Апокалиптический монах

Измаян уже общественной мыслью,
Где глухой учит немого, где слепец ведет слепца.
Эту дряхлую мысль нужно возвысить!
Я вам прочитаю сказку без счастливого конца.
 
А за счастливым — это к другому,
Из сытой буржуазии.
Я работаю скальпелем по живому,
Без перчаток и анестезии.
 
Отмечаю сегодня День Валентина
Без лирической женственности.
Слово использую, как гильотину:
Пишу письма ненависти.
 
Желаю тебе подавиться кофеем!
Тебе — с уремией сидеть на морфии!
 
Я замозоленный, скользкий
Полоз.
С болью густой и вязкой.
В тридцать шесть во весь голос
Кричал Маяковский.
Я в тридцать шесть порву связки.
 
Я разгневанный питон
И всех хищников глашатай.
Я в ваш гнусный мир пришел,
Чтоб не соглашаться!
 
Если ты меня не понял,
Перестань читать на этом слове.
Распадаюсь, как полоний,
Я — тротил, я — взрыв сверхновой!
Распадаюсь, как полоний,
Я — дурная весть, я — омен!
Буревестник, искра, фатум,
Радиоактивный атом!
 
Говорю для тех, кто желает слушать.
Остальные — с «Челюскина» на сушу.
 
В сегодняшней программе
Я буду швырять камни,
А потом кану в небытие.
Первый камень — жрецам
И лжецам,
И семье.
 
Я недавно, по забавному совпадению,
Смотрел передачу про лососевых.
Кармазиновых рыб влекло против течения
К завершению невеселому.
 
Рев и волн о камень шелест,
Идет лосось на нерест!
 
Разбиваясь о бурые скалы,
Смертники мчатся к победе.
Истощенные и усталые,
Гибнут в зубах медведей.
 
О глупые жертвы!
Что ими движет?
Какие глубоководные черти?
Ужели так надо
Лететь против ветра?
Ужели для смерти
Нет места поближе?
Их мириады!
Они все фанатичны,
Но их доблесть слепа,
Зла и не романтична,
Как стремленье раба.
 
Им не оставили выбора!
Системе не нужна рыба.
 
Системе нужны только гены.
В этом бессмысленном круговороте
Лосось отдает свои жизни природе.
И жаль, что не может вскрыть вены.
 
Брызги — плевки
Хохочущего потока.
Родятся мальки
В пучине жестокой
И породят новых.
И те тоже скурвятся.
Косяки обреченных
Струятся по улицам.
 
Так было и впредь так будет всегда,
Не изменить ничего, никогда,
Ведь вы же не рыба,
Вы же властители,
И вам дали выбор,
Но вы сами хотите,
Чтобы ваших детей тоже грызли
Свирепые страсти, люди и гризли!
 
«Природа не злая, она безразличная».
А безразличие разве не зло?
Животная сила, тупая, безличная,
Быть ее частью нам не повезло!
 
Я не выношу людей без умственной нагрузки,
Я, как Троя, изуродован пожаром.
Вот, недавно видел социальную рекламу в Курске,
Где написано: «Жизнь — лучший подарок!»
 
Предположим. Хорошо.
Я, конечно, извиняюсь за колкости,
Но смерть тогда что?
У подарка вышел срок годности?
 
Мне брюшину разорвет грабитель даром,
А девицу невыносимо красивую
Вчетвером могут изнасиловать.
Так рождение становится кошмаром.
 
Я лучами света,
Точно Гор — Сета,
Изничтожу в пепел
Древние правила.
Отсыревшие
в гробах порфировых
И вылезшие
из склепа,
Как столетние вампиры
В Трансильвании.
 
Лешие с мордами мшистыми
Вышли из синего леса,
Олибаном курясь душистым,
Напевая тягуче мессу.
У них вместо атласа — иконостас,
Да панагии на груди.
Лешие яростно будут учить нас,
Как, сколько и с кем блудить.
 
