Многоликий

НОВЫЙ ХОЗЯИН

Входная дверь не поддавалась. Оно и понятно: столько лет никто даже не пытался её открыть. Доски крыльца что-то шептали, шурша полусухими кленовыми листьями и глухо поскрипывая под ногами. Лада тяжело дышала — сказывалось волнение от возвращения и проснувшийся страх повторения событий из детства.

Она помнила каждый угол. Иногда ей казалось, что их вообще нет в этом доме. Потому что отчим находил тогда ещё совсем маленькую Ладу за пару минут. И вот тут начинался ад.

Её детский ужас ожил ещё там, в кабинете адвоката, сообщившего о наследстве. Тогда-то она впервые и провалилась в своё взрослое беспамятство.
— Раз, два — началась игра. Три, четыре — выключаю свет в квартире. Пять, шесть — никого нет здесь. Семь, восемь... — Отчим считал до тех пор, пока не выволакивал её за ногу из-за шкафа, пока не стаскивал по лестнице с чердака, не поднимал за волосы из подвала. В их доме он угадывал наперёд, где падчерица могла спрятаться. Что происходило дальше, она никогда не знала. Память блокировала пугающие воспоминания. Сейчас эта взрослая красивая женщина помнила только леденящую душу игру в прятки.

Войдя в дом, новая — или старая? — хозяйка сделала несколько шагов и застыла. Запахи из прошлого, звуки, ощущения и эмоции накрыли такой волной, что она потеряла вообще всякое понимание где находится. Широко распахнутые карие глаза, обрамлённые веером накладных ресниц ничего не видели. Ноги несли вперёд. Рука ухватилась за ручку первой же двери, ведущей, казалось, в гостиную. И Лада провалилась... В неё — Ираиду Зворскую. Длинноногую, сухую как щепка, с торчащими ключицами, мышиного цвета блеклыми волосами вечно собранными в тугой пучок, от чего уши чуть сильнее оттопыривались, преподавательницу балетной школы. Так она бы выглядела, поменяйся они телами.

Провалилась в прямом смысле этого слова. Сознание Лады отключилось. А Ираида, уже без тени страха, скорее с едва уловимой ноткой наслаждения, ловила витающие в обстановке дома флюиды. Она бывала здесь. Много лет назад. С ним, Самуэлем Жуэ, отчимом розовощёкой пухлой восьмилетней девчушки, с каштановыми кудряшками, над которой он всячески измывался. Изощрённо, не допуская видимых внешних повреждений детского тела. Мать девочки пропала безвести примерно за пол года до проявления Ираиды. Дело в полиции закрыли за недостаточностью улик. А все права на падчерицу получил араб с примесью французской крови.

Как сознание балерины вытеснило разум Лады, никто не пытался выяснить. Самуэля влекло к падчерице, вдруг заговорившей с ним по-взрослому, настолько, что однажды в гостиной появился потайной шкаф...


ДОБРЫЙ ДОКТОР

Дверца потайного шкафа закрылась с лёгким щелчком. Ладонью Лада ощущала прохладу деревянной панели, к которой прикасалась. Как она сюда попала — могла только догадываться, потому что чёткой картины своих действий не видела. А ещё ясно помнила, что когда отчим находил её в этой комнате, жестоко наказывал, поэтому в полубессознательном состоянии поспешила покинуть эту часть дома. Воспоминания гнали её вперёд, и лишь холодная поверхность металлической ручки, открывающей новую дверь, отрезвила и немного привела в чувство.

