я говорю, когда он над столом тебя нагибал. Что, тоже, скажешь, по-дружески? Это хорошо я зашла, а то я себе представляю…
       -  Ну, вот что, - придя, наконец в себя, вскинулась жена Затылкина. – Всё это чушь и наветы. И вообще я не желаю ничего слышать.
       - Это отчего же? – ехидно прищурился Карпухин. – Значит, как мою жену грязью поливать, так можно, а как муженька своего…
       - Да, её Затылкин, кого только не лапал, - авторитетно вставила костюмерша. – Он даже к Лизке Кореневой (молоденькая актриса) клинья подбивал.
       - А вот это неправда! – взвилась Коренева, также неожиданно оказавшаяся на сцене. – Я его и близко к себе не подпускала.
       - А я разве говорю, подпускала? – возразила Антонина. – А только я видела, как он и тебя за титьки хватал… Хотя оно понятно, на кой он тебе, - ехидно хмыкнула она, - когда ты с самим режиссёром? Ну, чего вылупилась, думаешь не знаю?
       - То есть, как с «режиссёром»! – возмутилась вдруг жена Затылкина. Краска ударила ей в лицо, а парик съехал на затылок.
       Резко развернувшись на каблуках, она устремила взгляд на находившегося за кулисами режиссера. Тот, впрочем, хоть и держался на ногах, но держался не сам по себе, а его поддерживали двое из массовки. Мертвенная бледность разлилась по его плоскому лицу, а глаза закатились.
       - Слава! – вскрикнула она, протянув к нему руки, - Что она такое говорит?  Неужели, это правда?.. А я тогда как же?
       - То есть, что значит «я»? – вспыхнув, ощетинилась Коренева. – Славик дорогой, как это всё понимать?

       Но Славик был не в том виде, чтобы реагировать. Зато пожарник, о котором было неосторожно упомянуто в связи с костюмершей, бросил свой пост и, как был в своей парусиновой робе, так и явился на сцену. Усы его воинственно топорщились.

       - Какого чёрта вы тут устроили! – взревел он, надвигаясь на Карпухина. – А ты, старый гомосек… Нет, вы только гляньте на него, он же ещё ходит и жалуется. Жена, вишь ли, рога ему наставляет… Втирает тут всем очки. Корчит из себя Отеллу. Мне Антонина всё про тебя выложила, голубенький ты наш. – Он сделал попытку его потрогать.
       - Даже не смейте, ко мне приближаться! – Карпухин, отпрянув, принял оскорблённую позу. – И вообще, как вы смеете меня оскорблять? Дожили, уже какой-то пожарник…
       - Ну-ну, полегче, не больно-то заносись, - презрительно ухмыльнулся Афанасьевич. – А что, голубой и есть. Или, ты думаешь, никто не знает про твои шуры-муры с директором… Антонина! Слышь, где ты там! А ну-ка, подтверди.
      
       - Я могу подтвердить, - вдруг раздался голос жены Карпухина.
Никто не заметил, как она появилась и уже с минуту наблюдала за сварой. - Я могу подтвердить, - повторила она. – Всё верно. Ну что, любезный мой муженёк, всё выложил? Перед всеми меня ославил? Ну, что ты на меня уставился? Думаешь, я ни о чём не догадывалась?.. Фу, какая грязь!.. Да ладно бы ещё с одним только директором, так ты ж ещё и с этим… как его?.. да чёрненький такой, из массовки?..
       Она уже готова была вспомнить и имя, но тут внимание всех было отвлечено сценой, разыгравшейся в гостевой ложе. Взревев словно тигрица, жена директора накинулась на него с кулаками. Что-то приговаривая вполголоса, она раз за разом отвешивая ему звонкие оплеухи. А тот почти и не сопротивлялся, а только крякал и робко закрывал голову руками. 

        К этому времени уже почти вся труппа оказалась на сцене. В продолжении более, чем получаса все шумно бранились, выясняя друг с другом отношения. И сколько бы это ещё продолжалось – неизвестно. Как вдруг на сцене появился Затылкин, муж той самой дамочки в рыжем парике. Взъерошенный, в криво застёгнутой сорочке и со сдвинутым на бок галстуке, он с минуту обалдело наблюдал за происходящим. За его спиной маячила фигура актрисы Бубновой, полненькой особы, с лоснившимся от пота лицом и размазанной по щекам губной помадой.

         Затылкин первый пришёл в себя и, оттолкнув подскочившую к нему было жену, неистово завопил:
         - Занавес! Занавесь, чёрт бы вас всех побрал!   

         Его вопли заставили всех оцепенеть. Даже жена директора так и застыла, остановив на замахе карающую руку. Воспользовавшись всеобщим замешательством, директор юркнул из ложи и был таков.

         А тем временем занавес, скрипя и повизгивая крепёжными кольцами, медленно покатился по сцене. Вскоре он наглухо отделил от публики ошарашенных артистов.         
         Минуты две в зале царила тишина. Как вдруг послышались одиночные шлепки, а через паузу вдруг грянул взрыв и хлынула буря оваций… «Браво!», «Браво!» «Бис!» - ревел зал.

         Рукоплескания не прекращались до тех самых пор, пока на авансцене не появились слегка оробевшие и чуточку ошалевшие артисты. За компанию с ними также показались уборщица, костюмерша и даже пожарник, Афанасьевич. Разумеется, на первом плане красовался Карпухин. В порыве признательности он низко кланялся, сверкая круглой чуть припудренной плешью, и эффектно прикладывал к груди руку. К ногам его летели букеты цветов…