Склони выю покорно, сигамбр!
Раболепно опустись на алтарь.
Пусть кинжалом твою диафрагму
Вспорет диакон, одетый в орарь.
 
Ты позволь ему залезть внутрь.
Ты позволь ему взять твое сердце.
Тебя диакон научит быть мудрым,
Как святой Николай страстотерпец.
 
У него холоднющие руки.
Борода почему-то вся липкая.
У него сами ангелы — слуги!
И апостольская улыбка!
 
Чад струится из кадила.
Напевает поп тихонько:
«Господи поми-илуй…»
И карябает ручонкой
 
Средостение, легкие.
Тайно растит опухоль,
Неизвестную онкологии.
Он в просфоре и ладане
Замурует боль наглухо.
Чтобы стены не падали,
 
Чтоб стоял архаический мир.
Чтобы нищий остался нищим.
Чтоб единственный путь у всех был.
Да другого никто и не ищет.
 
Может, у бога ослиный хвост?
Может быть, он фиолетовый?
Может, он лошадь и жрет овес!
Вы думаете трафаретами.

Что, если Псалтирь — обман и бред?
А что, если бога вообще нет?
 
Рациональное зерно,
Если явится оно,
Поп, обрезав мысли бег,
Ласково задушит.
Был свободный человек —
Сделали игрушку.
 
Спорил с одной милой дурочкой.
Она тараторила: «Юра, Юрочка!
Чтобы дети глупые
Не сидели на наркотиках
Нужны общедоступные
Антибиотики!»
 
«Лучше пусть едят просфору,
Чем колоться героином.
Все равно еще не скоро
Мир избавится от религий!»
 
Вопреки предрассудкам
И больным пересудам:
Дурак без Библии
Лечь не хочет в могилу.
Боится попасть на нары.
А дурак с Библией
За гордость ушибленную
Набьет вместо бога харю!
 
И в экстазе неистовом
Принимает псориаз
За нерукотворный спас.
А морфий за истину.
 
Пока дикари
Носят стихари,
Мы их невольники.
Пескари на столе патриаршем.
За фразы крамольные
Меня приготовят со спаржей!
 
Скольких детей заморит ваш Кронос,
Прежде чем Зевс разорвет ему брюхо?
Скольких готовы вы пустить под откос,
Ради тугих на рассудок и ухо?
 
Я не желаю знать ваши лица,
Если вы трусы и вы не готовы
Против гончих христовых
Биться на моральной войне.
Но если готовы мириться,
Что человек — шестеренка,
Больше не говорите мне
О слезинке ребенка!
 
Дрожу, вою, тошно мучаюсь,
Грязным отчаянием смолимый.
У меня вместо падучей
Справедливости неутолимая
Жажда!
 
Устав долбиться лбом,
Устав водить каракули пером,
Однажды
Я, потертый и нахмуренный,
Вечером
Синюшным и прокуренным,
Устав от вечной мерзлоты,
Себя увековечу
В истоме вечной пустоты.
 
Выйду я из обшарпанной комнаты,
Где чаевничают одни эгоисты,
Не услышанный и не понятый.
Ведь я был среди них альтруистом.
 
По родительскому велению
Я свалился в тартар.
Перепачкался скверной
И теперь жду инфаркта.
 
Почему мы должны сидеть тихо, как мыши?
Почему я при жизни хожу по мытарствам?
Я задаю вопросы, но слышу:
«Сынок, у нас такое государство!»
 
Что, правда? Да ладно?!
Тогда вам зачем было это все надо?
Разве для вас неизбежное счастье —
Новых людей пытать напастями?
 
Я родился в мире,
Где бесы — в клире,
А остальные,
Как крепостные,
Собирают оброк, всем миром
Ползая на карачках.
Здесь лжецы плачут только мирром,
Если вообще плачут.
 
Я герой сатиры!
Я родился в мире,
 
Где есть такая работа, как «****ь».
Где дерусь со своими мыслями.
Как мне вас после этого называть:
Идиотами или садистами?
 
