Интеллектуальное православие

Семьдесят лет пронеслись за мгновение ока,
И оборвались печально звенящей струной.
Он говорил, что спасения молит у Бога,
Вот и минута молчания с новой страной.

Помню его, музыкантом, актёром, поэтом,
«Звуками Му» пробудившим деструкцию масс.
Мысль выражал, воплощал креативным гротеском,
Шут дерзновенный, контрастный по-яческий ас.

Тема религии в нашем Отечестве вечна,
Что Чаадаев топил за неё, что Мамон.
Стоит задуматься, правда ли ты человечна?
Родина Мать с Богородичным рядом икон.

Русский святой - справедливость признавший разбойник.
Запад святым предписал софросюне* Ума.
Вот и ушёл в неизвестность Мамонов художник,
Не был рабом и надломленным Пётр - никогда.

(14 апреля 1951 — вечная память — 15 июля 2021)

* Софросюне - целомудрие - добродетель Платона.



Если славянский тип православия ощущает себя как коллективное «мы — православные», то греческий – индивидуальное «я — православный».




Я уже неоднократно упоминал о том, что наш организм не в состоянии сосредоточиваться на нескольких объектах од­новременно. Этот недостаток, основанный на феномене «фи­гура-фон», частично компенсируется целостной тенденцией человеческого ума — стремлением к объединению и упроще­нию. Каждый научный закон, каждая философская система, каждое обобщение основываются на поиске общего знаме­нателя, некоторого факта, общего для ряда явлений. Короче говоря, некоего «гештальта».

Мне возразят, что некоторые люди могут сконцентриро­вать свое внимание на нескольких вещах одновременно. Это не так.


Создание новых целостностей достигается не плавно, но в результате более или менее напряженных усилий. Хотя большая часть этой темы рассматривается в главе, посвя­щенной функциям Эго, позволю себе намекнуть, например, на тот факт, что войны зачастую ведут либо к возникновению больших образований, либо к объединению народных масс. Это объединение может быть экстенсивным или интенсив­ным. Хотя после первой мировой войны Россия не расшири­ла свои границы, ее рыхлая внутренняя структура стала го­раздо более интегрированной и сильной, в то время как эк­спансия Германии 1942 года является какой угодно, но не интегрирующей.

Законы конфликта (t) и интеграции (<fl) заметны в отно­шениях между индивидуумами в той же мере, что и между группами, они также приемлемы для объяснения взаимозави­симости между индивидуумом и обществом.

Наиболее важный конфликт, который может вести, с од­ной стороны, к интегрированной личности, а с другой — к лич­ности невротической, — это конфликт между социальными и биологическими потребностями человека. «Хорошее» и «пло­хое» (обыкновенно называемое «правильным» и «неправиль­ным») с точки зрения социума может быть прямо противопо­ложным «хорошему» и «плохому» («здоровому» и «нездорово­му») для организма. В пику законам биологической саморе­гуляции человечество изобрело моральную регуляцию — пра­вила этики, систему стандартизированного поведения.

Первоначально лидеры (короли, священники и т.д.) ввели законодательство для того, чтобы упростить систему правле­ния, позднее правящие классы придерживались заведенного порядка; когда же принцип саморегуляции подвергался не­выносимому давлению, начинались революции. Осознав это, привилегированные классы стали уделять больше внимания нуждам управляемых классов, по крайней мере настолько, что­бы предотвратить революции. Систему такого рода обычно называют демократией. При фашизме самые важные потреб­ности широких слоев населения фрустрированы в угоду не­большой правящей группе, тогда как при социализме (и в странах Атлантического союза) общая свобода от желаний является первоочередной задачей. Это следует уяснить тем, кто пытается поставить на одну доску фашизм и социализм! Единственный пункт, в отношении которого обе системы при­держиваются сходного подхода, — это восхищение холизмом (тоталитаризм и плановая экономика).

