Аэростат на привязи тексты вычитать 12. 7. 2021 20

                ЛЕВ БЕРИНСКИЙ
                Авторская серия "AD SUMMAM"

                АЭРОСТАТ НА ПРИВЯЗИ
                антология румынской поэзии
               
                PTOLEMAIDA - ACRA

                MMXVII

                ANTOLOGIA DE POEZIE ROMANEASCA
                TRADUCEREA IN LIMBA RUSA
                de lev berinski
                BUCURESTI – MOSCOVA – AKKO
                1967 – 2017


             Аэростат на привязи. Антология румынской поэзии
          Перевод,составление,комментарии,примечания Л.Беринского
                Бухарест – Москва – Акко
                1967 – 2017

    Издание повторяет предложенную переводчиком и принятую к публикации бухарестским издательством "Эминеску" рукопись. При этом был – по совету издательства и предоставлению переводчику текстов в оригинале – относительно определен состав авторов". Антология была внесена в издательский план выпуска на 1988-89 гг.,но так и не вышла в свет по общеизвестным историческим причинам и последствиям их.
   Почти все стихи в предлагаемой книге были на протяжении двух с лишним десятков лет опубликованы, по согласованию с авторами, в центральных и республиканских советских журналах, альманахах и сборниках, а также в изданных в СССР авторских книгах наиболее видных румынских поэтов.В самой Румынии "пилотный" вариант тогда еще будущей антологии вышел под титулом "ГРАВИТАЦИЯ СВЕТА" - небольшая выборка,брошюра в серии "Библиотека "РУМЫНИЯ" №3/1986,в предисловии к которой
бухарестский литературный критик Валентин Михэеску писал:
"Даже поверхностного взгляда на современную румынскую поэзию достаточно, чтобы отметить комплексность ее «географии»,настолько богат по стилю и тематике ее пейзаж, начертанный и слагаемый отчетливым видением мира, что является ценным и
значительным ориентиром для любителей поэзии в пространстве румынской лирики.
Доказательством тому, что речь идет не о голословном утверждении, а об осязаемой реальности, может служить и этот поэтический сборник, содержащий в себе произведения из творчества 12-ти румынских поэтов в переводе на русский язык
замечательного советского переводчика Льва Беринского, большого знатока румынской классической и современной поэзии."

Общий титул издания – заголовок одноименного  стихотворения  Мариуса Робеску – представляет собой трехтомник антологии румынской поэзии, каждая книга в которой структурирована по хронологическому периоду в литературоведении и алфавитному  принципу в представлении  авторов.
Всего авторов в издании представлено 76:
 

В КНИГЕ ПРЕДСТАВЛЕНЫ ПЕРЕВОДЫ СТИХОТВОРЕНИЙ ПОЭТОВ:
Лучиан Аврамеску, Джордже Албою, Флоренца Албу, Иоан Александру, Джордже Баковия, Ана Бландиана,Мария Бануш, Джео Богза, Михай Бенюк, Эмил Брумару, Емилиан Буков, Хориа Бэдэску, Матей Вишнек, Иларие Воронка, Хориа Гане, Овидиу Дженару, Мирча Динеску, Штефан Ауг. Дойнаш, Ангел Думбрэвяну, Хориа Зилиеру, Чезар Ивэнеску,Иоана Иероним, Думитру М. Ион, Матею Караджале, Дениса Комэнеску, Эрнест Косма, Траян К. Кошовей, Тудор Кристя, Даниела Крэснару, Иоана Крэчунеску, Мирча Кэртэреску,Андрей Лупан, Дан Лауренциу, Вирджил Мазилеску,Джордже Менюк, Ион Мирча, Паул Михня, Джеллу Наум, Василе Никулеску, Константин Нисипяну, Саша Панэ, Адриан Попеску, Вероника Порумбаку,Николае Прелипчану, Мариус Робеску, Штефан Ролл, Иоанид Романеску, Петру Ромошан, Аурел Рэу, Марин Сореску, Захария Станку, Петре Стойка, Корнелиу Стурзу, Никита Стэнеску, Вирджил Теодореску, Джордже Топырчану, Дорин Тудоран, Дойна Урикариу, Михай Урсаки, Александру Филиппиде, Иоан Флора, Дину Флэмынд, Григоре Хаджиу,Тристан Цара, Мирча Флорин Шандру, Елена Штефой, Михай Эминеску.
Запланированая к изданию полная книга (рукопись которой уже находится в издательстве)насчитывает,примерно,70 авторов - румынских поэтов".

                * * *

    Весной 2002-го года я снова,спустя долгих пятнадцать лет,оказался на Каля Викторией 115, в безлюдном саду ресторана Союза писателей Румынии. Былого многоголосия не было, давно знакомых, любезных сердцу и нелюбезных лиц тоже не видать было. Я вошел внутрь помещения и обрадовался Иоане Крэчунеску,с прежним
дружелюбием,но как-то невесело мы попили пива, Ион Флора на минуту возник у дальнего столика, Матей Вишнек появился в дверях,помахал рукой издали,потом подошел все же:
    – Забежал мимоходом, когда встретимся?
    Я вернулся в сад, присел за пустой дальний стол и, оглядывая пространство, в котором недоставало голосов и фигур, стал вспоминать давний приезд мой, в 82-м...
    Мы сидели тогда за тем вон плетеным столиком, и моя собеседница, жена Герхарда Чейки, германоязычного литературоведа и переводчика, развлекала меня новой серией анекдотов про Булу, то и дело поглядывая на часы. Рольф Боссерт, с которым она условилась о часе нашей с ним встречи и, наконец-то, знакомства, почему-то опаздывал,и она,урожденная румынка,с добродушной улыбкой собиралась уже было проехаться на счет пресловутой немецкой пунктуальности. Но тут подошел, почти подбежал,как струна трепетный, тонкий,весь побледневший лицом – кивок в мою сторону– молодой человек лет тридцати и,судя по его многословному и быстрому как морзянка объяснению – несколько суетливый для немца,даже румынского. Я все же встал, ожидая, когда он протянет мне руку,но речь его не кончалась,клубилась сумбуром, я понял, что с кем-то что-то стряслось,потом он сказал,вдруг ко мне обращаясь,с ознобом в голосе и безадресной какой-то брезгливостью,утончившей
его почти белые губы:"Ле-ам пус..." – "Положил я. Выложил им прямо на стол".
    Если бы не гримаса боли и страха, я бы понял его – после серии с Булой – вполне в расхожем клубно-клубничном смысле.Но собеседница моя уже тоже стояла бледная и перепуганная.
    "Бэтрынуле, старикан,– сказал он мне,– ты прости,я про тебя знаю,ты наш, но сейчас не могу. В другой раз приедешь – дай знать...".
     Нет, это не был Рольф Боссерт, замечательный немецкий поэт родом из Решицы. Это был замечательный румынский поэт Дорин Тудоран, минут за двадцать до его появления в клубе выложивший на стол в каком-то райкоме, в знак протеста и первым, может быть, во всем социалистическом лагере, свой партийный билет. При том, что грезеру и лирику пойти на такое, думаю, много трудней, чем шахтеру
или водителю грузовика.

