Вещи

Только в дом, наполненный светом,
Не ведут ни гать, ни двери, вычищенные дочерна.
Только нас перестала пугать тишина.
Крепко сжимая тёплые угли, где-то на топких болотах,
Помнишь, мы ели друг друга, будто в военные годы.
За широкий пролив, на ржавый засов, под дубовую зыбь,
Перевели стрелки часов, перевели любовь на язык,
Ви;верной желтогрудой вспыхнул день в акре от судоверфи,
И вывернуло желудок, и губы запахли смертью.
Так нам аукается, вальсируя по буеракам, бег тараканий,
Пропитались сукровицей и сыростью мягкие ткани,
Крохотный тамбур сплошь жёлтым картоном выстлан,
Только отпечатки подошв выдают моё любопытство.

Из посуды: две мелкие чашки, одна другой краше,
Две тарелки, не без труда раздобытые на распродаже.
Рукав доски гладильной, наш укромный Огайо, Уайнбсург,
В обитую стену вмёрз холодильник, как мёртвый айсберг.
Думал, поднаторею, зорко впившись в водосточную арку.
Тряпки на батарее, конфорка, клеёнчатый фартук,
Тусклые лампочки, в пыльных узлах – тугая проводка,
Правда, скатерть другая.
Эта – той не годится в подмётки.

В ванной, суть не коверкая, доподлинно известно:
Новый смеситель, новое зеркало, новая занавеска.
Не обину;ясь, буквально: звонкая дробь склизких капель,
Умывальник, кем-то выскобленный до царапин,
Розетка за шкафом – вразлад, попробуй, поди, загарпунить,
Лишь ничего – на полке, где стояли масла; и шампуни.
Берлинская лазурь, моющие сре;дства, резиновый валик,
Половая тряпка в тазу.
Кажется, это мы её покупали.

Десницей – к обшивке дивана, склонившись сутуло.
Скрипят половицы, втёрлись в паркет деревянные стулья.
Пианино "Кузбасс" – словно зверь: сиротливый, заарканенный;
Я его чёрно-белой пасти касался, затаив дыхание.
Учтиво обнажив буйство красок, громко и безутешно –
Телевизор "LG", так ни разу толком и не зашипевший,
Покрывало хлопковое, и, опостылев, за шкирку – как итог:
Пустые коробки, пустые горшки для цветов.

Издёвкой – прорехи в абрикосовых ковриках у кровати,
Поспешно съехав, мы решили и вовсе не забирать их.
Окрест и взглядом: вышивка – безликий натюрморт,
Ёлочные гирлянды, опочившие в стыках трюмо,
На нём же – "Манчикин" и "Монополия", ввяжись-ка, начни.
И чуть иначе: журнальный столик, багровый ночник,
Связки книг заковыристых, свёртки тяжб и надежд,
Я узнал в этой квартире
Каждую вещь.

Вконец не чувствуя ног, запнувшись и присев напротив,
Я вполголоса изрёк: мне сей вариант не подходит,
Всё как-то чересчур. У частной аптеки, на светофоре,
Я сказал: я всё-таки ищу ночлег попросторней.
Вам де-факто не заверить меня, подначивая и торжествуя,
Простите за время, мною потраченное вхолостую,
Едва на иллюзиях зиждясь, в попытках перетерпеть,
Кто-то смог бы жить здесь,
Но точно не я, и точно не теперь.

За кем мы – в пропасть, и за кого каждый из нас ответственен?
Ты засечка на тополе, у которого прятался в детстве.
Когда гнев перевесит, чьё сердце не обожжешь глаголом?
Ты нательный крестик, сорванный обидчиками за школой.
В ком совестно усомниться, о ком мыслишь, когда одинок?
Ты раненая птица, которую выходил и выпустил в окно.
В ровном разрезе: кем восхищен, и кем очарован?
Ты больше, чем поэзия,
Но меньше, чем слово.

На истрёпанном чемодане, нищим эмигрантом,
Шесть долгих лет скитаний по чистилищу Данте,
Разменянный и распотрошённый, мимо харчевен и забегаловок,
Только видишь, я встал и пошел, как ни в чём не бывало.
Скорбью бытие; обесцветив, оплакивая потери,
Кто наблюдает ветер, тому не предначертано сеять.

Пусть будет утро, пусть будет огонёк звезды блуждающ.

Я больше
В тебе

Не нуждаюсь.

25 июня. 2021.