Единого прекрасного жрецы

Гармонизировать сей мир —
       бред живописцев и поэтов!
       Но ни искуснейшим портретом,
       но ни изысканным сонетом
       исполнить это шансов нету,
поскольку заданный пунктир

не нами будет изменен,
       с тех пор, как был ход жизни начат —
       он был исходно нам назначен,
       хоть не поймем, а что он значит,
       всё будет так, а не иначе,
до окончания времен.

Он изначальная основа
       для букв, иероглифов и рез,
       чтоб облик слова не исчез,
       и слов не умалялся вес,
       и мы не оставались без
всё называющего слова.

И предречен для нас маршрут
      грядущих судеб и скитаний,
      борьбы, прозрений и метаний,
      и опыта, что обретали,
      и жизней, чей исход летален,
что люди претерпели тут.

А что, ослушавшись, воздвигли
      себе на радость иль беду,
      не убоявшись быть в аду,
      имея, может быть, в виду
      в эдемском снова жить саду?
Но в муках тысячами гибли,

терпели глад, и мор, и страх,
      страданий тяжких неизбежность,
      мечтаний тайных безнадежность,
      а вместе с тем любовь и нежность
      и бесконечную прилежность
исканья истины впотьмах.

Так в чем конкретна помощь рифм
      и помощь колера и кисти,
      когда в жару запасы кисли,
      и саранча сжирала листья,
      и паруса без ветра висли,
или корабль несло на риф?

Как же творцы могли на деле
      в житейских трудностях помочь,
      прогнать вражду и хвори прочь,
      предначертанья превозмочь,
      на день менять глухую ночь,
когда в предвечное глядели?

Иль правда в силах изменить
     они сей мир союзом литер
     и переливами палитры,
     чтоб все любовью были слиты
     и, чтоб не сгинуть в лабиринте,
как Ариадна, дать нам нить?