    В следующий мой приезд Тудорана в стране уже не было, имя его в разговорах заменялось значимой паузой; Рольфа Боссерта, с которым я все же чуть позже тогда попил цуечки, тоже не было, он, рассказывали, "ушел" в ФРГ и там случилась беда – его тело было найдено под высоким окном его комнаты; а уже в третий мой приезд
не оказалось в Бухаресте и Герхарда Чейки – не вернулся из поездки, из Западного Берлина. Жена и дети? – да в Бухаресте они, куда же им деться, но навещать их, зэу, тебе не советуем:у дома дежурят.
    "Золотая эпоха",осыпаясь мишурой и известкой, обнажала острожно-цементный свой остов. Который уж год не возвращался в родные Яссы, поговаривали – из Америки, Михай Урсаки; юный Матей Вишнек уже потихоньку сматывал леску; укладывал мысленно рукописи Дину Флэмынд; всегда торопливый, задыхался, предощущая дикую, по сей день не объясненную полицией смерть, Мариус Робеску; еще раньше умер, попытавшись согреть квартиру газовой печкой, нежный мой друг Григоре Хаджиу; Вирджил Мазилеску покинул мир, как и предсказывал ("Мэй, де скырбэ, Леуле!") – от
печали и отвращения. В судьбе Мирчи Динеску намечался новый дебют – непечатающе-гося диссидента и арестанта. Еуджен Урикариу в древней римской колонии Напока, в Клуже, сокрушенно привел меня к имперски-кормящей волчице и там, на расстоянии трех скамей от бессменных с утра двух прохожих,поведывал не о своих – о лишеньях и бедах венгерской и немецкой интеллигенции. Украинский, из местной диаспоры, поэт Иван Ковач, читал мне стихи свои в сквере, подальше от Союза писателей. Еврейский поэт Израил Беркович,олевашолэм(Да покоится в мире",идиш), предложил мне, помню, приведя к себе вы гости и на первые же вопросы мои не отвечая:
    – Мы, конечно,да,у меня дома... А давайте-ка лучше поговорим про Шагала! Шагал, чтоб Вы знали...

    "Бойл-Мариотт", "Союз-Аполлон",устоявшиеся в сознании пары слов – но с кем паровалась Секуритатя? Ведь ни Тудорана,ни Урсаки,ни Вишнека,ни многих других мне напечатать в СССР так никогда и не удалось...
                Акко, 2003

                *  *  *
        ЛУЧИАН АВРАМЕСКУ

   СРЕДИ САМОЛЁТОВ ВЕЧЕРНЕГО РЕЙСА

Скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
сказал глава делегации игуан;
скоро мы перестанем совсем понимать друг друга
повторил миллиард лет спустя
глава делегации рыб;
скоро совсем для полёта ах для полёта
не останется места
горевал Великий Кондор в самый канун
исчезновенья
и с трудом пробираясь уже в небесах
среди самолётов вечернего рейса

Между тем ещё один день был перелистан
в воздушном календаре
и отмечен ярким захватывающим зрелищем
падения
современного лайнера со всеми его пассажирами:
причина – сказали – озверевшая кондоров стая
напавшая на самолёт
защищая
жизненного пространства последнюю пядь;
говорят потом
с огромным трудом
их кровавые крылья из пропеллеров пришлось извлекать


        ЗДОРОВАЯ ЖИЗНЬ ЕВРОПЕЙЦА

Изобилье отвага скотобойни разделывающие туши
днём и ночью
натянутые как тросы жилы животных
молоко в отгруженных ящиках на тротуарах
между тремя и тремя тридцатью
по Европе
переполненные автобусы готовые лопнуть
как металлические клопы
ночные бары для ангелов
и фабрики через дорогу с их нехваткой специалистов
народная музыка всё ещё в моде
знаменитый хирург
один снявший
роскошнейший ресторан и заморозивший ночью
ни о чём не догадывавшихся кельнеров;
девочка
13-ти лет познавшая жизнь вся в лохмотьях шатается весело
как дурной механизм: она трахнулась было с мальчишкой
а потом – кто попросит
а потом как-то ночью её сплавили по дешёвке
какому-то старперу типу да ещё желтокожему –
да ещё эти парни
её же прихлопнули б вздумай она выступать
а на башли
братва накупила себе бормотухи и гудела весь день;
житуха что надо – здоровая жизнь европейца
в ночных казино
свобода и счастье:что дышишь
а волны выбрасывают на берег то солёную то сладкую пену
а то – правда реже – дельфина лоснящийся труп

       ПОД ЛУЧАМИ РЕНТГЕНА

Совершенно раздетые
две судьбы голышом под лучами Рентгена
– извините мадам у вас груди видны
в этой очень невыгодной позе
– да и вы гражданин не особо
без костюма и галстука
– ах ааах аааааааааах
спохватывается он и стонет она
всегда респектабельная аккуратная застигнутая
врасплох приходом художника...

Вечно раздетые
перед жизнью
застигнутые что называется: женщина
без подведённых ресниц и мужчина
тщетно ищущий туфли
старая амазонка с плечами снятыми в прихожей
породистый граф с челюстью в стакане виски
рассчитывавший на антисептическую встречу аах
не один только детский рахит
но и детское рабство
навсегда оставляет следы...

Совершенно раздетые голые
когда меньше всего
ожидаешь порыва этого шквального ветра
обнажающего душу
до самых костей


           Я СТАНУ...

Ты можешь считать себя банщиком
в многолюдных общественных банях
даже если всей кровью твоей тебе не наполнить
жестяную шайку
адью говорю я вам весело
думая
о Есенине
«в этой жизни умирать не ново,
но и жить, конечно, не новей»
но всего не новей
не жить но и не умирать
Я разглядываю свои вены
которые завтра могут наполнить 5 квадратов в газете
в рубрике «происшествия»
и размышляю о том
как я собственно счастлив
в самом расцвете славы
и о том
что для «этого» вроде бы нет никакого повода
как и впрочем нет повода
быть банщиком в многолюдных общественных банях, адью


       УЛИТКА-ОТШЕЛЬНИЦА
Там где ты проходишь любимая
мировые начинаются кризисы
нефтяные
финансовые
доверия и недоверия
смеха и слёз
Там где ты проходишь любимая
все вокруг зеленеет
сияет
преображается на глазах

Там где ты проходишь любимая
никто не пройдет другой
это ты должна понимать своей головой
головой
улитки-отшельницы
моя любимая


         ДЖОРДЖЕ АЛБОЮ

        ПОДЗЕМНЫЕ ГОРЫ
Свет земной
под землёй
по ночам отдыхает,
в на зорьке
поднимается вместе с людьми.

Я выхожу в поле.
В тишине
я стою один на один с белым днем,
мною встреченным в поле.

Я выхожу
в час прозрачной земли, в час, когда под ногами
корни злаков сквозь почву мерцают.

Я выхожу в поле
и слушаю там
голос гулких подземных гор
на которых покоится нива.

Над землёй
на рассвете
стоят и качаются стебли,
и любой стебелёк
на подземной горе укреплен.


