А. С. Демидовой

Простите, ради бога,
За экспромт убогий.
Его по случаю посещенья Вами
Известной галереи на Солянке,
Вам, Богиня Сцены, не подумав,
Поспешно и бездумно передал.

Там же получил я Ваши книги.
И, с ними комментарии
К «Поэме без героя» Анны Ахматовой,
И, как бы реквием её.
Немедленно открыл страницы,
И, с восхищеньем прочитал.

А книга Ваша великолепна.
Она как солнца луч,
Ахматовский колодец освещает.
И через лупу Вашего прозренья,
Тому, кто в глубь колодца глянет,
Видна колодца этого бездонность.

Снаружи, стоя на земле,
Без Ваших пояснений,
Я наблюдать способен,
Лишь коромысло с дюжиною брёвен,
Да ведро, чем черпать
Гениальность удостоен.

Но, ведь, и они прекрасны
В словесной красоте пейзажной.
Поскольку гения творенья,
И, требуют преклоненья,
К сему строенью, и, даже
К любому их фрагменту.
 
А, заглянув в колодец, услышишь
Прелесть голоса Акумы.
И, коль в угаре от него,
Невольно вскрикнешь,
То эхо возвратит,
Всю многогранность,
Безмерного впечатленья твоего.

С глубоким извиненьем,
Готов вам передать
Исправленное стихотворенье –
Вам с Ахматовой посвященье
- своё убогое впечатленье
От Вашего лихого мастерства.

Польщён неимоверно буду,
Коль Вы найдёте время,
Белиберду мою прочесть.
       Не причинив себе неловкости зевотой,
       И, м. б., смекнуть: ну же, и ловок!
       Но всё ж в нём что-то есть!
 
    Nu, pros to anecdot
А. Демидова: «Ахматовские зеркала».
     Как глубоко, прекрасно.
     Но не хватает строчек трёх
     Из бородатого анекдота:
                Как было хорошо!
                Но, из зазеркалья
                Козлоногий муж пришёл.    
    
     Их, неосознанно хочется добавить,
     Конечно не в примечанье к книге,
     Ну, хоть намёком в резюме.    
     В воображенье хоть,
     Хоть у подмёток гениев, хоть бы и в мыслях,
     С великолепными рядом постоять!



Когда читаешь книги,
Чего-то познаёшь, вникаешь.
Воспринимаешь впечатленья.
Всё это используешь потом
В реальной жизни.
И это хорошо.

Не знаю, как у всех,
Но, по мне, важнее,
То впечатленье,
Что получаешь от прочтенья,
Книги откровений.
Конечно, превалирует оно.

И мне, поверхностному,
Мало интересно, с кем и как
Жизнь прожигала Акума - Анна.
А важно, что Ахматова великая,
Из недр души излить хотела.
Что зашифровано в стихах её.

А впечатления мои наверно,
Хоть и изложены стихами,
В сравненье со стихами Анны,
Небось понятны, только мне!
А, для других, для всех,
Nu, pros to anecdot!!

          ***

По прочтении в ночи,
Утром, витают мысли, сцены.
Какой-то странный сегодня день.
Не могу понять. Проснулся рано.
Не выспался похоже. Но не спится.
У телевизора расслаблюсь.

Врубил тихонько mеzzo.
Слышится Стравинский.
Не раздражает спозаранку.            
Даже, очень хорошо.
Слушаю, без напряженья мысли.
В душе и в голове светло.

И, телевизор не искажает звуки.
Кто-то там ласково поёт.
Вдруг Верди, «Бал – маскараду».
Что-то впечатлением созвучно.               
Потом Чайковский, финал шестой.
Потом Бетховен, первый фортепьянный.
Разнежен, счастлив! экстазом изошёл!   

А в голове свербит,
Демидовой волшебный мадригал
- талантливой актрисы
Подробный комментарий.
Великолепную книгу
Вновь открыл, перечитал.

Что за день прекрасный!
Жизнь - сказка!
Не хочется вставать!
А, надо. Ведь я ещё, пока не помер.         
Хоть пора. Но, может, всё же рано.
Хочется ещё покейфовать!   

Но жизнь не сахар.
Коли не увидишь грёз.
Делами ли займёшься,
Завтракать ли станешь.
Разленишься совсем,
Устанешь и заснёшь.

Вдруг сон изменит направленье,
И ты очнёшься вдруг от сна.
И у тебя другие мысли.
И настроение другое:
Чувствами благородными,
Рутина уж не будет управлять.