Щёлкнул выключатель, настольная лампа осветила разбросанные по столешнице записи в кабинете Самуэля. Подойдя поближе, девушка, вновь вернувшаяся в родные пенаты, взяла один из листов, исписанных мелким почерком, со схематичным рисунком человеческого лица. Что-то едва знакомое не давало оторвать взгляд от рассматривания наброска. Создавалось впечатление, что все эти бумажки — расчёты пластического хирурга. Следующая страница вызвала волну ужаса и паники. Кровь отлила от лица и Лада вновь провалилась...
— Сдашь эти анализы для начала. — Низкий, грудной мужской голос не соответствовал внешнему образу восьмилетней девочки. — Я ознакомлюсь с результатами, потом станет ясно, сможем ли мы провести операцию. В любом случае, нужно оборудовать операционную. Не могу же я резать тебя кухонным ножом без наркоза. Хотя, наверное, могу. Эта крошка точно обрадуется, когда поймёт, что её нежные ручки покромсали тебя, — по кабинету разнёсся злорадный гогот, и албанец с силой выхватил протянутый, но крепко зажатый маленькими пальчиками листок, исписанный аккуратными буквами.

Александр Бер — пластический хирург — впервые вытеснил сознание Лады на следующий день после её девятилетия. Самуэль тащил её из подвала через кухню. Внезапно он ощутил мощное сопротивление с стороны падчерицы. В одно мгновение в спину упёрся столовый нож и мужской голос прошипел: — Замри...

Отчим замахнулся на девочку с каштановыми волосами. Мгновение, и острое широкое лезвие прошлось по руке, мёртвой хваткой держащей детскую ладошку, и вот уже тонкая полоска кожи с предплечья албанца плавно соскользнула на пол, оставив саднящую рану, с выступившими каплями крови и лимфы... Осознание не всегда приходит вовремя.


С БЛАЖЕННОЙ УЛЫБКОЙ НА ЛИЦЕ

Ладу трясло. Прижавшись к двери, ведущей в кабинет Самуэля, она старалась отогнать от себя образы с фотографий, только что обнаруженных под записями хирурга. Скальпели, кровесборники, бинты, операционный стол. И детские руки. Её руки. На некоторых фотографиях — в крови.

"Нужно уходить. К чёрту этот дом! Пусть хоть сгниёт!" — Взрослая женщина, получившая в наследство отчий дом, ощущала сейчас себя той маленькой девочкой, которая не знала, как сбежать от жестокого албанца, и которой очень хотелось в этот самый момент превратиться в ничто — только бы кошмар закончился. На ватных ногах Лада прошла вперёд через холл, думая, что направляется к выходу. Но распахнувшаяся от толчка дверь явила взгляду карих испуганных глаз нечто, вновь вернувшее её в год, когда пропала мама малышки с каштановыми волосами.

Утром субботы Самуэль выволок её за кудри из подвала, в котором падчерица пряталась от него. После исчезновения матери отчим, и раньше не шибко ласковый, словно озверел. Издевался с осторожностью, чтобы не нанести видимых увечий. В этот раз сильная мужская рука тащила Ладу в ванную. И где-то на пол пути по коридору его жертва отключилась.
— Твою мать! Опять? — Албанец отпустил каштановые волосы так резко, что голова девочки громко стукнулась об пол. Пару раз звонко хлестнул ребёнка по щекам. Никакой реакции не последовало. Пришлось идти за нашатырём. — Если бы не чёртово завещание её мамаши, давно сдал это отродье в приют.

Когда Самуэль вернулся, Лада сидела на полу. Улыбалась. И не делала попыток от него сбежать. Нетипичное поведение затянулось на несколько дней. Именно тогда в доме и появилась огромная собачья клетка. И мир сжался до пары десятков металлических прутьев.


ПРИВЕТ С ТОГО СВЕТА

Сквозь задёрнутые пыльные портьеры едва пробивался солнечный свет, придавая комнате ещё более мрачный вид. Обхватив себя руками, Лада долго не могла сдвинуться с места: ощущение брошенности вновь накрыло с головой. Она здесь и сейчас чувствовала кожей то давно забытое чувство холода и леденящей поверхности металлического пола. Оставалось только начать подвывать как собака, для которой эта клетка предназначалась по замыслу её создателя.