Мать страдающего организма
По уши кровью обрызгана!
 
Я дымлюсь от перегрева.
«Грубиян, свинья!»
Пятьдесят процентов гнева.
Пятьдесят — нытья.
 
«Извинись! Ей стало дурно от твоих речей,
Может, она хочет ребенка?»
А часто вы жалеете убийц и палачей
Без уголовного срока?
 
Все страдают организмы.
Ваши утешения
Только упражнения
В вербальном онанизме!
 
Говорю, но не слышат, не слушают,
Как шурупами закупорены уши
Демографией, агитацией…
Пусть так. Ладно!
Не забудь, что в «Пятерочке»
Тушенка по акции.
А сухарики «Три корочки»
Дарят вообще бесплатно.
 
Я однажды уйду,
Не понятый,
Как угрюмый колдун
Всеми проклятый.
 
В темноте отыщете меня:
Бирюка, заснувшего в визгливом кресле.
Стану белый, как известняк.
Новому дьяволу освобожу место.
 
В правой руке — карандаш.
В левой — записка.
Надпись: «Улетел на шабаш!
Путь не близкий».
 
Мне не нужно всхлипов и жалости.
Окочурюсь без единого друга,
И реветь по мне будет лишь вьюга,
Но когда так случится, пожалуйста,
 
Граждане, помните!
Что в нетопленой комнате
Тихо умер среди эгоистов
Единственный альтруист.
 
Первый камень — жрецам
И лжецам,
И семье.
Второй — бархатным душам
И вам.
Всем на этой земле.
 
У меня змеиный взгляд,
А в клыках смертельный яд.
 
В мире робеющих, тусклых ящериц,
Руку, от их крови склизкую,
Языками привыкших умащивать,
Я прослыву василиском!
 
Девица невеждам,
Для которых она — яловица,
Отвечает вежливо,
А потом в интернете жалуется:
 
«Все говорят, что мне пора замуж!»
Так чего, милая, терпишь, как связанная?
Если сама себя не уважаешь,
Почему думаешь, что другие обязаны?
 
С муломордыми, оскотиненными врагами
В губы позорно чавкаетесь,
Когда нужно вырвать их с языками
И сказать, что в зубах кариес!
 
Если некому
Им раскрыть веки,
Сжечь, уничтожить дефектные
Вопросы пола,
Ложь выставив напоказ,
И если выкрикнуть некому,
Что король — голый,
Я сделаю это за вас.
 
Мы сделаем это за вас!
Взгляните же: король — голый!
Ничтожны вопросы пола!
Пал православный каркас.
 
Глядите, вскормленные злом,
Фарисейством накачанные!
Умеете лишь размножаться козлом.
Глядите и не отворачивайтесь!
 
Я тиранов, кровососов
Обращу в невзрачный камень.
Их тела возьмет короста,
Я — пунцовый, алчный пламень!
 
Шевелятся дрябло слизни.
И тошнит уже от пресной
Желатиновой жизни.
Я хочу на Красной Пресне
Обстреливать коричневых!
И хочу жизнь с привкусом
Тетрилово-коричным.
Я хочу стать вирусом,
 
Чтобы колыхать обрюзглые умы!
Чтобы пробуждать забитых и немых!
 
А если устану быть василиском,
То, нахлебавшись кагора,
По Садовому буду плясать епископом
Без омофора!
 
Но вместо этой
Разноцветной
Дрожащей канители,
Я засыпаю снова
В изжеванной постели.
И дальше слово в слово
 
Повторяются те же дни.
Подмигивают так же
Большого города огни.
Каштаны кроной машут.
 
Живу поганкой.
Шляюсь пустынником.
Пахну валерьянкой
И пустырником.
 
Я — вождь! Вождь…
По-моему, дождь?
 
