9 - ая рота. перезагрузка продолжение

Дремотной жарой заливает заставу.
Жужжат на плацу полудохлые мухи.
А где - то в косяк забивает отраву
Столичный мажор в пакистанской косухе.

Траву называет он ласково шмалью,
Шалой или чарцем - ему параллельно,
Что там, за хребтом, за немыслимой далью
Схлестнутся бойцы в поединке смертельном.

Цепляют на раз дискотечные страсти,
И в этом замесе обдолбанном тая,
Небрежно сдвигает браслет на запястье
В шестнадцать мелодий часов из Китая.

Такие десятками можно в дукане
Сменять у бабая легко на тушенку,
И после, под водку в граненом стакане
Их впарить за бабки бойцу - салажонку.

Потом их вьетнамцы,худые, как доски,
Штамповок в Союз навезли этих сраных,
Любого фасона,и в каждом киоске
Они продавались за семьдесят рваных.

Идет Воробей, сторожась с непривычки.
И где ты найдешь здесь, бача, кроме шуток,
(приспичило прапору)чертовы спички,
У этих харамовых местных зовуток.

Он знает, Ахмед никогда не обманет,
Ему не резон подставлять себя тоже,
Скупая патроны по десять афгани,
А эфки еще на порядок дороже.

Отточены линии старых дувалов,
Они все нарушены будут в финале.
Здесь рай для паркурщиков и экстремалов,
Но слов этих раньше, конечно не знали.

Да только здесь все, как ни кинь, экстремально.
Какой стороной в длань не ляжет монета,
Все будет неправильно и ненормально -
Холодное брутто и жаркое нетто.

Расплавленный зной,словно жидкая лава.
Белесая степь простирается гладко.
Далеких садов перламутровый саван,
И рыжие склоны в туманных распадках.

Мужское либидо кипит под парами,
Забыть свою милую нету резона.
Разобраны все, до одной,прапорами
Немногие женщины из гарнизона.

Осталась одна, с офицерской столовой.
У ней целлюлит и тяжелые веки.
Зато после сытного, жирного плова
Охотно дает за бумажные чеки.

Уйдешь от нее, как побитая шавка
С желанием дать ей наОтмашь по морде,
У ней тесный модуль и добрая хавка,
И джинсы в обтяжку на жопе по моде.

На бэтэре едет полкан зам по тылу.
Нещадно трясет его грузное тело.
Гримассой навязчивой боли застыло
На потном лице неотложное дело.

Он нехотя едет куда - то с проверкой,
Со строгой инспекцией, дать нагоняя.
Мираж, как в петлице небес бутоньерка,
Жара и солярой угарно воняет.

По красной степи, по запекшейся глине,
Он хочет успеть до начала удара,
Но бэтэр его подорвется на мине,
И будет стоять, как ненужная тара.

Фугас заложили ночные минеры.
Такого дерьма здесь - как в селах махорки,
Но с тралами танки,жнецы - комбайнеры,
Вчера расползлись по холмам и пригоркам.

Застыли на блоках в распахах предгорий,
Кольцом охватив все доступные цели.
Лежит, в ожидании, духам на горе,
Вокруг кишлаков этот круглый мицелий.

Потом на поля прилетят наши "МИГи",
И в хлам разнесут кишлаки и дувалы,
Подавят зенитки и дотов ковриги,
Оставив обугленной глины завалы.

Солдаты съедают муку и консервы.
Тылы отстают и с водой заморочка.
Где взять,как отбить полковые резервы?
Устал зам по тылу, весь спекся, и точка.

Работа все силы его забирает,
Он честно о ратном заботится деле.
Усталость в душе и раскормленном теле,
А этот водила его презирает.

За то, что он в тихом гужуется тыле,
И в модуле теплом живет, как на даче,
И как говориться, без шума и пыли
Налево крупу и тушенку хреначит.

Разреженный воздух стал чистым и звонким,
И ожили звуки в далеком ауле.
Опять по Союзу пойдут похоронки,
И будут роиться душманские пули.

Коленопреклонны в четвертой молитве,
Призыв муэдзина высок и протяжен.
Он что - то там гонит о праведной битве,
И лоб его язвами обезображен.

Субботняя служба закончилась в храме.
Дымятся свечей догоревших огарки.
В развернутой, длинной такой панораме
Плывет этот дым от Оки до Игарки.

Во всех белокаменных храмах Союза
Текли благолепные, гладкие речи,
И терпко чадили в серебряных лузах
У скорбных икон поминальные свечи.

Доволен священник в лохматой глубинке
Своей с прихожанами тихой беседой.
Слова, как в оркестре больные сурдинки
О том,как вернулся Иона с победой.

