Отцовское сердце

   
      У каждого в жизни случаются тяжелые моменты. Не обошла судьба  и меня. Горькие потери, жгучие слезы.  Еще в  детстве мне пришлось столкнуться с чужой  бедой, она научила меня понимать  и  любить людей.
      Бывают  разные  события,  - страшный пожар, когда  теряешь все, или отъезд знакомых навсегда в далекие края или болезнь близкого человека, или потеря друга,-  да мало  ли что бывает в жизни...  Расскажу о том, как  я  тогда, десятилетний парнишка, смог  ответить на доброту  людских сердец.         
      
     Первый   большой  удар в  жизни я испытал совсем рано. Он потряс меня своей необъяснимой жестокостью.
     Десять лет - это когда  небо голубое, когда всегда голоден, растешь и даже сам не замечаешь, что растешь.  Короткими становятся штанишки, жмут ботинки, рвется одежда, как тонкая папиросная бумага. Когда ты всегда в компании друзей.  Лес, рыбалка, костер. Ходишь за земляникой, потом подходит очередь малины, начинаются  грибы,  шуршит  сено. Жизнь становится наполненной делами  до предела. И вдруг случается непоправимое...

     В этот день я не пошел с Валеркой, своим закадычным  другом,  на рыбалку. У  меня появилась захватывающе  интересная книжка.  Забравшись  на сеновал, я целый день оставался один. Как и все,  я не любил, чтобы чтение прерывали, я    прятался ото всех,  лежал, покусывал травинку, иногда откладывал книжку  и мечтал. Хорошая книжка действовала на  меня ободряюще,  мне хотелось бежать, подпрыгивать,  поднимать с тропки мелкие камешки  и бросать их во  все  стороны. Собственно, за это и надо любить книжки.
     Помню, как   перечитывал по нескольку раз понравившиеся места. Я рос впечатлительным мальчишкой. Мне нравились далекие страны, мне казалось, я на своей шкуре испытываю лишения путешественников. Из книг я знал, что такое  тропический дождь, молнии, раскалывающие на части небо, ураганный  ветер, сметающий все на своем пути. Мои мечты была навеяны книжками о путешествиях, мне хотелось стать геологом. Отыскать несметные богатства в недрах земли. Я читал об этом запоем.  В голову не приходило, что при этом  где-то  надо отыскать ручей, чтобы хотя бы умыться утром, что надо готовить обед, зашивать порванную одежду.
    Валерка не был мечтателем, он был скорее человеком действия. Что сказать о нем? Он умел многое. Хотя и читал мало, зато  пилил, строгал,  забивал гвозди в  разные места.  Был энергичным парнем. Из таких вырастают естествоиспытатели.
   Однажды мы разломали  радиоприемник. Я помню его вопрос: разве это лампы, почему не светятся?  Я понимал, что ни  в коем случае не стоит залезать  внутрь  и не удивился вдруг прозвучавшему взрыву внутри корпуса.
- Во,  здорово! - восхитился Валерка, увидев искры и дым.
- Выключи, - потребовал я, - ты весь дом спалишь!
         
     В этот день он  ушел на речку один.  Я  остался с книжкой.  Валерка не вернулся вечером. Утром уже все знали, что он утонул. В середине дня его привезли домой на машине. Родители были в отчаянии. Это не  укладывалось в голове. Мы всей ватагой галдели в его дворе, я ревел и рвался в дом, меня уговаривала не ходить моя мать.
   – Им и без тебя тяжело!
   - Так он мне друг!
Это был воскресный день, к дому шли и  шли даже люди малознакомые,  с другого конца поселка.
     Эти дни были сплошным кошмаром. Зайдя в дом, я  не поверил самому себе, мой товарищ  был неузнаваем, Меня поразил землистый цвет лица, закрытые глаза. Мне было ясно, он непохож на себя, я не узнавал его. Я понимал, но не мог поверить в то, что произошло с ним.  Я плохо помню похороны, я осознавал трагедию, Но как понять случившееся? Зачем он полез в воду? Как это так, я жив, а он нет? Я знал быстрое течение, мы  никогда не лезли на середину реки, родители отправляли меня на речку только вдвоем.
    Какие мы разные, я  по природе был наблюдатель. А ему хотелось все попробовать, все испытать. Он переоценил себя.

    Через неделю меня позвала в дом Валеркина мать. Я вошел неуверенно.
  - Садись,- сказала она. - Хочу отдать тебе Валеркины рубашки. На вот, примеряй.
     Она подала мне новую синенькую Валеркину рубашку. Я не знал, что делать.  – Примерь, примерь! – повторила она. Рубашка, конечно, оказалась впору.
-  Оставь свою здесь, я постираю. Она  подошла и стала застегивать на мне  пуговицы. Руки  у нее затряслись. – Я сам, я сам!- закричал я. Она  обняла и прижала меня к себе.
  - Приходи к нам почаще, Коленька. Я мать твою попрошу, чтобы она тебя отпускала. Садись за стол, поешь!
    Она  поставила хлеб и  тарелку с супом  на край стола и стала в стороне. Смотрела, не отрываясь, но я не понимал, видела ли она меня. Мне было трудно чувствовать на себе ее неподвижный взгляд.
     Я был еще ребенком, я не был в состоянии понять ход ее мыслей. Но мне было жаль ее до боли в груди. Наверное, она думала, что все могло  бы  быть иначе, будь я с Валеркой рядом. Может быть, я отговорил бы его лезть в воду. Может быть. Мне  тяжело было видеть ее полные слез глаза.
 