А наша жизнь, ведь маскарад.
В плену у впечатлений,
Чтоб правду нам сыскать,
Под совестью там спящей,               
Хотеть бы очень надо,
Не сомневаться и желать.

Но, заботы, горечь, лень
Не позволяют вовсе
Избавиться от наваждений,
Внутрь не пускают.
Лишь думы нас смущают вновь,
И не дают грехи нам забывать.

Историй тех герои, в ум приходят.
И совесть, вдруг сама проснётся.
Сквозь сон наружу продерётся
Маскарада забытый эпизод.
Или припомнишь тех, что
Ряженных водили хоровод.

И тогда, мурашками по коже.
Захочешь, чтобы забылось всё,
Чего б не пожелал, но не дано.
И маскарада этого сценарий,
Враз очутится пред глазами,
Душу на части изорвёт.

Поймёшь, что что-то не исполнил,
Иль отодвинул и испортил,
Иль не ответил и забыл.
Ахматову вдруг понял.
И через Демидовой
Всевидящую лупу просветлил.

И от прозревшей совести
Мимо сна проскочишь.
Измучишься лишь только очень.
Так хочется отринуть всё,
Забыться, отрешиться, но, ведь
От дум, не сгинешь, не уйдёшь.

Людей поймёшь, что жизнь
Твоим заботам доверяли.
Ты невниманьем своим,
Путь им искривил, испортил.
И грязью душу им отравил.
Они ж тебя таким прокляли.

И даже если им,
Всё это не понятно,
На тебе окажется пятном.
Тобою произведенное зло,
До гроба будет оставаться,
Укусит неизбежно всё равно.

А жизнь течёт. Ты, лёг,      
Заснул, и, отдохнул.
И снова, вдруг, легко и славно.
И утро вновь тебе желает.
Без пошлого жеманства,
Сторону другую, показать.

И совесть вмиг в тебе заснула.
И радость в душу заглянула.
И счастлив снова созерцать.
И хорошо тебе. Не унываешь.
До тех, обиженных нет дела.
И злость куда-то улетела.

Жизнь опять прекрасна.
И в размышленьях нет пятен.
И не мешают думы,
Мечтать и размышлять.
И, хочется заняться делом,
И радостно в душе опять.


                ***

А в стихотворениях Ахматовой,
В перезеркаленном зеркалье,
В препрофилированном профиле,
Ею перепастерначеный Пастернак,
Думая, что передумав, теперь
Про некто знать не признает.

И этот груз тоски неутолённой,
Всю жизнь, как и Ахматова
В убогой коммуналке съёмной,
Великолепного ранее, дворца,   
Несёшь, несёшь, несёшь,
И, не перенесёшь.

                ***
Ах! Аня, Аня ты всегда не на земле,
А в облаке гениальности,
Ума и доброты витаешь.
Живёшь-то на земле, среди людей.
А с ними завсегда на страже надо быть,
На хлеб, соль гениальности не тратить.

Я, понимаю, можешь ты
Пастернака перепастерначить.
И, даже может быть,
Некрасова перенекрасить.
Но, Пушкина великого,
Ничем не перепушканёшь.

А самовлюблённых мужичков своих
В гениальность не загениалишь.
Сколь не старайся,
Они останутся как есть.
Гения зерно не тривиально.
Оно в мякине не растёт.

Конечно, ты телесна, человек.
И человеческое тебе не чуждо.
Но ты ещё и гений. Каждый раз
Разумно размещай всех их на тот шесток,
Который им доступен,
Дарован им для жизни.

И бисер не мечи им, только
Гениальностью обидишь.
Общеизвестно, что
Воспитывать козла не дело.
И вредно, и бесполезно.
Поскольку он и так козёл.

А, гениальность сохрани для
Гениального общенья
С такими, как всё же,
Пронобелированный Пастернак,
Иль, пока ещё, к сожаленью,
Ненобелированная  Демидова свет Алла.


 
          ***
Когда жизнь прожита,
В час воспоминаний,
Кажется, что она длиной, не более, как день.
И забываешь: она вся в нетерпеливых,
Нудных ожиданьях.
Чего-то непрерывно ждёшь.

Лишь, когда ты в действии,
Секунды, дни и годы,
Мгновеньями летят.
Не остановишь их!
И вновь не проживёшь,
Назад не заарканишь.

И как когда-то творила Анна,
И ты во сне, бормочешь.
Проснёшься и засыпаешь вновь.
Опять проснёшься весь в стихах.
Чтоб тут же не забыть,      
Их надо записать.

