Неглавное о главном

Мой полусредний английский немного иначе
мне представляет возможности трёпа. Я брежу
строго на мате, которым меня обозначил
суетный мир разногласий. Каким-то несвежим

вышел период общения с зеркалом сути
личного горя, вплетенного в сердца узоры.
Родина, родина... Озеро пафосной мути,
ставшее снам океана холодным укором

в том, что значение лексики нынче пустячно,
если в словах ничего, кроме жадности. Роли
снова живущих настолько просты и прозрачны,
что подлецами усеяно ровное поле

новых иллюзий, озвученных в треске закатов
над постижимым. Слова искажают реальность
и предлагают арабского ритмы в оплату
за безнадёжную скуку и злую формальность

трудных подходов к учебникам правильных строчек.
Вялые души кричат о каком-то балансе
меж показавшимся славным обилием точек
в древнем китайском и сделанном вдруг реверансе

смыслов иврита. А дальше и этого круче:
греческий лепит свою философию корня
в правильной почве, вскормившей простой и могучий
изыск Платона о дольнем, упрятанном в Горнем.

Ровные нити латинского нежно связали
в узел грядущего прозу далёких мотивов
бледной Европы, что нынче стоит на вокзале
собственных грёз. В протестантской тоске перспективы

места славянскому духу уже не хватало,
и по сему, рассмеявшись убогости, время
стало сужаться, забыв, сколь изысканно мало
буквам пространства. Моё забродившее племя

начало рыскать в нечаянном поиске слога,
данного сверху иль, может, пришедшего снизу,
с тем, чтобы лично узреть привезённого Б-га,
стоя на узком, как грех, алфавита карнизе.

В этих воронках осмысленных телодвижений
плавились только рождённые мрачные строки
первых о том, что в юдоли полно искажений,
если семантики больше не сыщешь уроки.

Глядя на это, архангелы выспренне плачут,
и понимают (и каждый отдельно, и скопом):
мой полусредний английский немного иначе
им представляет возможности легкого трёпа.