                СОЛНЦУ ПОМОЖЕМ

Расстели нам постель,расстели нам траву,расстели этот мир,
потому что уже засыпаю.
Ляжем спать.
Ляжем спать,одежды не сняв,
пусть утихнут над нами
дождь и ветер.
И тьма
наши сплавит тела,
и почуем в ногах и ладонях,
как пульсирует,ходит земля.
Пусть созреет роса на губах,
лёгкий иней
на ресницы,на плечи падёт.
А мгновенье и вечность спустя
мы проснёмся и встанем
с красноватой зарей на устах.
И поможем с тобой
притяжением глаз наших светлых
Солнцу
на небо взойти.


      СООБЩЕНИЕ ГАЗЕТЫ «ВРЕМЯ»

23 июля две тысячи ...дцатого года
где-то на полпути
между станциями
пассажиры поезда № 0987654321
рванули рукоятку стоп-крана и вышли
прямо в открытое поле –
дети, женщины, старики, здоровые и больные,
и стали играть, забавляться, разгуливать там среди птиц.
Причина сего происшествия не установлена.

                ТУРИЗМ

Сонмы, сонмища женщин, опрокинутых волнами пляжа,
видел я в эти дни.
Пляж? – да это остатки древнейших песочных часов
на морском берегу
со следами
поверх полустёртых следов,
наслоённых как дни или месяцы или годы
в бездорожье песка.

Сонмы, сонмища женщин,опрокинутых волнами пляжа
на год,
на десять лет,
до тех пор, пока новый прилив
не поднимает, нахлынув, с песков это сонмище женщин.

И за всеми за ними, в такой же как этот безветренный вечер,
бульдозер и солнце –
крики чаек сгребая в певучее море –
заровняют истоптанный пляж.

            СОСЕДКА
Каждую ночь
соседка
свешивает с балкона
свою лёгкую нежную руку.

 до утра соседка
спит себе безмятежно,
а ладошка её с балкона
– словно лист затерявшийся в листьях -
повисает до первой росы.

     ДЕСЯТЬ СТРОК О САМАРКАНДЕ

Я стоял, одним глазом посматривая
на самаркандские стены,
а другим – на прекрасную женщину,
проходящую по базару, взрезая
щиколотками арбузы.
Это было уроком истории,
мне преподанной разом:
прибор Улугбека
из обсерватории
смотрел на мир одним глазом.


          ПОСОХ

День прошёл мимо окон
невесомый,
быстрый,
летучий,
не задев даже веток и листьев дремотных в саду.
Вот и вечер настал.
Люди что-то считают,
считают,
пересчитывают и снова считают.
И мне
вдруг становится зябко.
Я сажусь у огня отогреться,
что пылает
в глубине, в каждой строчке стихов.
Я смотрю на огонь...
Но и это стихотворенье –
только посох, костыль, которым слепец в темноте
ощупывает свой путь.


         ИОАН АЛЕКСАНДРУ

        VIA DOLOROSA
Я умереть скорей хочу, скорей,
пока ещё я молод, и покуда
течёт по венам кровь, и на моей
щеке пылает стыд, а не остуда.

Пока умею плакать, и пока
есть мама у меня, что это тело
проводит до погоста, где доска
не скрипнет – зазвенит оледенело.

Пока на этом свете достаёт
ещё земли – укрыть мой остов тощий,
а то ведь всё, на что ни глянь, гниёт
и тлеет, превращаясь в прах и мощи.
И убывает влаги блеск на дне,
и пламя в печке – пеплом улетая.
и застывает сфинксами, в огне
зари – воронья утренняя стая.

О Господи, дай мне глубокий сон,
чтобы не знать уже всего, что будет!
Тяжёлый облак надо мной – и Он
снижается и тихо сердце студит.

Я так грущу, я так боюсь, и страх
мне не даёт припомнить все, что было...
Но только б ты, Любовь, моя сестра
Горячая, сквозь вечность вдаль манила...

              КАК В РАЮ

Кладбище в нашем селе – общий надел,
окружённый забором из серого камня,
чтобы не заражать
землю живую вокруг.

Крест деревянный – и тот через несколько лет
умирает, скособочась, и какие-то странники,
странные
мужики на клячах сюда приезжают – воруют кресты
на костры.

Исчезает могила – она порастает травой,
и трава эта вьется и спутывается так жестко и густо,
словно косы у наших девчат по ночам долгой скучной зимой.

Время от времени кладбище переполняется,
это случается,
когда мёртвый ухмылкой своей набивает оскому
живому,
или предок станет потомку – прямой мост на погост:
отец мой – над дедом моим дед мой – над прадедом,
старый примарь – над предшествовавшим примарём,
бывший поп – над попом ещё более бывшим,
над могилой – могила
и старое наше село – над древним селом.

Вдоль забора – сливы и яблони, и видны
ароматные всюду цветы, их испаренья
расходятся и наполняют дома и всё что в домах.

И приезжие, а вернее – заезжие, что с наскоку
к нам являются и все торопятся, – те как во хмелю
озираются, удивляются: да у вас тут
как в раю!

                ИОВ

После того, как Иов потерял последнего сына,
стал он себя убеждать, что отныне ему
компания – только смерть. И настолько
с ней сдружился, доверился ей, что для Иова
новая жизнь началась – без рискованных споров
с людьми, без грехов и надежды. И вера его
крепостью быть перестала, той крепостью гордой,
которую покоряют, только себя покорив.

Лишённая искусов и смысл потерявшая – плоть
отваливалась от тела,
руки повисли,
глаза обратились вовнутрь.

И без капли раскаянья Иов перешёл в мир иной,
без капли сомненья
и мудрости –
точно таким, какими рождались и умирали
все мертвецы
прежде, чем Бог родился.

                В ОЖИДАНИИ

Исполинская женщина в муках рождает большое дитя.
Вся в испарине
– капли пота крупнее планет –
разрешиться не может от бремени
сотни, тысячи лет.
Женщина мается, глухо томится.
Ребенок томится.

И никак им друг от друга
не освободиться.
И никто им не может помочь.

А мы –
так малы, изумлены
их огромностью – ах, самой малой пылиночки меньше мы!

И если бы вдруг упала на нас
капля пота со лба этой женщины –
что сталось бы с нами на этой земле,
где так славимся мы всемогуществом?
Захлебнулись бы разом в потопе всемирном все вместе
и вместе
со всем имуществом.

                ГОЛУБЬ
 Полёт - его единственная власть.
Ни плеч, ни пяток, чтоб на них упасть.
Вокруг – снежинки, звёздное кружение.
На что же уповать? На воскрешение?
Он за небо ухватится, чтоб стали
Его распятьем в небе – высь и дали.

                ***

             АНА БЛАНДИАНА

      ИЗ ВОДЫ ВЫСТУПАЛИ,БЕЛЕЯ,ТЕЛА ТОПОЛЕЙ

Из воды выступали, белея, тела тополей
С неясными сонными формами
То ли прекрасных юношей, то ли женщин
Сладострастно-стыдливых, с намокшими волосами,
Не умеющих страсть свою скрыть.
Река была выпуклой, полукруглой, и устья она не имела.
Луна изливала на облик реки, сияющий ясно,
Масло.
Мы с тобою шли босиком, осенённые светом,
И я ощущала
Свои пальцы, замлевшие в ладони твоей.
И такая любовь разлилась по реке – что в реке
Плавать мы не решились.
Была тишина. Время, нащупывая свой пульс,
Не могло и секунды прощупать.
Небеса прошептать не умели ни тучки,
А река – рассмеяться волной.
И только босые наши ступни,
Шагая по лунному свету,
Издавали, шурша, невесомо-сияющий скрип.