-  Тетя Маша, а ты? Поешь сама!
-  Господи, да я поем немножко. Вот чего-то только охоты нет.
   Она села по другую сторону стола, продолжая неотрывно глядеть на меня,  вся в слезах. Поставила на стол тарелку, плеснула себе немного супа из кастрюли. Ложку, которую она держала в руке, она так и не поднесла ко рту.
   
     На следующий день она пришла к нам с сумкой.
     - Вот здесь все, что поновей, я для Коли отобрала.  Владимир мой вот что сказал. Чтобы ты Коленьке ботинки к школе ты не покупала, - сказала она маме. - Муж  просил передать, что он сам купит. У Коли нога такая же?
     Мама вышла в сени и подала мои истрепанные ботинки.
   – Возьму с собой, покажу.
    Через несколько дней новые красивые кожаные ботинки стояли у нас на столе.
Я встретил Валеркиного отца на улице.
–  Спасибо за ботинки, дядя Володя!
-  Приходи к нам. Я тебя строгать, пилить научу!
И я стал бывать в их доме.

    Мне не хватало Валерки. Я уже не мог сойтись близко с другими ребятами, стал хмурым. Я понял, что у меня болит душа. Раньше я о душе не думал.
Хотел увидеть друга во сне, но у меня это не получалось.

     Мне стал понятен дядя Володя. Хотелось поддержать их обоих, его и тетю Машу. Мать Валерки  не говорила со мной, а только плакала. Мне в голову не приходило заговорить о Валерке, я страшно боялся такого разговора. Что я мог сказать?  Легче было говорить с его отцом.
- Ты матери-то помогаешь? - спросил он.
- А как же? У меня ведь отца  нет.
     Дядя Володя остановился, перестал строгать, его рука  потянулась  в карман  за папиросой. Руки перестали  слушаться и затряслись. Он сел на скамейку, сделанную из положенной  на два чурбака узкой досочки. Сказал, глядя в  лицо:
- Коленька, милый мой, подойди и сядь мне на коленки, не стесняйся. Я Валерку часто на коленках держал.
    Я  сам этого хотел.  Я смущенно взобрался к нему на колени.  Взглянул, и инстинктивно обнял его за шею, скрыл свое  лицо в  его пиджаке. Никогда больше, никогда в жизни мне, десятилетнему,  не удалось  испытать нежности отцовских объятий. Он прижал меня к себе. От него пахло домашним теплом, табаком. и еще чем-то неуловимым, чем должен пахнуть отец. Это было то, чего не доставало мне всегда.  Не знаю, плакал ли я,  но мне не хотелось уходить с его колен.  Заглянув в его лицо, я сказал, не подумав:
-  Дядя Володя, а Валерка был так похож на тебя!
Он вздрогнул.
-  Валера был тебе хороший друг, не забывай его!- голос отца прозвучал глубоко, глухо, и оборвался...
-  Дядя Володя, ты не кури! Вредно.

Он продолжал глядеть на меня.
-  Вырастешь, кем будешь?
-  Не знаю. Учиться пойду.  Может, на врача...
-  Трудно врачом-то работать. Приходится все время людей жалеть...
Ты поласковей будь тетей Машей-то.  Мы с ней дома часто говорим о тебе.
-  Да, вы всегда меня заодно с Валеркой кормили. У вас завсегда суп с мясом.

   В следующий  раз я рассказал ему, как свою черемуховую удочку   на  части изрубил. Тогда  дал себе клятву на рыбалку не ходить. Перестал речную рыбу есть. Я и сейчас не любитель ухи.

      Добрые отношения с родителями друга остались у меня на всю  жизнь. Тетя Маша и дядя Володя относились ко мне, как к родному сыну. Я это чувствовал во всем. Моя мать, казалось, была обиженной, а ее сестра, моя тетя, сказала однажды тоже не без обиды:
– Ну, ты другую семью нашел.
Я не обиделся. Но почему-то не мать, а именно отец  Валерки больше всего волновал мою душу.
      
     Родители Валерки были старше   мамы. У меня были теперь свои мама и бабушка, и Валеркины - мама и  отец. Пусть приемный, но я решил считать его отцом самым настоящим. И Валеркина мать, и он, - оба привязались ко мне, а я поневоле стал сыном на две семьи. Тетя Маша баловала меня всегда чем-то вкусным.  Я каждую минуту, когда это получалось, как лохматый воробышек, вертелся под ногами у Валеркиного отца. Он был мне страшно нужен. А он, довольный,  рассказывал обо всем, учил домашним делам,  он всегда смотрел на меня с улыбкой.
     Возвращение   к грубой реальности произошло, когда я уехал учиться. Каждый мой приезд на каникулы был для них праздником. Дядя Володя уже болел, на следующий год после моего  отъезда он лежал в постели  совсем больной.  Это было уже на втором курсе, когда мне позвонили из поселка.  Я написал заявление в деканат и  поехал домой. Но в живых приемного своего отца уже не застал.  И,  понимая все, я привез пачку больших носовых платков, их  раздали потом  пришедшим на похороны людям
      Подойдя к тете   Маше, я попросил: - Положи, тетя Маша, этот платок в карман  отцу.  Пусть похоронят его вместе с ним. И она положила  сложенный на четыре части  платок во внутренний карман пиджака, как  раз туда, где когда-то билось его большое отцовское сердце...


04.02.21