альманах Земляки 30

***
Дионисийское, слепое
пахтанье снегопадное,
и дом с жующей снег трубою
сипит свое, надсадное.

Бурчит, шипит на домочадцев,
на их чаи несмелые.
И мчатся, мчатся, мчатся, мчатся
вдоль стекол хлопья серые.

Уже в углу паучьем, строгом
вскипают капли в лужицу,
и кто-то волглый под порогом
ворочается, кружится.

Несет снега на домик шаткий,
несет, несет... Куда ж их?
Усни, проваливаясь сладко
в пух одеял лебяжьих.

А утром – в инее окошки.
Спит дом под снега крохами.
...Лишь солнце да урчанье кошки,
да под порогом оханье.

***
На правом берегу деревня.
На левом тощий, сгнивший сад.
...потусторонние деревья,
пылая, из воды торчат.

Гудит, шаманит непогода.
Дождь. Слякоть. Не видать ни зги.
...На левом липы сходят в воду.
На правом сломаны мостки.

И ты поймешь, как сквозь стекло
воды кипящей проступает
другое - не добро, не зло,
а что - да кто ж об этом знает?

Ни для кого кипит вода.
Ни для кого под ветра всхлипы
из ниоткуда в никуда
в живую воду сходят липы.

***

На мглу левобережную
опустится, как шаль,
неспешная, неснежная,
нездешняя печаль.

Как вечная капустница
на льдистой кадки гнёт,
опустится, опустится,
замрет и вновь вспорхнет.

В ней тает осень дальняя,
листвы умершей прель
и роскошь увядания
простуженных недель.

И ты поймешь нечаянно,
что сердце влюблено
и в эти дни случайные,
и в листьев полотно,

и в черноту зеркальную,
и в грусть твоих потерь,
и в позднее раскаянье,
ненужное теперь.

Жмут берега бетонные.
Уплыл в затон причал.
Безбрежная, бездонная,
бездомная печаль.

Вдруг все когда-то бывшее
опустится, как шаль,
на сердце, полюбившее
печаль, печаль, печаль.

И небо краской залито,
и первый, как во сне,
то падает, то тает, то
целует реку снег...