СС

Увиливала мыслью, как могла,
Уж сколько? Две недели? Три?
Но от неё не спрятаться, не скрыться:
Что если в сне том Про войну
Другие роли и другие лица?

Что если я – та судия,
Судившая, убившая не пять,
Смотревшая, молчавшая, чтоб жить.
А то и нет? Как страшно мне понять.

Задвоенностью букв сокрыта «власть»,
Не воля, а неволя, несвобода,
СС – бесплодная идея от ума,
Бесчувственная к жизни неприрода.

Вот новая загрань реалий,
Иль старьё,
От этой мысли холодела и горела.
Как хорошо, что я простила всё,
Ещё не зная, что такое дело
Быть может.

Я умерла бы, если б не Норбеков,
Точней его ученики,
Которые включили мне прощенье в 2003-м,
К немцам,
Были слёзы, ненависть ушла
Со страхом прошлым.
И - спасибо им, спасибо вам.

Я умерла бы раза два иль три уже,
Детали узнавая, свои в себе
Немецкие черты.

Прости меня, мой ангел рая,
Прошу прощенья твоего,
Я снова словом этим. Всё.

Я раньше не могла.
Себя спасая,
Я эту боль отодвигала
И прятала во всём.
Простишь меня?

https://youtu.be/h6vH9vlKAsA

ПАМЯТИ ХУДОЖНИКОВ –
ЖЕРТВ ХОЛОКОСТА
Марк Шагал

Всех знал ли я? Бывал ли я у всех
в мансардах, мастерских?
Все их картины
я видел ли -  поодаль и вблизи?
Себя покинув, жизнь свою и годы,
я ухожу к безвестной их могиле.
Они зовут меня. И тянут вниз
меня - невинного, виновного -
в их яму.
- А где ты был тогда? - они кричат.
- Я спасся бегством...

Их в бани смерти повели, там вкус
своей испарины они узнали.
Им свет мелькнул - они прозрели свет
ещё ненарисованных картин.

Сочли свои непрожитые годы,
что впрок они хранили, ожидая
всех грёз - недоприснившихся иль тех, что
проспали въявь - всех грёз всепоглощенья.

Вновь приоткрылся детства уголок
с его луною, в окруженье звёздном,
пророчившей им светозарный путь.
И юная любовь в ночном дому
или высоких травах, на горах
или в долине; и прекрасный плод,
забрызганный под струйкой молока,
заваленный цветами, обещавший
ганэйдн, рай.
Глаза и руки матери, в дорогу
благословившей их - к неблизкой славе.

Я вижу их, оборванных, босых
и онемевших - на иных дорогах.
Их, братьев наших, наших - Модильяни,
и Писарро, и Сутина. Их тащат
на верёвках
потомки Хольбейна и Дюрера - на смерть
в печах.
Где слёзы взять, как мне заплакать?
В моих глазах впитала слёзы соль.
Мне их издёвкой выжгли - дабы я
последнего не ведал утешенья,
последнею не тешился надеждой.

Мне - плакать?
Мне, кто слышал каждый день,
как наверху, на крыше вышибают
последнюю подпорку? Мне, войной
измаявшемуся - за пядь земли,
где я стою, в которую я буду
положен на покой?

Я вижу дым,
огонь и газ, всходящие в лазурь
и облак мой вдруг сделавшие чёрным.
Я вижу вырванные волосы и зубы.
И ярость - мой отныне колорит.
В пустыне, перед грудами обувок,
одежд, золы и мусора - стою
и бормочу свой кадеш*.
Стою и бормочу.

И вниз ко мне спускаются с картин
Давид, мой песнопевец с арфой - хочет
помочь заплакать мне, два-три псалма
натренькав. Вижу: следом Моисей
идёт, он говорит вам: не страшитесь!
Он вам велит в покое пребывать,
доколе он для мира не начертит
 - для нового! - новейшую скрижаль.

Последняя мерцает искра,
последний контур исчезает.
Так тихо - как перед потопом.
Я поднимаюсь, я прощаюсь с вами
и - в путь, к нововозведенному Храму,
где я зажгу свечу пред каждым
вашим
пресветлым ликом.


Простишь себя?

Это про прошлое иль про сейчас?