Мерно капает с крыши:
Тук. Тук.
Студнем улица дышит.
Под окном на асфальте
Кто-то пьяный валяется.
Его дворник:
Тюк. Тюк.
Завтра вторник…
 
Тук.
Тук.
Тук.
 
Ненавижу этот звук.
 
Я ищу в глазах потухших
Ускользающую душу,
А та прячется, словно девочка
От старого педофила.
Она тоненькая, как веточка.
И упругая, будто жила.
 
Мне сказали:
«Ты мог бы многому научить людей».
Я засаленную
Ношу рубашку. Я не Иов, не Моисей.
 
Как человека провести по лестнице,
Если он не хочет?
Если источнику
Смрада потворствует, а то и крестится?
 
Поколение за поколением,
Не вздымая зажирелых голов,
Становится на колени,
Чтобы кесарю делать новых рабов!
 
Вы из-за этого обречены,
А я обречен из-за вас.
В мертвую цепь плотно запряжены.
Я же, пожалуй, пас.
 
Вы — только средство.
Как нефть или газ.
Бензин мироедства.
Лишь иногда среди камня
Можно найти топаз.
В рое мещан — горлопана.
 
Нет. Вы не средство.
Вы — пища!
Яство для бедствий.
Мясо для хищников.
Вы людоеда Гренделя
Снабжаете добровольным питанием.
А я в одиночку сбрендил
И поднял декабристское восстание!
 
Хожу, как обезглавленный.
Не влезу в застарелый
Пиджачок.
Ведь уже ношу окровавленный,
А не белый
Воротничок.
 
Они говорили: «Юра, ты умный!»
Это не я гений — это ты болван.
Умный — в Кремле. Я приблуда.
И всего лишь затухающий вулкан.
 
Расползаюсь я лишаем.
Эти буквы посвящаю
 
Тому, кто зовет себя нигилистом.
До красной надписи в дневнике.
Тому, кто считает себя пессимистом,
Гуляя на моральном поводке.
 
Вздыхаете ветхозаветно:
«Зачем жить, если мы все равно умрем?»
Точно узнали об этом,
Прочтя на заборе сегодня днем.
 
Вы брызжите пустословием
Пышно и траурно,
Как будто по философии
Задали Шопенгауэра,
 
А потом выдаете:
«Суицид — это слабость.
Любая жизнь — благо!
Даже в слезах и поте».
 
«Каким бы ни было общество,
Но мы в нем живем».
Можно не жить. Проще простого!
И до того, как отведут на заклание,
Расцеловаться с огнем
По собственному желанию.
 
Ёжитесь зайцами
И от зависти
Давите
Смелость, вам неугодную.
Вы презираете
Человека свободного!
 
А из себя пыжите без повода
Храброго рыцаря Роланда,
Дерзкого революционера
И горделивую лайку,
На которую звонко лают
Йоркширские терьеры.
 
Льву подражать пытается зебра!
И выглядит это так же нелепо,
 
Как похотливый мерин
Или говорящий лобстер.
Дешевая самоуверенность
Байронического мопса.
 
Сутулюсь в утробе здания.
И пилигримом избегаю
Жовиальной возни,
Но, не стесняясь, они
 
Лезут, безумные и бесстрашные.
Будто не видно, что я крокодил.
Мечутся, как вороны на пашне,
Хотя я совета у них не просил!
 
Мучают жизнелюбивой эстетикой
И карикатурами утомляют этими:
 
«Талифа куми!
Реальность прими!
Встань и иди!
Отвлекайся на разную нудь.
Может быть, по пути,
И добьешься чего-нибудь».
Я смеюсь тяжело и натужно.
 
Ведь мне ничего не нужно.
 
И совет нелеп, смешон.
Так что ты
Катись с горы
Бодрым альпинистом!
Мне в блевоте хорошо.
На земле золистой.
 
Князь Андрей, когда раненый упал,
Видел небо Аустерлица!
Я же таращился на Курский вокзал,
Ботинки и пыльные лица.
 
