Таланту А. П. Чехова. Тост прозаиков

    Проза остается прозой даже тогда, когда кружится голова и вальсируют чувства.
Как бы ни накалили вы кремень, а из него не сделать вам кружев – чар искусства;
каким бы веселящим нектаром вы ни напоили прозаика,
а из него не выжать вам лёгкого, веселящего экспромта даже от дивного лика!
   Не моя вина, если требуемый от меня тост заставит вас нахмуриться
и если мой веселый сосед потянет меня за рукав и захочет к порядку призвать.
Я смущен, коллеги, и невесело мне!
Если бы не было обычая на юбилейных обедах смеяться, то я пригласил бы вас плакать,
потому что  если человек прожил двадцать лет,
то он ещё так молод, что ему запрещают жениться, хотя по-возрасту – в самый раз;
если же журнал перевалил через двадцать, то его ставят в пример долговечности.
Это раз…
Во-вторых, журнал прожил двадцать лет, а среди нашей обедающей братии нет ни одного,
который имел бы право назвать себя ветераном «Будильника»! - Нет!
Кажется, нет ни одного, который мог бы сказать, что он работал в нашем журнале более десяти лет.
   Я лично числюсь в штате прозаиков пять-шесть лет, не больше,
а между тем три четверти из вас - мои младшие коллеги,
и все вы величаете меня старым сотрудником и со временем вас всё больше.
   Хорош старик, у которого нет ещё порядочных усов под старость
и из которого бьёт таким ключом самая настоящая молодость!
   Журналы недолговечны, пишущие же ещё недолговечнее…
Прожил «Будильник» только двадцать лет, а попал уже в старики
и пережил чуть ли не двадцать поколений сотрудников.  Почему? Нападают разбойники?
    Словно индейские племена исчезали одно за другим эти поколения!
Родится и, не расцвёв, увядает.
Смешно: по «Будильнику» мы имеем предков! Чьё это веление?
   Где же они?
Одни умерли.
Каждый год и почему-то непременно осенью, когда даже не выпал снег,
нам приходится хоронить кого-либо из коллег!
   Сбежишь не только в частные поверенные или нотариусы, но и подальше:
в кондуктора, в почтальоны, в литографы! Некуда дальше. 
   Я видел третьих, которые просто сознавались мне, что они отупели,
падали почти в обморок.
И все эти смерти, дезертирства, отупения и прочие метаморфозы
происходят в удивительно короткий срок.
    Право, можно подумать, что судьба принимает толпу пишущих за коробку спичек!
Не стану я объяснять этой недолговечности, но ею берусь объяснить многое.
    Объясняю я ею такое печальное явление,
как отсутствие окрепших, сформировавшихся и определившихся талантов - это основное!
   Объясняю отсутствие школ и руководящих традиций – источник судьбы.
В этом отсутствии вижу причину мрачного взгляда,
установившегося в некоторых на журнальные судьбы.
   Но что наиболее всего смущает меня, так это то, что та же самая недолговечность
является симптомом жизни тяжёлой, нездоровой и, увы, не вечной.
   Если, коллеги, этот порядок, тянувшийся в течение двадцати лет, естественен
и имеет своим конечным пунктом благо,
то пусть он и остаётся во благо.
   Если же он явление болезненное на нашем веку
и указывает только на наше неуменье выходить из борьбы целым, на нашу слабость,
то пусть он уступит своё место другому порядку.
   За новый порядок, за нашу целость!
______
 Тост прозаиков
— Проза остается прозой даже тогда, когда кружится голова и вальсируют чувства. Как бы ни накалили вы кремень, а из него не сделать вам кружев; каким бы веселящим нектаром вы ни напоили прозаика, а из него не выжать вам легкого, веселящего экспромта! Не моя вина, если требуемый от меня тост заставит вас нахмуриться и если мой веселый сосед потянет меня за рукав и призовет к порядку. Я смущен, коллеги, и невесело мне! Если бы не было обычая на юбилейных обедах смеяться, то я пригласил бы вас плакать…
Если человек прожил двадцать лет, то он еще так молод, что ему запрещают жениться; если же журнал перевалил через двадцать, то его ставят в пример долговечности. Это раз… Во-вторых, журнал прожил двадцать лет, а среди нашей обедающей братии нет ни одного, который имел бы право назвать себя ветераном «Будильника», нет, кажется, ни одного, который мог бы сказать, что он работал в нашем журнале более десяти лет. Я лично числюсь в штате прозаиков пять-шесть лет, не больше, а между тем три четверти из вас — мои младшие коллеги, и все вы величаете меня старым сотрудником. Хорош старик, у которого нет еще порядочных усов и из которого бьет таким ключом самая настоящая молодость! Журналы недолговечны, пишущие же еще недолговечнее… Прожил «Будильник» только двадцать лет, а попал уже в старики и пережил чуть ли не двадцать поколений сотрудников. Словно индейские племена исчезали одно за другим эти поколения… Родится и, не расцвев, увядает… Смешно: по «Будильнику» мы имеем предков!
Где же они? Одни умерли… Каждый год, и почему-то непременно осенью, нам приходится хоронить кого-либо из коллег… Сбежишь не только в частные поверенные или нотариусы, но и подальше: в кондуктора, в почтальоны, в литографы! Я видел третьих, которые просто сознавались мне, что они отупели… И все эти смерти, дезертирства, отупения и прочие метаморфозы происходят в удивительно короткий срок. Право, можно подумать, что судьба принимает толпу пишущих за коробку спичек! Не стану я объяснять этой недолговечности, но ею берусь объяснить многое. Объясняю я ею такое печальное явление, как отсутствие окрепших, сформировавшихся и определившихся талантов. Объясняю отсутствие школ и руководящих традиций. В ней же вижу причину мрачного взгляда, установившегося в некоторых на журнальные судьбы. Но что наиболее всего смущает меня, так это то, что та же самая недолговечность является симптомом жизни тяжелой, нездоровой.
Если, коллеги, этот порядок, тянувшийся в течение двадцати лет, естественен и имеет своим конечным пунктом благо, то пусть он и остается. Если же он явление болезненное и указывает только на нашу слабость и неуменье выходить из борьбы целым, то пусть он уступит свое место другому порядку.
За новый порядок, за нашу целость!