9-ая рота. перезагрузка

Не спит Красноярск, не вращается глобус -
Он замер на диких просторах Сибири.
Вот призывники. Вот промокший автобус,
И детский рисунок от дочки Кабирии.

Майор - покупатель с лицом интроверта,
Наивный Джоконда с нелепым мольбертом,
Затравленный взгляд провожающей Оли -
Такой же,как в фильме - исполненный боли.

И сцену прощания в фильме Сергея
Сумел повторить Бондарчук его младший,
Ведь боль, достигая в глазах апогея,
Точь в точь, как в "Судьбе",без обмана и фальши.

Художника каждый ведь может обидеть.
И спросит злорадно веселый паскудник,
Стараясь реакцию парня предвидеть,
На кой ты, Джоконда, припер свой этюдник?

"-Ты что там собрался рисовать,воин, колесо от танка?"

На пункте такая царит атмосфера,
Что надо бухать, если хочешь забыться.
Там бегают срочники, как Агосферы,
Которым не надо вообще торопиться.

"-Жизнь,как сладкий сон, просыпаться не хочется."
"- Сладкий сон говоришь?"

И Лютый, отжав постригалку - машинку,
Стрижет оборзевшего, наглого чела.
Кокорин втуляет про свадьбу и жинку,
И Чадов бутылку приходует смело.

Попали, ребята, вы видимо крепко.
Гражданский абсурд странной кисти Шагала.
А дальше короткая, злая учебка,
И ваш командир - бесноватый Дегало.

"-Вы здесь не плохие и не хорошие, вы здесь говно!
А людей из вас буду делать я".

Джоконда, ну что за крутые манеры,
Кого ты здесь давишь своим интеллектом?
Тебе здесь, утырку с пробитой фанерой
Не девок красивых кадрить по проспектам.

"-Это Белоснежка, санитаркина дочка.
Эй, Белоснежка, ходи сюда!"

Платочек, повязанный по - деревенски,
(Висят калаши на парнях всяко - разно).
В глазах восхищенье и ужас вселенский,
И так же, как ствол, говорят, безотказна.

И тут ситуация без вариантов.
(Хотя все сомненья достаточно шатки).
Из всех ее зол и возможных талантов -
Веселая жалость и бешенство матки.

"- Киприда, из воды выходящая!"

"-Скоты!" - вдруг заходится в крике Вороба,
И взгляд Белоснежки невинно - растерян,
А тот продолжает терзаться - еще бы,
Ведь он своей Оле остался неверен.

"-Пошел!"- И взревев, зачадила машина,
На траки нанизав ошметки землицы,
И прет на откоп, где безусый вражина
В промокших штанах обреченно таится.

Глядит капитан подозрительно - строго.
(как будто пасет электроника Урри),
Втуляя бойцам в минимальную прогу
Значение слова "харам" и про гурий,

Которые будут встречать моджахедов,
Что пали, с неверными в битвах сражаясь,
А те, то есть вы,ихней пули отведав,
Скорее бы сдохли, зело выражаясь.

Они нас не любят и не доверяют.
"- Салам, шурави!" - а в глазах бихроматы,
И ночью, свои откопав автоматы,
На прочность опять они вас проверяют.

Короче, к консенсусу надо стремиться.
Как учит с экранов нас Миша Краубатай,
Дадуда,даду вам, и как говорится,
Отставить крамольные ваши дебаты.

"-Запомните, парни - вон та гора наша,
За нею Афган, и кто хочет вернуться,
Пускай КМБ свой зачетно отпашет,
Что б там уцелеть и потом не прогнуться."

Полощется флаг серпо - молото - красен.
Полковник подтер слов размытое смузи -
"-Пусть сделают шаг, кто лететь не согласен,
Тот будет дослуживать здесь же, в Союзе.

От слов его вдруг Воробей встрепенулся -
Мол, парни, меня не поймите превратно,
Но как только он по - над вдоль оглянулся,
Сейчас же убрал свою ногу обратно.

Тюльпаны цветут - словно озеро крови,
Всех тех, кто не дОжил до светлого часа.
Дегало берет свой сжимает под брови,
Ведь он не дождался на вылет приказа.

В Баграме присел борт ушатанный честно,
И вырулил к бровке, ворча осторожно.
Прибывшим здесь все, как в кино, интересно,
Но бьются сердца обреченно- тревожно.

Стволы безоткатных, заслуженных пушек,
Нацелились в небо, разрознив порядки,
И НУРСы легли под гондолы вертушек,
Как снулые рыбы в рыбацкой палатке.

Идут дембеля, обновляя парадки,
И Миша Ефремов(еще на свободе),
С крутым дипломатом, не пьяный, не шаткий,
Сует Смольянинову древнее, вроде,

Изделие старых умельцев Востока,
Его оберег, в боевых верный корешь.
Но дальше все очень фатально - жестоко,
Со стингером вряд ли ты,парень, поспоришь.

Вот шлейф потянулся за раненым "ИЛом",
И тот вдруг упал на крыло, словно птица.
И значит, в Союзе быть новым могилам,
И с фото смотреть на живых юным лицам.

