***

                К.

   Давление потом ещё хуже стало, и такая боль головная была, что прямо до слёз. Я просто лежал, пытаясь одним затяжным, неуютным ползком прорваться в квадрат подушки, упёртой в кресло. А когда я отрывался от, чтобы с новым бессилием и под другим углом войти в неё, глаза на которые давило с таким ужасом что-то внутри моего черепа, казалось, оставались на самой подушке, а я как слепой или потерявший их, наощупь, пытался сориентировать себя, относительно растягивавшегося и сжимавшегося каждый момент времени, подобно спазмам, пространства.

   Сначала медленно подкатился, а потом хлынул озноб. Мышцы живота стали быстро непроизвольно сокращаться, чувство тошноты будто скрутило все моё содержимое, чтобы выжать его куда придётся. Я собрал крупицы воли и на руках подтянул свой несуразный, слежавшийся до онемения каркас, к месту где лежало одеяло.

   Ноги, будто склеившись между собой, как отрезанный рыбий хвост остались, по ощущениям, лежать на своём месте, игнорируя эту спецоперацию. Одеяло, упрямым свежескомканным листом, с электрическим хрустом, расправило себя на полу, уже без моего участия, и спрятало, скрутившееся тело до плеч. Подушка, что хитрый кляп затекала через уголки губ, в периодически, от боли со стоном, открывающийся в темноту комнаты рот.

   Тепла и отсутствия света хотелось полного и я решил накрыться с головой. И вот тогда, когда одеяло сомкнулось с подушкой, и я полностью оказался под ним, оно стало белоснежным, в ромбовидных прожилках без краёв убежищем, прямо за которым был светлый, молочный до противного день. Я оказался в то последнее воскресенье в отеле, холод от внезапно пристегнувшихся к телу конечностей, побежал к голове и обратно, снова и снова повторяя этот незатейливый маршрут, но по-страшному невозможно разными путями.

   Я закрыл глаза, и зарыдал, а мои ладони разгребая свет, застревавший между пальцев, потянулись к лицу, но я помнил, она была рядом, она была здесь, знал в какую сторону ползти.

   Слёз становилось больше, я обнажил глаза и затолкал в них обжигающей белизны сколько мог, изгибаясь и ёрзая от нестерпимого, но плача ещё только сильней. В нужном направлении к несуществующему краю меня как податливую россыпь магнитом тянуло и вело сквозь.

   День за листом высыхал и чернел в ту же ночь.


                17.12.2020