Несмотря на относительное единообразие человеческих существ (если у кого-то сердце находится на правой стороне или шесть пальцев вместо пяти, на него смотрят как на урод­ца, а человека с двумя ротовыми отверстиями или одним гла­зом вообще сложно себе представить), не представляется возможным стандартизировать поведение каждого члена группы. Некоторые индивидуумы не могут удовлетворить тре­бованиям, предъявляемым им обществом: их называют пре­ступниками. Если они не вписываются в общую схему, то воз­буждают ярость в правящих кругах. Их наказывают, и наказа­ние преследует двоякую цель: «преподать урок» преступни­кам и вселить страх и трепет в души их сотоварищей, дабы те также не вышли из повиновения и не стали «плохими».

Зачастую, однако, требуемый обществом самоконтроль достигается ценой омертвления и ослабления функций круп­ных областей человеческой личности — ценой развития кол­лективных и индивидуальных неврозов1. Религиозное и капи­талистическое развитие общества ответственно за большую часть развившихся коллективных неврозов, симптомами ко­торых являются самоубийственные войны, разразившиеся по всему миру. «Наш мир сошел с ума, — заметил мне однажды Е.Джонс, — но, слава Богу, еще случаются ремиссии». К сожа­лению, эти ремиссии напоминают возвращение маятника, на­бирающего силу для нового взмаха.

1До появления психоанализа неврозы назывались функциональными расстройствами. Невроз является дезорганизацией нормального функ­ционирования личности в окружающей ее среде. Хотя в большинстве случаев не обнаруживается никаких крупных физиологических изменений, а лишь небольшие сдвиги, вроде вазомоторной нестабильности, наруше­ния секреции желез и мышечного рассогласования, невроз следует пони­мать как болезнь, по той же причине, по которой болезнью называют порок сердца.

 

Заразная природа невроза основывается на сложном психологическом процессе, в котором, во-первых, присутству­ют чувства вины и страха оказаться изгоем (ф) и, во-вторых, желание установить контакт (<fl), даже если это будет и псев­доконтакт. Наркоман «сажает на иглу» других, чтобы затянуть их в эту привычку. Религиозные секты посылают миссионе­ров для того, чтобы обратить язычников в свою веру, а поли­тик-идеалист будет пытаться всеми способами убедить каж­дого, что его личный взгляд на вещи и есть единственно пра­вильный. Und willst   и nicht mein Bruder sein, dann schlag ichir den Schaedel ein. (Если ты мне не дружок — проломлю твой черепок.)

Простой пример распространения невротической инфек­ции был описан в одном лондонском еженедельнике: члены некоего языческого племени практиковали добрачные поло­вые отношения1. Вмешались миссионеры и объявили это гре­хом. Очевидец описывает, как эти прямодушные и безобид­ные люди начали стесняться своих поступков, избегать мис­сионеров и стали лжецами и лицемерами. Мы можем пред­положить, что впоследствии они стали избегать не только мис­сионеров, но также и общества и в конце концов начали скры­вать свои сексуальные нужды даже от самих себя.

1 Возможно, наиболее важным моральным институтом является брак. Бесспорно, он сулит немалые преимущества, но если взвесить все его по­ложительные и отрицательные стороны, неизвестно еще, какая чаша пере­весит. Если бы реальная привлекательность брака была на самом деле велика, то непонятно, почему же Римская Католическая церковь считает не­обходимым сделать развод невозможным. Если кому-то нравится быть в определенном месте, нет необходимости в высоких стенах, чтобы удержать его там.

Счастливые браки представляются нам явлением исключительным, по­хвальным примером для человечества. Затем, существует некоторое коли­чество относительно «хороших» браков, поддерживаемых соображениями удобства и привычки. Немногие браки открыто несчастливы, но семейная жизнь у многих пар полна подавленной неудовлетворенности, находящей себе выход в раздражительности, в тенденции доминировать над партне­ром и т.д., короче говоря, они живут в состоянии наиболее интимной враж­дебности. Супружеская неверность, раздельное жительство, развод — это лишь попытки (в большинстве случаев безуспешные) вернуть душевное здоровье. Примитивный метод, подразумевающий наличие добрачной половой жизни и спонтанный поиск подходящего партнера (в отличие от моральных обязательств и денежных преимуществ), предоставляет намно­го больше шансов на продолжение контакта, возможно и под вывеской брака. При таких обстоятельствах на первый план выходят люди, а не ус­тановленный обычай.