Невероятным усилием сбросив с себя липкое давящее чувство, наследница дома с такой силой пнула ненавистные решётки, что конструкция с грохотом перевернулась на бок. Лада в два шага преодолела расстояние до выхода и с остервенением захлопнула за собой дверь в эту комнату пыток. Со стены слетели фотографии под стеклом в рамках, разлетевшихся на тысячи мелких осколков при столкновении с полом. Несколько из них оставили кровоточащие раны на ноге, обутой в плетёные сандалии.
— Чёрт! — Ругательство вырвалось непроизвольно. Но лёгкая боль ненадолго отрезвила: "В маминой комнате есть аптечка. Если никто её не забрал... Хотя кому она уже нужна?" — Всего-то и нужно, что подняться на второй этаж по лестнице. Той самой, по которой столько раз Жуэ тащил маленькую падчерицу за волосы. Или за ногу.

Каждая ступенька — как восхождение на Эверест. Сложно. Больно. Мучительно. Их всего двадцать шесть. Двенадцать снизу до пролёта между этажами, и четырнадцать наверх. Она считала их миллион раз. Головой, рёбрами, пальцами — пытаясь зацепиться за отполированное дерево... Первая, вторая, восемнадцатая... Последняя. В конце коридора нужная ей дверь. Самуэль всегда запирал её. Но Лада нашла второй ключ в кармане маминого халата. Правда воспользоваться им так и не решилась, боясь потерять ту последнюю нить, связывающую её с дорогим сердцу человеком.
Достав маленький ключ из-за обналичника справа у самого пола, из едва заметной щели, Лада вставила его в замочную скважину, не решаясь повернуть. Щелчок и...

— Что ты уставился на меня? Привет тебе от Жанны. Она напоминает о своём завещании. — Самуэль таращился на падчерицу, которую только что спустил с лестницы привычным способом. Девчонка как-то особо сильно приложилась в этот раз о последнюю ступеньку: глаза закатились, рот перекосило. И голос — скрипучий, мерзкий, старческий. — На том свете для тебя уже особое местечко приготовили. Она говорит, что тебе недолго осталось. Не играй в доктора!


ПОЛОТНО НЕИЗВЕСТНОГО ХУДОЖНИКА

— Что ты несёшь!? — по обыкновению Самуэль отвесил звонкую оплеуху ребёнку, посмевшему открыть рот.
Марта Горжевска — старуха-медиум, вытолкнувшая Ладу из её собственной головы, много ещё тогда рассказала жестокому албанцу. До него постепенно доходило, что у девчонки расслоение сознания. На карге в детском теле, которая говорила с духами умерших и предрекала скорую смерть, Жуэ убедился окончательно. Одно оставалось невыгодным: он никогда не мог угадать, кто окажется в падчерице следующим.

Самуэля раздражал даже не хриплый тихий голос, не закатывающиеся глаза, а сама внезапность. Он спокойно воспринимал подначки доктора Бера, наслаждался сексуальным тембром Ираиды и её непристойными предложениями, равнодушно запирал в клетке падчерицу, когда проявлялся этот недоразвитый с блаженной улыбкой. И только старуха всегда заставляла его вздрагивать. Пугала.
— Я сказала тебе не играть в доктора, — следующая оплеуха не заставила себя ждать. Глаза Лады вернулись в привычное положение, и она снова отключилась. Жуэ бросил девчонку здесь же — у подножия лестницы. Запер дом и уехал по своим делам.

Вся стена до пролёта между этажами предстала перед Самуэлем в новом воплощении: широкие мазки, точки, кляксы на ней теперь сливались в огромное полотно неизвестного художника. Точнее, Жуэ вполне осознавал, кто тут потрудился. Но подозревал, что вновь не обошлось без "подселенца" в голове ненавистной девчонки.
— И как тебе? — Голос опять принадлежал кому-то другому. Лада стояла на верхней ступени лестницы. Старые обои покрывала краска, все оттенки которой, от ярко-алого до тёмно-бордового и чёрного, смешиваясь, являли собой отдельные, но в то же время связанные друг с другом сцены насилия. Самуэль чувствовал, но никак не мог понять, что его беспокоит. Пока рука не коснулась ещё не высохшего сюжета. Металлический запах, такой явственный... Как тот, что появляется во рту, стоит губу прикусить.
— Рене, — падчерица успела спуститься вниз и протягивала албанцу для приветствия раскрытую ладонь, покрытую полузасохшей кровью...