     ПУСТЬ ОПАДАЮТ НА ЗЕМЛЮ СЛОВА

Пусть опадают на землю слова
как плоды и как листья –
те, в которых поспела смерть.
Не мешай им упасть,
им, подгнившим уже и прикрывшим истлевшею плотью
их священную суть.
И может быть косточка, обнажившись и выйдя из мякоти,
как луна из обтрёпанных туч,
ляжет в тихую щедрую землю.
ПОЖЕЛАНИЕ
...Пусть было бы утро, ребячливое и нежное,
и свет, пробираясь в пожухлой траве,
шелестел;
пусть бы в комнате пахло
очинёнными карандашами
и белой бумагой;
и я - от любви ли, от дум или просто от сна
пробудившись,
на себя бы набросила платье
и выбежав из дому
в туфлях на босу ногу,
стала бы спрашивать у прохожих:
- А скажите, какой нынче год?

        КАРАНТИН
Я
подобна
песку
в песочных часах -
он способен
быть временем
только
в
паденье

              ПОКОРНОСТЬ

Я не могу помешать тому, чтобы в сутках часов
было двадцать четыре.
Я только могу сказать тебе:
ты прости меня за эти долгие сутки.
Я не могу помешать тому, чтобы бабочки
покидали куколку.
Я только могу – и за бабочек, и за куколок –
прощения у тебя попросить.
Ты прости, что цветок в листве становится плодом,
плод – косточкой,
косточка – деревом;
прости, что любовь приносит детей,
дитя – одиночество,
одиночество – снова любовь...
Ничему, ничему я не могу помешать,
все своим идёт чередом, у меня позволенья не спрашивает –
ни мельчайшая в мире песчинка, ни кровь в моих венах.
Я только могу сказать тебе: ты прости...

              * * *
      
         ЭМИЛ БРУМАРУ

         ЖУЛЬЕН РАДУШНЫЙ

Красуясь как роса, смиренна как перловка,
Как голубиный пух белея и шурша,
Душа моя грустна, но возгораясь ловко
От бабочек – полна поныне куража.

И разбухая весь как лилия, как трюфли
Небесные среди пахучих заливных,
Я замыкаю на блестящей туфле
Цепь ангелов под хруст коленей родовых.

И с робостью святой меня берут за горло
Пушистые коты, и расправляя стать,
На клавесине мне легавые проворно
Играют что-нибудь, чтоб скуку разогнать.

         НАИВНАЯ ПЕСНЯ

Давай любить друг дружку в мягких шляпах,
В солонке, поной мотыльков, скорее!
И на петрушке, и на сельдерее,
И под столом, и у трюмо на лапах.

А вечером, как ляжет сумрак синий –
Одежды скинув, пухлыми телами
Купаться станем в сочном апельсине,
Дразня друг дружку сладкими словами.

           НАИВНАЯ ПЕСНЯ

Что ж ты не хочешь спятить ровно в пять,
После обеда, вдруг с петель сорваться
И на коврах прохладных поиграть
Со мной, ах, сладко так покувыркаться?

Я все шкафы обшарю – до тех пор,
Пока не сменишь всех старинных платьев,
И – голые! – мы станем пить ликёр
На римском тмине и на льдистой мяте.

А на закате, снова нагишом,
На ложе, на святых шелках под нами,
Двух наших душ сливая жар и пламя –
Пожалуй, дом мы этот подожжём!

       НАИВНАЯ ПЕСНЯ

Малёк, печальный окунёк
Из водоёма графа
Влюбился в чудо-огонёк,
В алмаз на перстне графа.
В своей коляске прибыл он
Просить руки у графа,
Но умер там же, оскорблён,
Убит отказом графа.

И только дух он испустил,
Как важный повар графа
Его с укропчиком сварил
Коту, любимцу графа.

                ИЗ ДНЕВНИКА

Дорожным приключеньем, забавным, но коварным,
Был путь мой в этом мире, на белом этом свете,
Одно крыло я нежил в лугах и разноцветье,
Другим взмывал, бывало, под солнцем лучезарным.

Бывало, паутинка плечо мне отягчала –
Стряхнуть её, конечно, рука не поднималась,
Любой жучок, малявка печалью огорчала,
Тень мотылька ложилась мне на душу, сгущалась…

                * * *
                ХОРИЯ БЭДЕСКУ

               БАЛЛАДА ВОИТЕЛЯ

Одевший доспехи лишился стола,
Одевший доспехи лишился кровати,
Одевший доспехи бежит как от зла
от женщины, свесившей ноги с полатей.
Одевший доспехи не ведает сна,
Одевший доспехи не ведает жажды,
Одевший доспехи – как сыч, как сова
кричит, окольцован железом однажды.
Одевший доспехи утратит свой смех,
Одевший доспехи бездетен вовеки,
Одевший доспехи проклятьями всех
убитых - от слёз осушил свои веки.
Одевший доспехи не сеет, не жнёт,
Одевший доспехи пропахнет золою,
Одевший доспехи как мёртвый живет,
ещё до рожденья окутан землёю.

      БАЛЛАДА ПРОЖИТЫХ ЛЕТ

Эге-гей,
как играл я словами
и чего только с ними не делал!
(Ах шальные мои, дорогие,
что вы сделали с сердцем моим!)

Эге-гей,
как играл страстью женщин
и чего только с ними не делал!
(Ах шальные мои, дорогие,
что вы сделали с сердцем моим?)

Эге-гей,
как я дни разбазарил,
и весенние жаркие ночки!
(Ах шальные мои, дорогие,
что вы сделали с сердцем моим!)

Эге-гей,
как года убегают,
убегают и не вернуться!
(Ах шальные мои, дорогие,
что вы сделали с сердцем моим!)

              ПРОТЕСТ

Значит, большего в этом мире уже не дано?
Что ж вы тут толкуете мне
про жизнь после жизни?
Жеребёнок взлохматит мне волосы,
жаркие пчелы,
похотливо слетаясь, снижаясь, вопьются в глаза,
лемех плуга легко и спокойно
в грудь войдёт и распашет её, и пласт дёрна перевернёт,
а потом сквозь вечерний туман
долетят голоса,
обожжёт,
прикоснувшись, спина юной женщины, в травах распятой...
Муравьишкою стать
и вернуться однажды под вечер
в запылённую рамку, по краю её проползти?
И при этом молчать, слов людских уже не понимая?
И при этом смотреть и не видеть как видишь сейчас?
И это всё?
Ах, да что ж вы опять тут толкуете мне
о будущей жизни?

            БЕРЕГ

Порою слушаешь как падает
закат
подстреленной большою птицей
на песок,
как водорослью сгнившей набивает
морской прибой
растерзанную грудь,
как хищным клювом жадно ворошит
материя то смерть твою, то алый
твой плащ, в который весь ты облачён.

              ВОСКРЕСЕНЬЕ
С трав,
с корней
начинается небо,
рожью пропахшее,
сыростью стада.
Несколько мастеровитых богов,
руки мои осмотрев,
громко радуются:
“Homo sapiens!”,
“Homo viator!”
Над вышками повисает весна, а внизу
грязный снег почему-то пугает, вздуваясь нелепо.
С трав, с корней
начинается небо...
Мир вам, страда и орудья труда и подручные средства,
вновь напомнившие нам наше детство!