Стихи текут, не знай откуда.
Как жижа из кастрюли,
Ржавой и дырявой,
Без крышки и без дна.
Другой раз, тянутся противно,
Как из луба мочало.

Не понимаешь, как они
Переплетаются строфами.
Желания, любовь в ночи,
С трескучею реалью дня.
Влюблённость, взаимопониманье,
С нудным, замолчать стараньем.

Ну, в общем чувства могут сразу
Перехлестнутся через разум,
А эта смесь, как порох,
Вдруг постановленье ...
Бах! А, может тарарах!
И жизнь невыносима.

И перекорёжена она,
А, стрелка переведена уж.
И, сразу не поймёшь,
Куда тебя толкнули,
Куда стремишься ты.
Но, истина познанью не дана.

Нащупываешь тормоза…
Не хочется как Цветаева
Жизнь безалаберно окончить.
Но, непонятно, как тормозить.
Поэтому, как всегда,
Голову под мышку …

И, только, по привычке
Стихами бредишь,
Опять словами выколачипаешь дробь.
Жизнь наша, как в паровозе.
Её судьбу решает тот,
Кто в топку поддаёт.

Отсюда непостоянство Ани.
Влюбляется в поэта,
С красотою тела и души.
А он, самец, одновременно,
И муж, не муж, а катастрофа,
И прочее, кошмарнее ещё.

И это раз, за разом, Беда!
А Анна, хоть умна, но тоже, самка.
Хоть, не по Сталину «монашка»,
От бога, поэтична и богемна.
Из чувств глубоких сложена.
Свободна, и, в отчаянье вольна.

                ***
Я думаю, что Анна с Аллой,      
Различны лишь согласными,
Букв костями в именах.
Отсюда, Аллой пониманье Анны.
Взаимное проникновенье, душ,
Как бы, первородное родство.

Поэтому книгу надо не обсуждать.
А, как стихи Ахматовой, читать.
И вновь, и вновь, и вновь.
И, снова, в раздумье познавать.
Ту  глубину Ахматовской стихии,
Глубокий смысл в неповторимом сне.

Я изложил своё  от Ахматовой,
Да и от Демидовой впечатленье.
Мне было б, неимоверно лестно знать
Их впечатления о том, что написал я.
Но скромен я, поэтому их мненья,
Промыслил лишь и промямлил:

   Ne pluy v kolodez
Иль мне уж, и Караченцева
Не прокаранчевать!
 
И чтоб сомненья, отодвинуть,
И, жизнь во здравии продолжить,
Гулять по улице побрёл.
Голову склонив, задумался,
И как всегда, витаешь где-то.
Мечтаешь ни о чём.

Вдруг, кто-то локтем в бок,
Очухался мгновенно.
Взор поднимаю и бледнею,
В страхе столбенею:
В глаза уставилась мне
Гордая Акума.

Я тож, уставился на неё.
Она же снисходительно кивнула,
И, молвила: ты! Ничтожнейший поэт!
Тривиальнейшую руку,
Не спросивши даже,
Нахально поднял на меня?

Хватило ж у тебя,
И наглости, и дури,
Пасквиль поганый написать!
Ну мне-то, с птичьего полёта,
Бездарный на пасквиль тот,
Трижды наплевать.

А, вот, тебе, пожалуй, может кто-то,
Ну, например, Демидова свет Алла,
Моя, как ты прописал, подруга,
В ответ, по фейсу, может дать.
Я растерялся. Язык отнялся.
Молча, на колени пал.

Тьфу! Больно! Еловая ты мать!
Коленкою об острый камень!
И, сразу не очухался,
Но наважденья след простыл.
Да! Не стой к великим задом.
Не плюй в колодец, Пушкин упреждал!

Ито: «устала обижаться».
Монашка! Целомудренная!
Тож мне, оскорбил.
Ну, прости! Пожалуй,
Не буду больше чертыхаться
Я, как-то неудачно пошутил.

Конечно, Сталину и не такое можно.
На него, иль обижайся, а то нет.
Его, хоть и не любишь, но, боишься.
За Зощенко, беднягу спрячешься.
Коли Сибирь грозит. И, замолкаешь.
Всё шифруешь. Но, сердце, всё ж, болит.

