Курс доллара застыл, как изваянье

Курс доллара застыл, как изваянье.
Последние недели отпусков.
И я, конечно, дико извиняюсь
за выживанье даже без стихов.
Как в доктора прорваться бакалавру
каких-то замечательных наук,
хотя бы летом почивать на лаврах,
оттачивая зрение и слух….

Лежать себе, поплёвывая в небо,
мол, кто не смылся, я не виноват, –
пусть устарела колесница Феба,
и сам не знаменит и не богат.
А в детской луже, где полно лягушек,
уже по горло дёготной воды….
Пугаться поздно, «бысть грозе» гремучей:
со страхом счастья жду, но не беды.

В воде стоячей есть резон свинячить,
большое удовольствие иметь,
как в тесном этом мире что-то значить,
но первой встречной в рифму будет смерть!
Дают, бери и лопай, что придётся,
замри на месте там, где ты стоишь.
А ты стоишь под ливнем, как под солнцем,
проторговавшись в деле «не на жизнь…»!               
          ______________

Безграмотная сплошь непроходимость:
сверхплотный тромб в тупейшем тупике.
Пути Господни неисповедимы.
О, эти дни в унынии, тоске!
Сопротивляюсь так, не возникая,
дрожа за некий внутренний настрой,
отрыжкой от изжоги хроникальной
давно уже хронический больной.

ТВ не пролезает костью в глотку,
так распирает «мусорный заряд»:
эфир шмоляет по прямой «наводке»,
как сорок тысяч установок «Град»!
Включай и гибни, начиная с гимна,
«проснись и пой», контача со страной
в гармонии жестокого режима,
ведь «мягкость нравов» как всегда с тобой!
          ______________   

И вот уже дождливо и прохладно,
но вновь накладно, что опять не так:
дохнула осень заспанно-невнятно,
и с непогодой полный неконтакт.
Что в игровом, что праздничном контексте
подтекст непререкаемой войны, –
неукротимой ярости и чести
в доводке до ума, как до беды.

Что происходит, просто непонятно.
Не чуя непосредственных угроз,
вождь и толпа с людьми играют в прятки:
злодей – не гений, киллер не вопрос!
И грустный плеск, и запах прелой влаги,
но на душе газетный перегар
непоправимо траченой бумаги, –
в круговороте замкнутый кошмар.
          ______________

И вспоминать, как будто повторяться,
и жить, как будто что-то сочинять,
как в детстве лгать и кем-то притворяться,
чтоб комплексов своих не замечать.
И тут не обойтись без вариантов.
И возраст – к безвозвратности откат:
в самоотдаче разве что пытаться
спастись и сохранить какой-то лад.

Заклинило пластинку простодушно
и ленту зажевал магнитофон,
боярышник с рябиной крепко дружат
кирпичным цветом недозрелых форм.
«А дальше, что? А то, что раньше было!»
Не происходит ровно ничего:
иллюзий нет, а опыта могила,
ты только посмотри, с каким горбом!