                * * *
                ВИОЛА ВАНЧА

                СЛОВНО ДРЕВНЕЕ БОЖЕСТВО

Помышлять о тебе как о крепости старой, о той что уже никогда
не увидеть.
О Венеции спрятанной в складках души, как о розе
в терновом лесу.
Повстречать тебя вдруг, словно город что снится годами.
С куполами его и дворцами, выступающими из воды.
Разрушаемыми в лабиринте каналов, монотонно язвящих молчаливые
камни стен.
Явиться к тебе как мореплаватель с другого полушарья планеты.
Добравшись по склонам морей.
На берег сойти, затеряться в толпе разношерстной,
терзающей слух
криками, песнями под аккомпанемент тихих скрипок вдыхающих
фиолетовый свет старых ламп.
Появиться так, словно я никогда и не знала тебя.
Путешественник, случайно забредший на рынок с прилавками,
стонущими
под грузом дорогих украшений, ярких шарфов наполненных
ветром соленым.
Усесться на щербатых ступеньках, под воркующими голубями наверху.
Как снегопад.
В тишине пообедать, думая о тебе.
Воссоздавая в памяти "Le ore felici",
Как нищий собирает горстку монет, что бросает ему
насмешливая судьба.
Ощутить, как вхожу постепенно, от макушки до пят в машину
тяжёлого времени,
бьющего бронзовым молотом
по колоколу, живому как сердце, воздетое в небо
над крепостью.
Ощутить, как меня постепенно поглощают куранты – старинные,
словно древнее божество с Острова Пасхи,
поглощённое валом
лавы.

                СИЯЯ В ПАДЕНИИ

Счастье могло бы явиться как многотоннажный корабль
Появляется на горизонте поутру, добираясь до суши
как утомлённый кит
В поисках места, прибежища, где бы он мог умереть.
Счастье могло бы явиться ночью, морозной зимою
Слабое как существо, только что появившееся
из истерзанного материнского лона
Только наши виски, жадно всасывающие чудо
Только плечи соприкасающиеся на ветру
Как подскакивающие мячи, как лилии на мощных стеблях.
Только любовь словно светоч, – словно трепетный этот фитиль
под ударами ветра.
Только медленный ход кровотока, бунтующий вдруг когда мы
примирённо, бывало
с тобою впадали в искушенье – как падают с ветки сорвавшись
два плода созревших, сияя в паденье.

        АКРОБАТЫ, ПРЫЖКАМИ, УХОДЯТ С АРЕНЫ

Что ещё можно сказать после сыгранной партии?
Акробаты, прыжками, уходят с арены.
Жеребцы самых чистых кровей опускаются на колени. Гладиолусы,
Цепи сабель кичливых. Захлёбывающиеся трибуны.
До слёз возбуждённая публика, расплачивающаяся: аплодисментами
Петарды. Прыжки в пустоту. Смех и слёзы, На рампе.
За кулисами.
В костюмерной, атакованной зрителями. В гримёрной.
Арлекин с морщинами на лице. Невозмутимом.
Разве только в душе. Удушье. Живого существа.
В волнах цветов. Спектакль. Свет.

Акробаты, прыжками, уходят со сцены.
Ты будешь мною гордиться - мне на ухо шепчет партнёр. Дублёр.
Влюблённый в себя как в шею влюблённый топор палача.
Под куполом нёба. Трепещущим словно парус,
И только поэзия. Как удила. Как узда. Не даёт закричать и упасть.
Только подмышки её. Мёд и горечь. Готовая в горло вцепиться,
если ты сквозь огненный обруч не решишься пройти.
Беззаботно и весело.
Только венец ее. Точно клеймо. Точно белый флаг.
Над полюсом.

                МРАК. МОРОЗ

На рабочем столе, как на поле бранном, рваном
Тишина неестественная, такая что шёпот ранил бы олух
Как в полёте подбитую птицу. С её криком коротким,
почти человеческим.
Тошнотворные змеи наблюдают меня. Стопы бумаг
окружают меня.
Снежные эти стены
Я ощущаю. Мороз на висках. В рёбрах. Режущий. Острый.
Нож, приставленный кем-то к лопатке.
"Спутником на дальнем пути"
с такой открытой улыбкой его.
На рабочем столе как в саду разорённом. Ветви яблонь,
лилий бутоны,
маков венцы.
Жуков пестрокрылых забавная армия, Расколошмаченная. Разбитая.
В бою без знамен и трубящих фанфар.
Только мельница эта, перемалывающая мгновенья и нервы.
Как зерно. На валках и каменных жерновах.
Мрак. Мороз, Что меня ожидает. Вдруг хватает.
Вроде лапы какой волосатой чья-то рука неожиданно
хлопающая по спине.

                ЕЩЁ НЕТ

Не тронь меня, ваше высочество или величество.Смерть.
Не ставь мне помету на лбу.На руке.Изобильем пыльцы
лепестков.
Сейчас,под дождём.Животворным.Когда снегопад этих птиц.
Стаи аистов.
Я потом уплачу тебе дань.Ещё осень.Зима.Подожди,
время терпит.
Не тронь,не мешай мне бежать.Быть весёлой,не знать.
Не томиться.
Под зонтом твоим,роем пчелиным
расшитым.Шмелями
и красной
мошкарой.
Спрятаться вечером под крылом у тебя.Вечность.Природа.
Не окликай меня.Не протягивай мне,как в игре,ледяную руку.
Убийца.
Или серебряную свою стопу,
Чтобы ею губы пометить мои. Веки. Всё ещё жаркие.
Словнов очарованье. Ласк.
Не тронь меня.Всё ещё нет.Радость.Смерть.
Пустыня, ваше величество,
Я ещё не готова уйти.Закопатъся.Среди цветов.
Среди груд овощей
и осенних плодов.
Сидеть как в засаде. Ждать когда опять расцветут.
Ждать завязей целую зиму. До самой весны.
Не тронь меня. Всё ещё нет. Радость. Смерть,
Затуманенное монисто. Как в прохладе уста колодца,
ожидающего очищенья.
Не похищай меня. Не появляйся. Холод. Свобода. Смерть.
Сейчас когда яблоки созревают. Наливаются соком.
Когда аистята пушком покрываются. Хлопьями на зиму.
Когда полная жизни стоит у колодца.
В окружении сыновей. Словно львица в пустыне.
Не отправляй меня в ссылку. Не изгоняй
меня ваше высочество или величество.
В неразбериху плетёных корзин с помидорами.
В нагроможденье тыкв и картофеля. Крупного, точно гора.
Сейчас когда чувствую остро ноздрями туманы и пряность лесов.
Когда слышу медведя шаги. На развилках. Дыханье кабанье.
У ручья.
Когда жилистый этот старик как заговорщик улыбается мне,
Проводя, словно пробуя кнут, пальцами лезвие острой
и удобной, сподручной косы.
               