                И луч был тонок, и голос был звонок,
                И только высОко,у царских врат,
                Причастный тайнам плакал ребенок,
                О том, что никто не придет назад...
                А.Блок

Надтреснутым басом ведет, убирая
С лица бородатого свой долгий волос.
А здесь,убежденно молитву стирая,
Мулла возвышает стенающий голос.

Шестерка волов тащит взорванный бэтэр.
В дорожной пыли обгоревшие скаты.
На пыльном проселке лежит каждый метр
В вонючем помете страдальцев рогатых.

Колодцы минировать - злая затея.
С арыка попить - загреметь с гепатитом.
Идешь по тропе задыхаясь, потея,
И фляжки пустые ругаешь сердито.

Стоит в капонире сухом БМПэшка,
Разбросаны рядом кирки и лопаты,
Стоит АГС на разрозненных вешках,
И что - то готовят на ужин солдаты.

Такая идиллия вроде разлита
До самой вершины.Откуда - то снизу,
Доносится гневная речь замполита,
Который зачем - то поперся к кяризу.

Журчат как - то мирно подземные воды,
Вот только из этого смрадного мрака,
Смертельные жадно кружа хороводы,
Внезапная скоро начнется атака.

Бойцы разбудили железное бИло,
И начали лопаться вспышки ЭРЭСов,
Опять этой ночью кого - то убило,
Покрылась пунктирами тьма, как завесой.

Кому - то лежать в полковом новом морге
Под жалобный плач сироты - ветрюгана,
И будет луна цвета рыжего корги
Недобро гореть в черном небе Афгана.

Его вспотрошат,вгонят внутрь заморозку,
И в цинковый гроб аккуратно уложат,
Оставив ему лишь окошка полоску,
Что б было на сына хотя бы похоже.

Вот с запахом тления и формалина
Лежит до отправки маманино горе,
Куском окровавленной,будничной глины
На струганных досках в саманном притворе.

Паколь в дипломате - подарок для деда,
Индийский платочек и джинсы "монтана",
А для братовьев и Алехи - соседа,
Дешевые ножички из Пакистана.

Случилось так быстро, случилось так страшно,
Как будто прошли сквозь игольное ушко,
Так все остальное бывает не важно,
Когда петухом запоет вдруг несушка.

Когда вдруг неведомый, страшный бабайка,
Гнездясь где - то там,у дрожащих поджилок,
Реальная сущность, не сказка, не байка,
Приходит весь в черном из детских страшилок.

Ударили под ноги желтые пули,
НанИзав на жала смертельной отравы,
Как пчелы, свои стерегущие ульи,
И сдохнув, попадали в рыжие травы.

Чернеет неласково траурным крепом,
За каменным гребнем откоса граница,
Где в черных одеждах, качаясь нелепо,
В суконных паколях стрелков вереница.

И вот "Черных Аистов" жуткая стая
Слетелась на горную эту заставу,
И в запахе теплого дыма растаял
Пейзаж, обдуваемый слева - направо.

Бугрятся наемников черные спины,
Не аисты вы, а голодные цапли.
А дома родные краснеют рябины,
Роняя на землю кровавые капли.

Как в детском кошмаре, идут бессловесно,
Ступая бесшумно матерые духи,
И только слыхать, как на камни, отвесно,
Пикируют вниз синебрюхие мухи.

Вот первый из роты, кружась с автоматом,
Упал и закончил свой танец смертельный.
Как смерть отгонял он отборнейшим матом,
И как целовал он свой крестик нательный.

Кричат и катаются в ужасе люди,
И бьются в агонии их оболочки,
Как те караси в обмелевшей запруде.
А души их - ангелы в белых сорочках.

Ползут и кричат, задыхаясь  от боли,
На ватных руках, в окровавленной рвани.
Дают моджахедам, которые в доле,
За каждого нашего сотку афгани.

Бежит по ущелью зеленая речка,
На белых застыв гребешках переката.
В предчувствии страшном забьется сердечко
Девчонки, которая любит солдата.

Лежащие трупы углами на тропы,
Как комья тряпья в бородатых оскалах.
Здесь нет эдельвейсов, как в странах Европы -
Снежинок - цветов на обугленных скалах.

Здесь нет дорогих горнолыжных курортов,
В горах не найдете канатной дороги.
Здесь вместо канатки - РД этот чертов,
И сбитые в кровь, неподъемные ноги.

Вечерние тени стекались в ущелье,
И в дальней гряде не спеша, растворялись.
Опухшие тучи, как люди с похмелья,
Багровыми стрелами в небе швырялись.