Мне ж, бедному поэту вечно:
Нельзя, нельзя, нельзя, нельзя.
С утра до вечера, лишь это слышишь.
Но я, хоть гол, но горд, как Анна:
Всуе не прячу лиру, а пишу иносказаньем.
А, нет, уж лучше, помолчу.

Поэтому сдерживая себя, и, памятуя,
О постановленьях и приказах,
Шутить стараюсь об ушедших.
(Ну, может быть, слегка лукавлю.)
И во всё горло славлю,
С благодарностью, живых.

Такие вот впечатления
От той прекрасной книги.
И, раньше я думал и писал
О Демидовой героях.
Ну, например, в стихах. ру.
«Утренние размышленья»:

Зачем, зачем мой жалкий жребий
Позволил груду строф
– каменьев накропать.
И, почему не дал мне память, время,
Булыжниками вымостить дорогу,
А самоцветы шлифовать.

Теперь мечусь в припадке гнева,
Что слух и память потерял.
Хотя готов признаться, 
Их и раньше было мало.
А мало, нечего и плакать.
Но даже мало, жалко потерять.

Совсем другое дело старость.
Точней не старость,
А упущенное время,
Его не обернёшь назад.
Сложись судьба бы по-другому,
То с детства, мог бы я стихи писать.

И, стал известным бы поэтом,
Стихи бы вечные слагал.
И умерев, залез на пьедестал бы.
Но я шучу, на пьедестале ветер.
А я, подверженный простудам,
На сквозняке бы лишь страдал.

Какие грустные наутро мысли.
Навеяны, наверно, потому,
Что ночью, я Ахматову читал.
Вот, неповторимый гений!
Словами изощряется, как пишет,
А пишет: чтенье нет сил прервать.

Слова нанизаны на мысли,
А мысли, светятся в строфе.
Но жизнь, судьбы-злодейки отраженье.
Анна застряла в революционном колесе:
Муж, поэт талантливый, расстрелян.
Сын, непонятно почему, в тюрьме.

И, в результате,
Гениальные стихи могилой пахнут,
И безысходностью от них разит.
И, красота стиха главой поникла,
Душа, от этого горит.
А стих родит глубокое смятенье.

Что проку сетовать о прошлом.
Что было, то давно прошло.
Невосполнимы тяжкие потери.
А нам и сохранить бы,
Что за душой имеем,
И это, ведь, тоже, не легко.

Поэтов гениальных стало мало.
Их бы лелеять надо.
И, от нападок гнусных охранять.
У нас же, на Руси, их шпыняли,
Униженьем метили. Ругали вечно,
Жить мешали и писать.

Вам примеры?
Пушкин, Лермонтов, Есенин,
А в революциях пропавших,
А в коллизиях тиранства,
В бедствиях, лишеньях,
Их вовсе уж не сосчитать!

Но нам урок не впрок:
Талант Высоцкого смешали с грязью.
Душу, ранимую в самоубийство затолкли.
Спасибо, сам пел очень складно,
И, поддержал народ его стихи.

Не перенёс поэт дурацких унижений.
Теперь же, должное поэту воздаём.
В признанье крокодильи слёзы каплят.
Но ведь живым из праха не поднимешь.
И сколько гениального унёс в могилу,
Не прочитаешь, не вернёшь.

И, всё ж не стоит убиваться.
Теперь дозволено поэтам,
Стихи писать, публиковать,
А, непоэтам, читать свободно.
К тому ж, практически бесплатно:
Открыт поэзии интернет.

Но тут есть тоже незадача:
Поэтов слишком много стало.
Чуть ли не третий, стал стихи писать.
И роешься в их стихотворной яме.
В ней по уши увязнешь,
Пока достойное найдёшь.

А, если книгу написал, считаешь,
Что публикации достойна, издавай,
Хоть на любой бумаге,
Хоть в твёрдом переплёте.
Пожалуйста, лишь денежки
Издателю отдай!

Тогда, быть может, о тебе узнают.
Твой труд воспримут,
Тебя признают, вознесут,
Твои стихи читать с эстрады станут,
Музыку к стихам напишут.
По миру песни разнесут.

А, может быть тяжёлый труд поэта
Сгниёт неоценённым.
Забудут внуки, правнуки и дети.
И, память бедного поэта
Поглотит медленная Лета,
На век непризнанным уйдёшь.

Такие грустные, навязчивые мысли,
Стихи Ахматовой навеяли с утра.
Но, вдруг, сквозь шторы заглянуло солнце.
Глаза протёр. Расправил плечи.
И полились, с восторгом,
Рулады поэтичных строф.