                * * *

                МАТЕЙ ВИШНЕК

    ПРО ИСТОРИЮ

Я стою у окна и курю
История идёт и проходит
рядом со мной
держа свои груди в ладонях
Машины с разлёту загромождают
автостраду и поджигают её
Магазины мгновенно пустеют
На бойнях
устанавливается тишина

Мой брат хромоножка
единственный в нашей семье кто занимается спортом
вытягивает шею подпрыгивает опираясь мне на плечо
что там спрашивает он что там
ничего говорю
проходит история

             ГОРОД БУДЕТ ПОЛОН ЦВЕТОВ

Потерпите до завтра
завтра король восстановит справедливость во всем
завтра город будет полон цветов
и ковров и снова достанут фанфары
из шкафов у советников и прекраснейший марш
зазвучит на всех улицах а наш король
на коне проедет по многолюдному городу
пробираясь сквозь толпы и говоря
это да
это нет
это да
это нет

            МЫ, КОЛЛЕКЦИОНЕРЫ

Мы, коллекционеры роялей
договорились что завтра
ровно в пять
мы начнём передвигать громоздкие наши
инструменты ими так тарахтя что соседи
посходят с ума
На этом не успокоясь мы начнём громыхать
роялями по этажам
так что всё население покинет город
в паническом бегстве
а войска императора
окружат его как если б военный объект

Счастливые
мы повытаскиваем наши рояли на улицы
и начнем их катать по булыжной по мостовым
так что солдаты
окончательно сбрендят
и станут – собаки – стрелять друг в друга
а последние корреспонденты побросают на землю
окровавленные свои микрофоны
И ежели не случится чего непредвиденного
то ровно в семь мы сыграем что-нибудь из Вивальди

        О ПУЛЕМЁТАХ С ПЕДАЛЬЮ

Женщина, Господи, всего обтирает меня
засаленным кухонным полотенцем и прижимает
свои тонкие губы к моим губам усмехаясь
и убивая
во мне идеализм да и материализм
а потом водружает меня на высокую стену
завязав мне глаза своей потной рубахой
и устраивается со своим пулемётом с педалью
напротив
и даёт команду огонь и сама же стреляет
и тогда я ору что есть мочи
да здравствует простая свобода каштанов
да здравствует обыкновенная тишина трав
и все, Господи, пули
ложатся
вокруг меня

         О САМОУБИЙСТВАХ

В этот день мотыльки подлетают и
садятся ко мне
на зажжённую сигарету
Я ошалело смотрю
как они превращаются в пепел
и начинаю догадываться
что это самоубийство
с политической подоплёкой – но никак не пойму
почему они выбрали именно эту
мою
сигарету?

         ОБ ОРГАНАХ

Что там за стук что там за стук
специалисты воскликнули вдруг
погружая по локти руки свои в мои органы
Я поднял голову и посмотрел в окно:
да нет, ничего
это ещё одна лошадь остановилась у бойни
и тычется мордой
в железные ворота

      Я ОДИН ДО ОБЕДА

Нет ли в продаже у вас коня
с переломанной ногой?
Я один до обеда
и мне нужно купить
коня с переломанной ногой
Нет ли у вас коня – коня с переломанной ногой?
Я ведь чувствую: он где-то рядом – конь
с переломанной ногой
Стоит и задумался о чём-то очень прекрасном

        СЕГОДНЯ ТЫ МОЖЕШЬ ОСТАТЬСЯ

Сегодня ты можешь остаться сказал мне отец
надо же и тебе отдохнуть
только вот что возьми-ка сперва хромого коня
да отведи его в лес и вгони ему там
пулю в голову
Сегодня ты можешь остаться сказал мне сержант
можешь не ходить на учения можешь
пошататься здесь покурить
только вот что возьми-ка сперва хромого коня
да отведи его в лес и вгони ему там
пулю в голову
Сегодня ты можешь остаться я стану твоей
мне шепнула любимая да-да сегодня сейчас же
только вот что возьми-ка сперва хромого коня
да отведи его в лес и вгони ему там
пулю в голову


         ПОЗВОЛЬ РАССКАЗАТЬ

Милая девушка позволь рассказать
тебе грустную повесть: сегодня я стал хорошим
воспитанным ласковым
и все выдавал духовную красоту и какую-то там
любовь к жизни
Я на танец тебя пригласил я тебя попросил
быть чуткой к себе и самой решать что ты хочешь
и чувствуешь
только то что ты хочешь сама и что чувствуешь
Я тебя проводил по пути восторгаясь волшебной
ночью и всеми шестью
мостами по которым мы пробирались к твоей
туристической базе а потом пожелал я тебе
доброй ночи и поблагодарил
за чудесный вечер который ты мне подарила
А на обратном пути
я вдруг испугался дальней тёмной дороги
и пригнулся
и поднял камень потяжелей
чтобы значит ежели что было чем защищаться
И так шёл я и шёл я любимая
и никто не напал на меня
          А ВАМ ВСЁ НАДО ЗНАТЬ

Видите вон того одинокого человека?
Ну так вот одинокий тот человек
приручил всех птиц
с птицами нынче покончено
Нынче всякая птица проходя мимо
говорит тебе доброе утро
и ты больше не можешь согнать её просто с плеча
не услышав в ответ
нескончаемую руладу её извинений
ах я это нечаянно ах простите меня
ах поверьте
Нынче ты больше не можешь усесться на птицу верхом
не услышав: куда прикажете? вам куда?
И ты – грохнув шапку о землю – начинаешь вопить:
да оставьте меня в покое
и чего это вам обязательно все надо знать?

                ПРО МАТЕРИЮ

Эй там есть кто-нибудь? спрашивает мотылек
усаживаясь на раскалённое жерло пушки
Эй там есть кто-нибудь? повторяет несколько раз
эхо кувыркаясь вверх-вниз в водопроводной трубе
Эй там есть кто-нибудь? – вторит лес
корнями запутавшись в беге зверей
Эй там есть кто-нибудь – в синеве
в тишине океана? –
наклонясь вопрошали циклопы
Есть ли кто-нибудь – там, внутри мёртвой материи –
кто-нибудь кому надо помочь?

        ПРО СЕРЕБРяНЫЕ ТОПОРИЩА

За ночь вдруг у всех топоров переломаны были
серебряные топорища
а утром солдаты оставив казармы и выйдя во двор
раскричались
как мы пойдём на штурм с обломками топорищ?
А потом кто-то искорёжил все шлемы щиты
железные сапоги и латы
и орали солдаты
как же быть нам теперь
что нам делать теперь?
Нас теперь на смех поднимут враги
Да какой уж тут на смех отвечали враги
кто-то ж братцы и у нас перебил
всех коней да все пушки
да палатки да фляжки

Ой-ой-ой застонали все разом
наши дети поднимут нас на смех
Вовсе нет отвечали им дети
нам ведь знаете и самим интересней
тычинки былинки и всякие там стебельки

      ПРОХОДИЛ ВЫСОКИЙ МУЖЧИНА

Я прогуливался по одному из пустынных пляжей
империи, рядом со мной
проходил высокий мужчина а ты кто такой
спросил я от скуки его
я король отвечал он ладно а я
иллюзионист и пока я прогуливался
в одиночестве тут по этому пляжу
я со скуки взял и сказал себе вот бы сюда
короля бы доставить да так чтобы он
проходил бы рядом со мной а я бы со скуки
взял бы его да спросил а ты кто такой?

