Портвейн

    Родился Вовка вскоре после войны, которая называлась Великой Отечественной (хотя теперь почему-то чаще официально пишут — после второй мировой) в стране о которой почти ничего не знает нынешнее поколение и которой на карте Мира уже не найти. Отец, по причине  тяжёлого фронтового ранения, ежегодно  уезжал в госпиталь Ветеранов Великой Отечественной войны на лечение, а когда Вовке было  двенадцать лет, его и вовсе не стало. Потеряв кормильца, семья переехала на другое место жительства, поближе к родственникам. Мать устроилась работать на фабрику, где ей дали комнату, а Вовку определили в школу-интернат для получения необходимого образования. Он искренне недоумевал, когда сокрушались и пеняли на житейские трудности, поскольку их совершенно не ощущал, жилось в интернате достаточно хорошо. Государство заботилось. Еды хватало, свободы тоже. Случалось, даже стихи писали, в строках которых обычно чувствовались порывы вольнодумства. Когда утром воспитатели будили, пытаясь поднять на зарядку, комната из под одеял хором   скандировала: «Не пойдём мы на зарядку, поцелуй кобылью пятку, чтоб зацвёл фингал лиловый, отпечатанный подковой». На выходные отпускали домой. Отправляя назад, мать еженедельно давала рубль на мелкие расходы. Деньги можно было тратить самостоятельно на что угодно, например, на посещение «Пирожковой»  с необычайно широким ассортиментом блюд, как-то: пирожки с капустой,с картошкой, с повидлом, с мясом, чай с сахаром и без, кофе с молоком, пельмени с уксусом, со сметаной, с маслом, с бульоном, бутерброды с докторской колбасой, а хлеб и горчица вообще ценником не облагались. Мужики с получки имели привычку пить вино, а после выпивки закусывали этими «разносолами». Вином по понятию пацанов считались все алкогольные напитки, кроме пива. Делились они на два сорта по градусам и цвету, на красное и белое вино. К белому относились более крепкие с этикеткой «Водка», к красному послабже, все остальные. Бутылки красного, с надписью «Портвейн», особенно будоражили детское воображение своей  загадочностью. Вовка с интересом читал о Порт-Артуре, его героической обороне, а вот где находится и чем знаменит Порт с воинственным названием «Вейн», слышать не приходилось. Кто и с какой целью увековечил его на этикетке, оставалось загадкой. По всей вероятности напиток под стать названию был необычайно вкусен и полезен, гораздо лучше кваса и лимонада, не зря же его с достоинством употребляли взрослые дядьки. Мужики на выпивку денег не жалели. Ясное дело, на  всякую гадость деньги, заработанные тяжёлым трудом, они выбрасывать не станут. Правда почему-то повсюду налагался запрет на отпуск спиртного детям до шестнадцати лет, что ещё больше привлекало малолеток своей загадочностью и возбуждало желание приобщиться к взрослой жизни. Ни на грамм не верилось, что употребление вина опасно для детского организма, тем более, что имелся опыт с аналогичным запретом по отношению к табачным изделиям и курению. Известная страшилка про грамм никотина убивающим лошадь, очевидно была расчитана исключительно на дураков. Где это видано, чтобы лошади курили? Вовка с друзъями курил в затяжку неоднократно по мере желания и наличия свободных средств и, что удивительно, никто до сих пор не помер. Была суббота. Занятия кончались раньше обычного, к тому же в тот день не было последних двух уроков. Мальчишки страдали от безделья и Вовка с такими же любопытными оболтусами, не нарушая старинной традиции в складчину, «на троих» отправился в магазин за покупкой запретного «Портвейна». Мужик в огромной кепке типа «Аэродром», поверив, что их послали родители по случаю неожиданно нагрянувших гостей, купил указанную, внушительного размера бутыль. Снятие пробы, к великому сожалению компании, ожидания не оправдало. По вкусу портвейн не шёл ни в какое сравнение с  лимонадом, к тому же хотелось его чем нибудь закусить, но на съестное денег не осталось. С грехом пополам (не выбрасывать же добро) пузырь был приговорён, после чего последовало необъяснимое «послевкусие». Закружилась голова, на душе стало муторно и тошно, а ноги потеряли прежнюю устойчивость. С трудом троица, поддерживая друг друга, доплелась до интерната, где нырнула в койки и погрузилась в молодецкий сон. Когда Вовка проснулся, друзей уже не быдо. Должно быть убыли на выходнрй. В голове гудело, однако мысль работала чётко. Он посмотрел на часы. Они показывали без четвкрти девять. Охватил страх, что проспал целую вечность, до утра воскресенья. Мать должно быть сильно беспокоится, что он не приехал вчера, в субботу. Вовка сунул голову под кран, хлебнул холодной воды и помчался на автобусную остановку. Ехать до дома недолго, часа полтора. Вовка посмотрел на рассписание, автобус вот вот должен подойти. Время шло, а его не было.
Не пришёл и следующий, через пятьдесят минут, но люди на остановке вели себя на удивление спокойно, без всякого возмушения. В мире творилось что-то необъяснимое. Солнце уже не висело в небе над головой, а спряталось за домами. А может это не утро, а вечер? Вовка несколько раз спросил у отъезжающих, который час. Все, как один, отвечали, что уже десять часов, плюс минус несколько минут. Значит всё таки утро. Никто даже не намекнул о двадцати двух часах, как это обычно объявлял диктор по  радио в вечернее время. Между тем солнце вообще пропало, скрывшись за горизонтом. Стало темнеть. Неужели всё таки вечер? На скамейке сидел интеллигентного вида мужчина в шляпе с бутылкой жигулёвского пива и напевал известную из радиопередач арию про непостоянного Фигаро, который регулярно менял своё местоположение и появлялся то здесь, то там. Вовка заключил, что это оперный артист, не иначе, одним словом человек достойный, набрался храбрости, пдошёл и задал мучивший его вопрос: «Скажите пожалуйста, сейчас утро или вечер?» Артист мгновенно, поменяв репертуар, пропел: «Утро туманное, утро седое!», далее Вовка уже не слушал, к остановке медленно подходил автобус. Когда автобус прибыл к месту назначения, на улице было уже совсем темно, горели фонари, выхватывая из темнотыредкие фигуры прохожих и стайки молодёжи, шлявшейся от нечего делать после субботних танцев. Вовка побежал, пытаясь догнать упущенное время. Перед глазами вставала картина с растроенной мамой, которая с беспокойством то и дело подходила к тёмному окну. На душе было грустно и противно не потому, что достанется от матери, а по какой-то другой, необъяснимой причине. Заранее начинала мучить совесть, что придётся врать, сочиняя находу историю о бездарно потерянной субботе. Прошло много лет. У Владимира Петровича выросли дети, растут любознательные непослушные внуки. Дед никогда не читает им нравоучений, ничего не запрещает, лишь иногда, вспоминая с ностальгией о далёком детстве, расскажет какую нибудь историю, которую всегда с интересом слушают подростки, при этом никто не обращает внимания на сопутствующее возмущение бабушки по поводу его абсолютно непедагогичных методов воспитания подрастающего поколения.