А потом совсем закис,
Побледнел, обмяк…
И скатился лицом вниз
Прямиком в овраг!
 
Тяжко мозгу моему
И в шартрезовом дыму
Нет ни продыху, ни рубежу!
Мысль как проститутка измызганная.
Навернулся — теперь лежу.
Дурачком муравьев облизываю.
 
У меня синдром неудачника.
А харизма —
Мамзель капризная.
И не прячет самого главного:
Баламута, больного горячкой,
И его морду поганую.
 
Я себя не чувствую собой,
Будто моей мутной головой
Два человека владеют:
Один гуттаперчевый, сладкий.
А тот, что позлее,
Хочет устроить резню на Лубянке.
 
Нервы ссохлись. Не идет им на пользу
Дружба с чернилами, литерой и дьяволом.
А мог бы по праздникам жрать мимозу
И делать гомункулов под одеялом.
 
Уродился чудаком.
Вы скажите, как в таком
 
Политическом климате
Человеку играть мессию?
Ради бога, не смешите,
Христос спился бы в России!
 
Так чего говорить обо мне.
В этой гниленькой плоти
Жмутся души лохмотья,
А божественной искры нет.
 
Я лежу. Глотая комья,
Слышу голос незнакомый:
«Эй! Товарищ полицейский!
Что за гражданин валяется в кювете?
От него воняет зверски,
Тут же ходят люди, дети!»
 
Я встаю немного шаткий.
Все в порядке!
У меня здесь славно, мягко…
Я как огурец на грядке.

Они смотрят на меня, козлоглазые.
На меня смотрят, на чумазого!
 
Повторяю: все нормально,
Я сюда забрался сам.
Что? Да ну вас, я не пьяный!
Просто тяжело ногам...
 
Грязь блестит, как кабошон!
Так что, милый друг, заткнись.
Мне в блевоте хорошо.
Мне в канаве заебись.
 
Первый камень — жрецам
и лжецам,
И семье.
Второй камень — вам,
Третий будет мне.
 
На первое — смех с кровью.
На второе — смех с болью.
На третье — боль без смеха.
Пытка для меня утеха.
 
Страшно это понять,
Дико видеть опять,
Что в глазах пелена,
Что я глыбой прижат,
И что кроме меня
Никто в этом не виноват.
 
Шкура глянцевитая,
Натура деструктивная,
Змея не ядовитая,
А радиоактивная!
 
Я могуч и не обуздан, как Геракл.
Вместо селезенки у меня реактор!
Или двигатель внутреннего сгорания
С электродами из иридия.
Гамма-излучение — вот моя компания,
Я умру — останутся нуклиды и нуклидики.
 
Невидимым ядом проникну под кожу,
Объев кровяные клетки.
Ты не почувствуешь, но занеможешь:
Есть лейкоциты — и нету.
 
Я могу иногда,
Когда в Андромеде луна,
Взяв счастье пинцетом,
Не обольщаясь, пощупать.
Ведь знаю, что это
Фаза ходячего трупа.
 
Поздно или рано
Все пройдет, что болит.
Только мои раны —
Палестинский конфликт.
 
Эй, Демиург!
Милый друг!
 
В бездну — рай,
Лучше просто дай
Истлеть миражу!
Ведь я выгляжу,
 
Точно художник сделал лишние мазки.
Демиург, отпусти!
Я болтаюсь здесь даже не для красы,
А по глупости!
 
Я отчаянно кричу,
Но не слышат меня облака.
Безразличен грачу
И плаксивое небо глядит свысока.
 
Смерд мелкотравчатый рядом с тобой,
Как перед античной красотой
Чудище из фольклора.
Глупый, жалкий, кургузый,
Хочу быть опорой —
Превращаюсь в обузу.
 
И в унылом шапито
Огрызаюсь ни на что,
Как подбитый барс.
Я сорняк.
И говорю им: казус белли.
Ты Афина, Тор и Марс!
Я же так.
Примазался без цели.
 