                * * *

                ХОРИЯ ГАНЕ

                ЗНАКИ

Свет как с цепи сорвался – и бросился лаять
на никого.
     Весна идёт!

Лучи прыжками осваивают реальность.
Котёл с хлорофиллом закипает на малом огне.
     Весна идёт!

Поэт с опозданием узнает что расцвёл.

Вечером между стволами дерев поднимаюсь
со свечою в руке
на вершину и там запускаю лёгкий мой ялик.

        ДЕРЕВЬЯ

Сколько деревьев из тех
что нам служили опорой
в лесах
я могу ещё вспомнить?


Если б на каждом стволе
оставляли мы наши крылья
было бы небо полно
растительных птиц.

        ТЕНИ

Тень муравья
на ладони пересекает линию жизни.

Тень ворона как молнией метнувшаяся на запад
передвинула стрелки часов.

Одиноко в ночи
пёс мой лает на тень.

Тени то разрастаются, то уменьшаются –
словно дышит империя.

Тень моря нельзя приподнять и увидеть,
как зарождается жизнь.

Тени – как двери
распахиваются, закрываются...

Эй, кто там вышел? вошёл

            МГЛА

В театр слепых
привели меня за руку.

При входе
роздали кукол вместо актёров.

И только поднялся занавес
куклы
стали пьесу играть
во мгле всех слепых.

            ВОРОН, СВЕТ

Едва ты родился к тебе прилетает ворон –
в клюве свет у него,
в грудь тебе он внедряет его.

Едва умер ты свет к тебе прилетает –
в клюве ворон у него,
в грудь тебе он внедряет его.

Слева от меня – ворон,
по праву сторону – свет.
И местами меняются,и конца всему этому нет.

               
             * * *

        ОВИДИУ ДЖЕНАРУ

      НЕИЗВЕСТНОЕ СУЩЕСТВО

Я помню осень шевелит хвостом
той жалкой клячи на дворе заезжем
мы останавливаемся сам Бог
чего желаем спрашивает нас
Анкуца-богатейка умерла
и мы садимся за столы пустые
и нам в тарелках подают ломоть
ржаного хлеба он из прошлогодней
муки год миновал и лампа светит
неясно как лимон жиреют совы
а мыши вымерли как вид и мы
одни и страшно нам и разбежались
куда-то лошади всю упряжь оборвав
а на скрипучем чердаке висит
раскачиваясь кто-то или что-то

                НОЧЬ АКАЦИЙ

В ту ночь засветились акации и я счастлив я думаю был.
Всё вокруг собиралось по паркам.
Уста мои онемевшие от окружающей красоты
Стали устами статуй – ложь разрушила бы в них лжеца.
В левой мокрой ноздре жеребца поместился весь мир и селение
и сияющий двор. Подвело меня моё умение
и склонность моя воспевать земные наши страдания.
Но разве ещё и другие какие ароматы и благоухания
источают цветы мироздания?
Пусть на этот вопрос ответят будущие поколения.

        ЧАБРЕЦ СЕРЕБРяНЫЙ

Ещё веет порой византийский такой ветерок
в нашей провинции
и одинокий на вишне цветок
– известное дело –
пускает в распыл
своё нежное тело.
Ещё камни могильные нацелены в синеву
и какой-нибудь там мотылёк нет-нет да и вспомнит
о другой о недавней жизни своей – ползающих червей.
С вершины холма тополя
ещё смотрят в душу тебе
и красной трембитой
обетованная эта страна
ещё подаёт
голос – и голося тебя окликает.
Ещё чабрецом серебряным
пахнут галактики и овраги на дне у которых
искрится смерть.
Белые стены ещё тебе дома напомнят
меланхолию Кранаха.
Всем обойдённым в наследстве ещё удаётся
выпросить несколько серебряных вилок:
весна
проходит в зелёном наряде, в зелёном – чтобы яснее
был нам виден лик её бледный, бескровный облик в который
бывает влюбляешься когда тот уж прошёл и исчез.

         УТРЕННИЙ ВОРОН

Спозаранку, в четыре я слышу тяжёлые
удары в дверь это молочни.ца
говорю я себе или может быть ворон
эта утренняя звезда махалы
чуткая птица
оберегающая жизнь мою, высокую честь
проживать среди мне же подобных открываю мама
в слезах Овидиу нашу собаку
застрелил злой человек.

                НОЧЬ

Отец и мать рассыпают и опять собирают
с глухим шепотком урожай
пенсии прекрасное время в родительском доме
который я как померанский тяжеловоз
весь день тащу на прицепе провинции а ночью
отгоняю приспособленным каким-то предметом
пчёл не желающих спать и летящих
на сладость моих стихов
о будущем
                * * *

              МИРЧА ДИНЕСКУ

              ПРЕОБРАЖЕНИЕ

Роза больше не благоухает
но зато она может запросто слопать кило мяса
или проплыть под языком океана
от шельфа до шельфа
с полосочкой нефти застрявшей в зубах.
И поскольку в новейших учебниках по анатомии
сердце похоже на опухоль
я прошу вас: в час инфекционного заката
не целуйте меня – я и так задыхаюсь от крови
скорей отворите мне вену - дайте вздохнуть

              КАК ВСЕГДА

Ты обкармливаешь меня розами и кричишь:
«счастливчик я обкармливаю тебя розами!»
Дешевый музыкантишка в пыльной провинции
Как бы я пел
Увы – на ангельских этих анютиных глазках
не очень-то раздобреешь
увы – волосы любимой моей мне опутали ноги
как бы я пел
по холмам пасётся на воле домашняя сода
в пещерах сверкают подсолнуховые поля
искусственный дождь омывает ступни рекламного иисуса
посулам раздолье – посулы разгуливают красуясь
как павлин приземлившийся в грязной слободке
из рогатки
бьем окна в раю через дорогу напротив
где изысканному автомобилю хочется женщин
с откидным верхом
Пан прохаживается ободравши до крови губы
своей флейтой промёрзших отопительных батарей
у бестии в кинематографе каплют из глаз аляповатые слёзы
и как всегда: я – подай-унеси – стою перед чьим-то столом
с чужими моими руками
ах мне бы окошечко в небе как бы я пел

               БЛАГОВЕЩЕНИЕ

Бросай свой камень, ангел, тяжкий камень,
снижающийся медленной звездой,
ещё ночной не разгорелся пламень,
как птица, улетает свет дневной.

Быть может, голубиной смуты полон,
не отразишься в мутных зеркалах
в тот час, когда в цари крадётся клоун
и время, как свинец, течёт в слезах.

И чудотворцы пиршествуют в блуде,
и не видеть огней в других мирах,
и в твой венец шипы вплетают люди,
свои скрывая раны в кружевах.

Быть может, только женщинам и кстати
ты был бы, среди прочих молодцов,
и свой пропел бы гимн о благодати,
но не для них - а для бродячих псов.

      ИНВЕНТАРИЗАЦИЯ ЧЕТВЁРТОГО МИРА

Арбузная корка плывущая через босфор муравьев
газета вконец потерявшая память
картошка облезлая от загара
консервная банка заржавевшая от детских слёз
нож проклятый и анафеме преданный Папой и репой
дырявая флейта в устах у канавы
ботинок с видом на море
бутылка из которой высосан смысл
истеричный лимон...
Последний твой шанс колумб помоек и свалок
прорицатель по звёздам на крыльях жуков
мир вокруг возродится если ты только
согласишься что все это не:
лимон бутылка ботинок дырявая флейта
консервная банка нож картошка газета
арбузная корка...
 