 

Если целый город вдруг начнет распевать заклинания, делать магические пассы и приносить жертвоприношения в надежде умилостивить богов и прекратить засуху, и если все будут уверены в эффективности этой процедуры — никто не сможет осознать всей глупости такого поведения, всего бе­зумия этого коллективного невроза. Но если некий индиви­дуум все же очнется и взглянет на происходящее здраво, он вступит в конфликт с окружающими и окажется изолирован­ным от семьи и друзей, станет фигурой, противостоящей фону общины, объектом враждебности и преследования. Возможно,  он  разовьет свой собственный  индивидуальный невроз с помощью процесса, который нельзя понять без знания паранойяльного характера. Общество будет агрес­сивно вести себя по отношению к человеку, сомневающему­ся в принятой идеологии, и сделает все, чтобы навредить ему. Он же, в свою очередь, если не сможет ответить ударом на удар, будет подавлять свою агрессию или проецировать ее на своих противников, заменяя, таким образом, реальное преследование манией преследования и страхом1.

1 Еврейские дети, например, легко становятся невротичными, когда под­вергаются антисемитским преследованиям

Итак, изгой отстраняется от мира и теряет контакт; и чем меньше у него шансов удовлетворить свои социальные нуж­ды, чем более ущемлены его инстинкты, тем в более пороч­ный невротический круг он попадает.

Для того чтобы избавиться от невроза, он может следо­вать двумя возможными противоположными путями: аутопла-стическим и аллопластическим. Либо он отрекается от своей ереси и возвращается подобно блудному сыну в лоно кол­лективного невроза (а сделать это трудно после пережитого озарения), либо преуспевает в попытках обратить общество на свою сторону. Такое успешное аллопластическое излече­ние посредством завоевания союзников означает не просто оправдание его существования и возобновление контакта, но также является шагом в развитии, возвращением к здоровью и движением в сторону более широкого взгляда на вещи.

Этот процесс обычно соответствует излечению индиви­дуального невроза: болезнь будет приостановлена и появит­ся стимул к восстановлению биологического здоровья.

Читателю не стоит обижаться, если я порой обращаюсь к нему как к невротику; если шляпа не подходит, нечего ее и надевать. Поскольку, однако, мы живем в невротической ци­вилизации, никто, похоже, не избежал того или иного вывиха своей личности. Отрицание неприятных фактов хотя и спа­сает от дискомфорта, но создает иллюзию их несуществова­ния: это позволяет им существовать! Большей части челове­чества приходится выбирать лишь между индивидуальным и коллективным неврозом (например, религией) или же инди­видуальной и коллективной преступностью (гангстеризм; гитлеризм), или же смесью обоих (например, большинство случаев подростковых правонарушений). Человек зажат между дьяволом преступности и пучиной невроза. Практи­чески невозможно избежать опасностей биологического или социального ущемления.  В этой отчаянной ситуации человек разработал бессчетное количество способов, позволяю­щих ему защитить себя от обеих опасностей.

В числе предосторожностей, охраняющих от «неправиль­ных поступков», находятся полиция и совесть, от невроза по­могает следование «зову природы» и такая отдушина, как кар­навалы в католических странах. Сносное существование, од­нако, возможно лишь в том случае, если мы применяем спосо­бы защиты, чтобы уклониться от реальных опасностей. Пони­мание того, реальна или вьщумана данная опасность, действия в соответствии со своими суждениями характеризуют здоро­вую личность. Каждый, кто хоть раз видел кошмары или испы­тывал страх, идя по темному лесу, когда каждый треск сучка, каждый шелест листвы, кажется, возвещает о приближении врага, поймет ненужные страдания, причиняемые нереальны­ми, выдуманными опасностями.