Я любуюсь тобой, и меня сладко колют
Мои лучшие муки.
Желать тебя сразу и приятно, и больно:
Это как резать руки.
 
Я и дома, и даже на улице
На себе скребу кожу и вою
От твоей расстегнутой пуговицы.
И считаю ворсинки обоев.
 
В одиночку хожу по краю.
Я пока что даже не знаю,
 
Какой выбор ты делаешь по утрам.
Жарить снова на завтрак яичницу
Или отдать предпочтение овощам?
Светлая кофта или брусничная?
 
А капучино с сахаром, без?
Нет, это помню. Без сахара.
Прямо идти или через лес?
Или как-нибудь вдоль бульвара?
 
А есть ли у вас бульвар?
 
Постель заправить измятую
Или оставить все так?
Тушить резинкой перегар
Фруктовой или мятной?
Снова в квартире бардак.
 
Ну что? Коньяку или по глинтвейну?
Вишневый ликер или кофейный?
 
А может,
тебя тоже
режет чешуя?
Не хочется дни влачить, месяцы.
Может быть, думаешь так же, как я:
«Утопиться или повеситься?»
 
Я на тебя взгляну ночью глазом
Туманным, абсентовым.
Видимо, так решил кто-то из асов:
Быть нам с тобою серпентами.
 
Думал, что стану чем-то.
Но не думал, что пеплом.
 
Трясусь и млею,
А удав шею
Давит туже и туже!
Люди, у которых я искал помощи,
Делали мне хуже.
Потому что сами были беспомощны.
 
Эта тьма из вантаблэка!
Я — сутулый, ржавый и надтреснутый колосс,
Обреченный и калека.
Я боюсь и мне кажется
Я для тебя решенный вопрос!
 
Растолчен в ихоровую кашицу.
 
И запутан, одурманен колченогим бесом.
Страх во мне — железо расплавленное,
Кирие элейсон! Кирие элейсон!
Я боюсь, что бояться мог правильно!
 
Там чиню и здесь замазываю ваксой.
Я — безвольная букашка,
Все сильней расползается клякса
На моей истории.
Точно бог опрокинул чашку
С цикорием!
 
Расчлените меня, как Имира
Ради новорожденного мира.
 
Избавьте от мудрости, как Прометея
Избавляет орел от печени!
Пусть меня стиснет в объятиях Гея,
Знание зрячим ломает плечи!
 
Убейте голодом.
Прекратите тифозное буйство,
Как вам будет угодно,
Но спасите от темного чувства
И душевных экзем!
 
Это лучше, чем
 
Тулиться к небу сгорбленным Атлантом.
Пусть Кондратий огреет обухом!
Геркулесовы столбы моего таланта —
Называть зычно олуха олухом!
 
Чай остывший не допью.
Я скормлю себя зверью,
 
И, едва кончив главу,
От бессилья разорву
Тетрадь.
Я умру, как Сид Вишес:
Так и не научившись
Играть!
 
Я хотел бы стать чем-то большим,
Прежде чем кану в Лету,
Но придется захватывать Польшу.
Я — наследник Гамлета!
 
Или, может, я просто Чарли
С цветами для Элджернона.
Посреди Гулливеров карлик,
Ведь регресс неизбежен!
 
Вижу сны,
Дрожащие, резкие и пятнистые.
Они солоны
И щедро на голову валятся листьями.
 
Ночью мерещатся
Престранные вещи.
 
Ты ацтекское божество,
Которое требует моей крови.
Я пылинка, ничтожество,
Всю бери! Напейся вволю!
Ты — Анубис и Аид,
Я же просто Леонид.
Дирижер на сатанинском бале.
Твой слуга. Слуга Баала!
 
И шепчу тебе в глаза глядя, как василевсу:
Dominus miserere! Кирие элейсон…
 
Снится так же, что я равновеликий,
Громогласный, деспотический бог.
Римляне для нас возводят базилики,
Я нектар наливаю в золотой рог.
«Пьем за молодость! Пьем за победу
Над инеевым титаном!»
И обходят стороной беды
Двух Левиафанов.
 
