200

А за полярным кругом тягуны во льду петляют
На километры, серпантином, вверх по сопкам.
Здесь шоферов, мелькают, частые кресты.
И счета нет тут поминальным, горьким стопкам.

Ушёл скользя в обрыв  гружённый  КрАЗ, армейский.
Тот парень, до конца пытался удержать.
Домой ему теперь в товарном, "грузом двести",
А мне его в Ростов, в купе, сопровождать

Вокзал МурмАнский суетою серой полный.
Шенели дембелей мелькают там и тут.
В их дипломатах, черных, с фотками альбомы
И блоки Мальборо. У них всё very good.

А у меня, лишь только, кожаная папка.
В ней фотографии, где парень тот, живой.
Все остальное за печатями в коробке.
Она в товарном, за зеленою стеной.

А вот и лейтенант. Он представитель части.
Везет в Ростов  письмо от командира,
Свидетельство за гербовой печатью
О смерти Анатолия Шапиро.

В седьмом купе, у потолка, на верхней полке
Я лежа, молча вспоминал его усмешку,
И то, как мы, вдвоём, однажды в самоволке
Набравшись наглости, зашли поесть в пельмешку.

Как мы потом на сутки загремели,
Гусиным шагом плац гауптвахты измеряли,
И как потом одной метлой, на лом, одетой
Неделю часть родную подметали.

А лейтенант внизу бухал и бабу щупал.
Они шушукались и к верху озирались.
Он в нетерпении ногтем о стол постукал.
Я вышел в тамбур, а они в двоем остались.

И мне не плакалось, а просто было стремно.
Я все боялся встретить взгляд его отца.
И на пути обратном в Мурманск не спалось ни сколько.
Глаза закрою - цинк стоит у их крыльца.

1991 год ноябрь