Бойцы аккуратно раздвинули полог.
Жилье не жилье, уставная палатка.
Внутри нет привычных кроватей и полок,
На досках скатерка расстелена гладко.

Хохол равнодушно терзает гитару,
От пота блестит мускулистое тело.
Эвенк подчищает пайковую тару,
Тоска и рутина - пока что без дела.

"О, зверье пригнали.Добро пожаловать в доблестную девятую роту!"

Вопрос задает растревоженный горец -
Мол, в чем теперь девушке в городе ходят?
Спросить бы у Юны, которая Мориц,
Зачем люди в семьях потомство заводят?

Что б дети, которых лелеют и холят,
Не спят по ночам и меняют пеленки,
И бога о здравии чад своих молят,
Потом погибали в горах и зеленке?

Тела прикипели к броне, как к опокам.
На дальнюю с хавчиком едут заставу.
Не все так затейливо и однобоко
С залитой в откосы фруктовой проставой.

В одной обретаются все - таки келье,
Туркменский чемэн и солдатская брага.
А створ БМД,чем, скажите, не фляга,
В которой бодяжат убойное зелье?

Готовят солдаты концерт по заявкам,
Поставив на камни плиту миномета.
В дали,за дувалом, зашпрехали шавки,
Почуяв некстати неладное что - то.

"-Ахмед, это ты? Сейчас мы тебя мало - мало убивать будем".

Вот входят в кишлак, нежилой вроде с виду.
Саманных домов обгорелые глыбы
Смертельную прячут в глазницах обиду,
И гильзы лежат, словно дохлые рыбы.

Сквозь черные, в копоти, дыры в дувале,
Им видно,как в поле пшеница пылает.
И дух, притаившийся в тесном подвале,
В них подлую очередь вдруг посылает.

Вот первая смерть с очевидностью лютой,
Свои разбросала старушечьи клюшки,
И сразу достигла вершин абсолюта
Жестокая явь той не детской войнушки.

Когда на груди десантуровский тельник,
Считаешь себя молодым и бессмертным.
На муджи ходил в полный рост мой брательник,
В бою оставаясь беспечно - инертным.

Потом проклинал он такую беспечность
И жестко учил молодых той науке,
Когда вспоминал своих канувших в вечность,
Прошедших сквозь пламя и адовы муки.

Трассируя склон без единой былинки,
Идут как по злой, остывающей лаве,
В виду непорочно - зеленой долинки
К своей негасимой, оправданной славе.

Так хочется пить. Нестерпимая жажда
Гранитными делает черные губы,
Но сделав заветный глоточек однажды,
Ты просто сгоришь, опалив свои трубы.

Деревья уходят, как правило, стоя.
По их обгоревшим стволам, как из раны,
Сочится от сока, как барда, густое,
Тягучее варево жизненной праны.

Их корни, как сердце, толкают сок к верху,
Где прячутся птицы, как БУР под полою,
Но там лишь зола, словно серая перхоть,
И стали их гнезда сгоревшей золою.

А гнезда солдат в городах и поселках,
В глухих деревнях и тоскующих селах,
Где старые фото желтеют на полках,
И правильных книжек стоят частоколы.

И эта война станет книжной когда - то,
Напишут про это маститые дяди,
Как наши в боях погибали ребята,
Не зная за что, и чего бога ради.

На выходе в горы боец зазевался,
А рота за выступом скрылась, похоже.
Два дня над солдатом душман издевался,
С живого сдирая упрямую кожу.

А где - то, в Союзе, отправив моторы,
Мажоры в шалманах гуляют красоток,
И нет той проклятой жары, от которой
Дрожали бы шпили московских высоток.

Как в трЕморе горы дрожат полуденном,
Такие красивые, как на картинке.
Так мама над сыном дрожит обретенным,
Который вернулся в запаянном цинке.

Белеют размытые жаром вершины.
Уходит тропа в неподвижные кручи.
Под ними поедут колонной машины,
Приказ их прикрыть силой роты озвучен.

Пройдя сквозь Саланг до Джабаль - Ус - Сираджа,
Долины зеленую плешь Чарикара,
Колонна пылит после долгого хаджа
В пергаментной коже чужого загара.

Застыла луна, прикопавшись в зените
За бледные тучи, плывущие редко,
И шлет с высоты серебристые нити
Священной земле нам неведомых предков.

Шевелятся в небе лохматые звезды,
Угрюмо трясутся и движутся горы.
И нового года случившийся бездэй,
Не хэппи, а смертью наполнится скоро.

Опять изнурительно - знойный "афганец",
Задует и станет постанывть тонко,
И плакать, смакуя свой бешеный танец,
Как будто в роддоме забыли ребенка.

А утром похмельной зари час недолог.
Ее паранджа, занавесившись гладко,
Висит над заставой,как розовый полог
В пастельных разводах и плюшевых складках.

Наполнена ночь ожиданием смерти.
Сместились луны синеватые кольца.
О жаркой Ямайке тоскует Лоретти
С кассеты страны восходящего солнца.

Как тонко - протяжно поет Робертино,
Как тот муэдзин, призывая к намазу,
А здесь, под землей, итальянские мины
Однажды дождутся проклятого часа.

(продолжение следует)