Биологическое избегание опасных контактов зачастую важно для самосохранения, а также для сохранения всего того, с чем мы себя идентифицируем, того, что лежит в пределах нашего «Я» (часть II) и тем самым ценно для нас. Все грозя­щее ослабить нашу личность или какую-либо из ее частей воспринимается как опасность, как нечто враждебное, то, что должно быть уничтожено либо путем разрушения угрожающе­го объекта, либо путем избегания его.

Имеется огромное разнообразие действий, направленных на избегание нежелательных контактов. Главные из них — за­щита и бегство. На примере войны мы видим: активную обо­рону (личное сопротивление) и активное бегство (убегание); парциальную оборону (окапывание, камуфляж) и парциаль­ное бегство (стратегический отход, предусмотренный пла­ном); сопротивление с помощью механизмов (стальные шле­мы, фортификационные сооружения) и бегство с помощью механизмов (механические средства передвижения). Искус­ственный туман при обороне, равно как и при атаке призван лишить противника визуального контакта. Прикрытие отсту­пающих войск сражающимся арьергардом сочетает в себе бегство и оборону. Вообще, существует два основных спосо­ба развития в военном искусстве (это также относится к кон­курентной борьбе, политическим интригам, криминологии, формированию характера и невроза): сочетание нападения и обороны (например, броня и пулеметы у танка) и применение адекватных средств защиты в ответ на использование про­тивником новых видов вооружения.

Животные защищены от опасностей своей кожей и ее про­изводными (панцирями, рогами, органами чувств и т.д.); они прибегают к помощи своей мышечной системы для того, чтобы убежать (или улететь); в их распоряжении имеется маскировка (мимикрия) и другие приемы одурачивания противника. При­творяясь мертвым, неподвижное животное стремится остаться незамеченным. Осьминог применяет технику затуманивания для побега, крыса ускользает в свою нору и т.д. Человек, как существо более развитое, имеет в своем распоряжении более разнообразные способы избегания опасности. В судебном деле зачастую бывает, что задача защитника сложнее задач обвинения — прокурора, защищающего закон, который в свою очередь защищает общество от преступников, которые, воз­можно, защищают себя от голодной смерти. В психоанализе выражения вроде защитный невроз и фобия указывают на то, что Фрейд пытался классифицировать данный невроз, исходя из концепции избегания опасности. Но эта попытка не была доведена до конца, что явствует из использования им выраже­ний наподобие «обсессивного невроза» или «истерии».

Анна Фрейд показала в своей работе «Эго и его защит­ные механизмы», что динамика защиты сознательной личнос­ти является всеобщим законом. Защита действительно со­ставляет значительную часть действий избегания.

Недостаток «избегания» состоит в ослаблении холисти­ческой функции. Избегание приводит к дезинтеграции дея-тельностной и мыслительной сфер. Любой контакт с другом или же врагом до тех пор, пока он не грозит непреодолимыми опасностями, приводит к расширению данных сфер, интегра­ции личности и, посредством ассимиляции, увеличивает наши возможности.

Необходимо принять во внимание одно очевидное про­тиворечие: избегание изоляции. Лучший пример этого — че­ловек, не могущий сказать «нет», который, вероятно, больше обеспокоен не тем, как установить, а тем, как бы не потерять установленный контакт. В отношение этого я должен заме­тить, что контакт включает в себя свою диалектическую про­тивоположность — изоляцию; этот факт может стать яснее только в ходе обсуждения функций «Я». Без изоляции кон­такт становится слиянием. Даже американские изоляциони­сты в 1941 году желали поддерживать коммерческие кон­такты, избегая конфликта с державами блока. То же самое относится и к человеку, неспособному сказать «нет». Он стремится избежать враждебности.

Способы избегания настолько многочисленны, что пред­ставляется маловероятным привести их в какую бы то ни было систему. И все же, возможно, стоит попытаться подойти к этой проблеме диалектически.