Уходит с этюдником светлой долиной,
Оставив себе и для духов гранату,
Джоконда в колодце с запекшейся глиной,
Художником бывший, и бывший солдатом.

На небе холодном круги рисовались,
В седых облаках,как в серебряных ризах.
И те,кто еще на ногах оставались,
Внезапно исчезли в подземных кяризах.

Ушла воевать молодежь к моджахедам,
Ночами тайком в кишлаках появляясь,
Тем религиозным ведомые бредом,
И женам, и детям своим умиляясь.

А после боев появлялись могилы.
У стен кишлака, чтя Корана законы,
Как соль на губах после рюмки текилы,
Спеленутых духов белели коконы.

В ряд травы в вечернем колышутся свете,
На них лежаков пара - тройка носильных.
И будет трепать неприветливый ветер
Зеленые ленты в шестах надмогильных.

А наших в Союз повезут на тюльпане,
Со слов Розенбаума - к русским зарницам,
Не в строгих костюмах от Гуччи - Армани -
В шинелях из цинка, с окошками в лица.

Рвануло,ударило пылью на склоны,
Вдоль них закудрявились тучи разрывов.
И бэтэр,идущий в начале колонны,
Усохся на башню, взлетевшую криво.

Когда вдруг внезапно раздвинулись горы,
С которых весь лоск отошел и попадал,
Колонна свои заглушила моторы,
Готовясь принять ожидаемый батлл.

Ледник дышит влагой такой недоступной,
Парящий над кручами без камнепада,
Духан маскируя тяжелый и трупный,
На каждой вершине сияет лампада.

Харкая, закашляли залпы зениток,
Запахло бензиновой гарью, и сразу,
Трескучие строчки бледнеющих ниток
Пошли из - под скатов застывших КамАЗов.


Горит наливник, запрудивший дорогу,
Сливая на землю тягучее пламя,
Не скинуть ему эту дымную тогу,
Уже прикипевшую к скрюченной раме.

Сквозь страх ожидания пули и боли,
Проснулась другая, знакомая сила,
Которая в русском, некошенном поле,
Отчаянно буйные травы косила.

На кручах, по склонам,до самой вершины,
По телу земли расползлись, как нарывы,
Вздымаются черные в красном разрывы,
У рваных воронок пылают машины.

И броников виснут на стеклах жилеты,
Но помня всегда о своих адресочках,
Заплющат водилы до смерти билеты
В латунные гильзы на крепких цепочках.

Под броником мокнет листочек бумаги,
На нем мелким бисером маминых строчек
Началом короткой, отчаянной саги
Мучительно вышилось "- Здравствуй, сыночек.

Поклон тебе шлют деревенские наши.
У Костика Мурка приплод окотила.
Хотел утопить, да жена его, Глаша,
На весь переулок скандал закатила.

Не мерзнешь ли ты? Одевайся теплее,
Рубашечки все я твои постирала.
Они стали белого снега белее..
(Ты, мать, словно чуя, его собирала).

Вчера заходила я к Светке - золовке,
Сестра тебе свитер вязать собиралась,
Купила у Светы я шерсть по - дешевке,
И даже на гречу с тех денег осталось".

Откуда ей знать, что проклятая гречка,
Уже просто в горло не лезет, зараза,
Что этой крупой, дефицита предтечей,
Забиты под занавес чрева КамАЗов.

"-А дед твой затеял для кроликов клетки,
В твоей мастерской, прямо в летнем сарае,
Прознав о породе какой - то там редкой,
Ведь старый - что малый, пускай поиграет".

Раздвинул КамАЗ толстолобой кабиной
Пустынные дали белесых предгорий.
Из белого жара горячей дробиной
Орел вылетает, как с горки Егорий.

Без клекота, молча,парит над колонной,
Которая долгую давит дорогу,
Спеша вереницей размыто - зеленой
В Союз, к матерям и родному порогу.

За стеклами тянется ржавая осыпь.
Нагретые камни дохнут терпкой вонью.
Над дымным хвостом пулеметная россыпь
Искрошится рябью, как стая воронья.

Ты в речку, рожденную горными льдами,
Опустишь свои огрубелые руки.
Зеленка весенними дышит садами,
Арыки и русла текут по - науке.

Они напоЯт беспризорные нивы,
Из яблонь сады и кусты винограда.
И мы, слава богу, пока еще живы,
Не надо войны, больше, люди, не надо.

Утратила мутная даль очертанья,
Слилась с невысоким, распахнутым небом,
И пули свои прекратили метанья,
И в поле запахло не смертью, а хлебом.