И еще вижу я,
Что мы просто два меченных человека.
Два терзаемых злыми богами ацтека.
Пища для воронья.
 
Точно воины-ягуары,
Мы, борясь ожесточенно,
Сгинем в битве при Силаре,
Взяв с собой центурионов!
 
Проклинаю и плююсь!
Ты меня ласкаешь
Мраморными пальцами.
«Идиоты, ну и пусть.
Мы с тобою в стае».
Вдруг фантом расслаивается,
 
Лишь оставив кислый след.
Ведь в моей каморке
Не было уборки
И живых тут нет.
 
Фоксу в Тауэре покой неведом!
Лениво тянется одна и та же мантра.
Я изъеден полуночным бредом
И каждый день думаю, что умру завтра.
 
Жалкий стон. Трещу, шатаюсь,
Как «Эндьюранс» среди льдин.
Меня дразнит моя память.
Почему я здесь один?!
 
Нет. Я не один. Все хуже.
Я наедине с ужасом.
 
Слышу такой соблазнительной шепот,
Что не знаю, смогу ли противиться.
Острые импульсы, холерический ропот,
Комната вторит: «Взойди на виселицу!»
 
Бритва, револьвер, петля,
Электричка, мост, вода,
Раздираю сам себя.
Цианид, нож, пустота…
 
Я жую и давлюсь черной болью.
В нервах — сто мегавольт,
На сердце Детройт,
А вокруг отчужденный Чернобыль.
 
Это банька с пауками!
Ужас не смахнуть руками!
 
Питая аммиаковой алгией
И маня
Карамельной летаргией
Он меня
 
Убивает, как британца — иприт.
Я хожу, спотыкаясь, по грани.
Из-под ног гадкой крошкой летит,
Осыпается мокрый гравий!
 
Страхи прячутся в торшере,
И азот струится по венам.
Черномазые химеры,
Выгибаясь, ползут по стенам!
 
Из теней тягучих, зыбких,
Не мигая гляжу на них.
Я, всю ночь считая ошибки,
Собираю надрывный стих.
 
Я седым, взбешенным громовержцем
Небо разорву впотьмах!
Но послушно собственное сердце
Принесу тебе в зубах.

И хотя я пал на дно,
Помню, что у нас одно
Наименьшее общее кратное.
Я хочу вернуть потерянную стать!
Я хочу срастить обратно
Свой хребет.
Только думаю, как мне сказать
Об этом тебе?
 
Слова, мысли — лебеда.
Кончилось горючее.
Я живой только, когда
Говорю созвучиями!
 
Мир божественных игрушек
Пламенным мечом разрушим
И заменим рдяной мглой.
Я — ошпаренный щенок!
Если гибнуть, то с тобой.
Или зверем
У твоих ног.
Или зверем… я верю!
Что Георгий не заколет змея.
А мангуст поперхнется коброй.
Беовульфом я ранен, но не убит,
И пускай для души клетка — ребра,
Я верю:
У постели моей Хель еще не сидит,
И еще не потерян берег!
 
Просыпаясь, я себе говорю каждый раз,
Что покину эту пещеру.
Но, по-моему, я здесь слишком увяз
И, по-моему, потерял веру.
 
Так пускай грозный ветер дыханьем развеет
Мой свинцово-серебряный прах.
Я живыми отвергнут, я живыми осмеян,
Я — апокалиптический монах!
 
Бедняку огонь дороже самоцвета,
Он в него сует обглоданные пальцы!
Воск безжалостно капает на газету.
Сижу выцветший, рыхлый, как смалец.
 
Я над свечкой трясусь сиреневой ночью
И боюсь потерять живительный свет.
Ведь окромя этой крохотной точки,
В моей грязной келье ничего больше нет.
 
Да ничего и не нужно.
Я смеюсь сдавленно и натужно.