Над рукописью

"Приводы незнатия правды четыре: глубины ея кратким разумом; непоряднею разума; ищучи перемогания и господства; любя то, в чем привык" (Еврейский книжник XV века).

В старом как мир хедере он усомнился в вере,
но возлюбил тем паче влажную кожу книг.
Дни напролет и ночи трудится переводчик,
словно забил в каморке чистый живой родник.

Время не из хороших, бродит он с книжной ношей
меж городков и замков - да не осев нигде.
В старом мешке заплечном - то, чем здесь топят печи,
и не всегда есть место даже простой еде.

Бродит жидовский книжник бит и от всех унижен,
только в каморке тесной счастлив бывает он,
гать пролагая словом от ветхих пророков к новым,
язык им в уста влагая, с которым он был рожден

под северным хмурым небом, обученный нищим ребом,
забывший о боге крепком (и бог позабыл о нем).
Он пишет ко всем прохожим уже не на тонкой коже,
он копит на десть бумаги, как копит сосед на дом,

чтоб в русский язык вплывали невиданными словами
те книги, которых гоям показывать-то нельзя.
Пока что его соседи в ученой слабы беседе,
но все же при виде книги их вспыхивают глаза.

Вот азбука с литореей, с ней выучишься быстрее,
чем только с одной псалтирью у выцветшего дьячка.
За ней Аристотель-логик, он ищет опору в боге,
но чтущий ее находит лишь в глубине зрачка.

Мир южный, мир небывалый приходит водою талой,
смывает погоды серость, пылищу степных дорог.
Какие в тех книгах звери! Неверующий не верит,
что этих чудовищ создал все тот же всеблагий бог.

Влезшему в пасть тимсаху не страшно идти на плаху,
о, сколько он слов чудесных успел заронить в язык!
И стоит ли обижаться на тех, кто привык держаться
другой, нежидовской, веры - ну кто уж к чему привык...

Они перепишут книги, их станет язык великим,
и есть тут его заслуга, да памяти - ни на грош.
На писанных им страницах нету историй в лицах,
капелька киновари, золота - не найдешь.

Но с ними ты ложь - проверишь, землю свою - измеришь,
память свою исполнишь, жадную до чудес.
Что же, жидовский книжник, я тебя не увижу,
не назову по имени так, чтобы ты воскрес.

Даже твои страницы где-то сожгли зарницы,
списки - и те со списков - все, что оставил ты.
Тонкая нить меж нами, вьется она веками,
струйка чернил и крови - вот ведь и все следы.

Минуло пять столетий, мы были все время вместе,
хотя лишь теперь я знаю: ты не сосед, а брат.
Меж нами пусть переписчик - меня говорить и мыслить
по-новому научил ты пятьсот лет тому назад.