ЧЕХАРДА

По понятным причинам кровавую картину Самуэль закрасил. Ещё не хватало, чтоб чей-то взгляд случайно зацепился за неё в полуоткрытую дверь. Жуэ всячески избегал гостей и старался минимизировать контакты с опекой. Вот только Рене Кубо, поехавший художник-мексиканец, остался недоволен таким положением дел. Естественно, он не показал виду. Но тонко и методично выуживал из хозяина дома информацию о нём и падчерице. Несколько раз он даже удачно притворялся не собой, оказываясь в клетке, выбраться из которой для него не составляло труда. Главное — блаженно улыбаясь, дождаться ухода хозяина дома.
В те дни, когда Лада оказывалась в металлическом плену, албанец не запирал двери в свой кабинет. Чувство власти иногда притупляет инстинкт самосохранения...

Тяжёлые портьеры на окнах рабочего кабинета Самуэля не пропускали ни единого лучика света с улицы. Лишь только настольная лампа тускло освещала то, что не предназначалось для чужих глаз: расчёты пластического хирурга, бланки анализов, наброски финального изменения внешности мужчины, фотографии лица Жуэ с прочерченными пунктирными линиями, обозначающими места надрезов, список всего необходимого оборудования для операции и её проведения, и множество других важных записей. На всех один и тот же ровный аккуратный мелкий почерк. На каждом кусочке бумаги — дата, время и короткая подпись "А. Бер", без лишних закорючек.

Ручка на двери кабинета опустилась с лёгким щелчком, маленькие ножки бесшумно прошествовали к столу и внесли несколько существенных коррективов во все записи и наброски хирурга. Настолько филигранно скопировав почерк автора, насколько идеальны репродукции картин, выставленных в Лувре. Всё так же молча девочка покинула святая святых отчима, вернувшись в собачью клетку.

Равномерный писк медицинских аппаратов сообщал об удачном начале операции. Наркоз введён, пациент в медикаментозной отключке. Доктор Бер завершал последние приготовления, пододвигая специальное возвышение к хирургическому столу. Ведь детский рост малышки Лады не позволял ему с привычной лёгкостью передвигаться вокруг Самуэля. На негатоскопе, справа от подставки с инструментами, висели рентгеновские снимки и наброски всё с той же аккуратной подписью "А.Бер".

Скальпель с характерным хрустом разрезал кожу... Проводить операцию, тем более, имея такие маленькие детские ручки, сложно. Но именно поэтому Алекс столько времени уделил подготовке. Главное, чтоб времени хватило. Как надолго в этот раз он задержится в теле Лады — никто не знал. Ещё надрез. Зажим с куском кожи полетел в лоток. В этот момент кардиограф издал протяжный писк, рука хирурга дрогнула, сделав ненужный надрез. Хлынула кровь. Пережав вену зажимом, доктор Бер рванул к негатоскопу: только сейчас он осознал, что в его записях есть ошибки.

Мгновение — и Самуэль смотрит на своё тело на операционном столе со стороны. Другое — и скальпель делает ещё надрез. Чехарда со сменой сознаний продолжалась, и Жуэ то проваливался в темноту, то вновь видел детские руки с занесённым над его лицом хирургическим инструментом.
— А эта малышка умеет удивлять! Как бы там ни было, я сделал всё, что в моих силах, в сложившихся обстоятельствах. Я не рассчитывал на отключки во время операции. — Алекс обтёр руки от крови. — Надо бы вызвать полицию и опеку. Девчонка переиграла тебя, Жуэ...

Вокруг Лады суетились незнакомые люди, что-то говорили о тяжёлом состоянии отчима, нашли клетку и операционную...
Следующие годы, проведённые в приёмной семье, вытеснили страшные воспоминания из детства. До тех самых пор, пока Эдвард Финн не нашёл родную дочь Жанны Жуэ, чтобы сообщить ей о наследстве.

Конец истории.

Иллюстрация Анастасии Львовой (https://vk.com/nassy_mouse), нарисована специально к последней части рассказа.