                КОМПЬЮТЕР

Те кто пред ликом войны полощут горло настойкой ромашки
те кто гоняются с суповой ложкой за мотыльком
те кто отламывают кусочки от нимбов мучеников
те кто входят в церковь со своим в животе органом
те кто ковыряют в носу покуда другие роют себе могилы
те кто пускают воду в клозете чтобы не было слышно как они плачут
те кто ищут на свалках истории зерна новой религии
те кто грезят о лимузине отобедав сушёной картошкой
те кто с помощью операции избавляются от навязчивого ангела
те кто отрицают эстетику силы
идеалисты
меломаны
скромники чистильщики слов
не видят как город приподымается в воздух
и мочится в море
как с парохода спускаются Гималайские горы
с чемоданами полными парашютистов
как распалённый от страсти утюг
набрасывается на мышь
как невротические леса направляются в санаторий
в час мелкой торговли счастьем народов
когда акция пожирает песню
когда мы умираем аплодируя

         БЕСКОНЕЧНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Три дурацкие мачты возведите на мне:в этот вечер
я – трансатлантик окраин
я – пасмурный ослеплённый фарами пёс
которого тутошние вожаки забрасывают камнями
а бродяги и алкаши – подманив куском сала –
целуют взасос.
Здесь тоска разлилась вместо моря
здесь продрогший беспаспорчтный Бог
будет – из благоразумья – убит на рассвете
здесь влюблённые сами себя – как компот – закатывают
в банки здесь старики
не шелохнувшись стоят прижавшись к стене
здесь только мой кашель и звучит может к месту
здесь шумный эфир
проносит над свалками вечные радости жизни:
футбольный матч взволновавший семейство
неподзапретное мычание радиолы.
Весна в окошко стучится перстами
зелёных мух
и я сомневаюсь уже: существуешь ли ты? –
покуда опять не коснусь твоих губ
горькими губами

        МОЛИТВА БЛУДНОГО СЫНА

С алым нимбом мошек над головой –
я выбираю меж пакетботом и родною землёй
я этакий официозные Рембо флегматик
даже не помышляющий о том чтоб заняться
у туземцев обмен бус и стекляшек на женщин
или о том чтобы вырвать язык у золотого тельца
я только хотел бы попробовать взять два-три урока
тишины
у ящерки с пышущим зобом огромным как дом.
О деградация вида в условиях полного счастья!
Я вдруг ощущаю у себя под подбородком чешуйки
а вся моя страсть к приключениям тянет меня
к двум порхающим бабочкам которых я тут же съедаю с улыбкой.
мне бы только ещё не забыть – когда алых закат соберёт
сияющие свои манатки –
не забыть бы прошепелявить молитву:
«O mio padre, mio fratello,
если вы ещё помните белокурого мальчика
которым я был
то откажитесь сегодня от жареной дичи на ужин».

         ЭЛЕГИЯ СТУДЁНЫХ ПОЕЗДОВ

Любимая, когда б ты на рельсах вдруг уснула, –
на цыпочках, краснея, сторонкой поезда
пошли бы, и от лязга укрыв тебя и гула,
снег сыпал бы и таял, и пела бы вода,

слетел бы ангел с верха вокзального – павлиньим
пером твой сон разгладить, и тут же вдоль путей
сажали бы секвойи на полустанке пыльном,
плясали б, раздавали звон мыльных пузырей,

твой зной волос лучистых, как всплеск протуберанцев,
оплавил бы льдяные сибирские края,
ресницами в казармах с подушек новобранцев
сметала б тихо слёзы, любимая моя...

Но ты не спишь, на рельсах ты спать не захотела –
и мчат составы с хлоркой и шлаками в рассвет,
и я, ещё не знавший девического тела,
сам плакать начинаю, пока гляжу им вслед.

        МЕЛОДИЯ АРМСТРОНГА

В час вечерний когда оркестры выходят
на мокрое дело
и на пенных пивных волнах семь тысяч пьянчуг
отплывают в Америку – в этот именно час
постучится к тебе
кенгуру из кошмара беременной девы
письмоноша с полной сумкой угроз
Ты выбегаешь на улицу – подлечить
                разыгравшееся воображение
ты калека – тебе разрешается всё
из презрения и отвращения
Но как потухший вулкан
с глоткой забитой пустыми бутылками и газетами –
преподнеси в этот вечер туристам сюрприз
и сыграй на трубе жаркой лавой плеснув из жерла
мелодию Армстронга

             АПОФЕОЗ СЛЕПЦОВ

Ремесло поэта рентабельно – в той же мере примерно
что и охота на бизонов
то есть сидишь и сосешь мотыльковую кость
то есть физия у тебя – всегда перед пастью
голодного тигра
и пока он дохрустывает неразогретый свой завтрак
две пули его мечтательных глаз
уже настигают тебя – в знак особого уважения
у тебя же непосредственно на дому
Итак соскреби с окон улыбки детей
и взгляни на смерть как на роскошь для нищего

       ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ ЖИЗНИ

Без грусти и скорби читаю я звёзды
как под водою краб
считает белые шарики в теле утопленника

             * * *
       ШТЕФАН АУГ.ДОЙНАШ
   
             * * *
Я говорю вам:"Чёрная" - но вовсе она не чёрная.
Я говорю вам:"Ворона" - но вовсе она не ворона.
Чёрная ворона устроена вовсе не так.

Я говорю вам:"Зелёная" - но вовсе она не зеленая.
Я говорю вам: "Зима" - но вовсе она не зима.
Зато у меня теперь зелёная есть зима.

Стихи - лотерейный билет,который всегда выигрывает.
Ставьте на ворону - и берите ворону свою.
Ставьте на меня - и зелёная будет зима.

Существенное различие между ними - бесплотно,
оно бестелесно,оно не воплощено.
Оно живёт как пропасть с сомкнутыми губами.

           РАЗГОВОР ПО СУЩЕСТВУ

Кому поклоняться? Расцветает фата-моргана,
   но сдует оазис труба - дыхание льва!
      Горбатый на горбатой звезде,
         как в зыбучих дюнах - верблюд.
Верь в своё поклонение. Кайся, казнись
   в этой пУстыни, в чудных виденьях песков.
      Чуть запнётся пророк - и опять у богов
          отрастает, клубясь, борода.

   
                МОЖНО!

А можно ли дышать на дне болота?

Да, можно - в камышинку, в этот гибкий
позолочённый прутик, грязный лучик.
Берёшь его меж губ, как равнодушный
и сонный херувим - фанфару света,
розовощёкий ангел,только крылья
на голове,художник помещает
его обычно сбоку где-то, сзади
на облачке, таком лазурном, лёгком,
декоративном...
                Впрочем, может статься,
что камышинка, в этом липком иле
вдруг колос даст, и маленькая птичка
усядется клевать, щипая, зёрна.

На берегу - из пакли и соломы
уже глазеет пугало в засаде.
 

      ЧТО ПРОИЗОШЛО У МЕНЯ
        С ДВУМЯ СЛОВАМИ

"Останься, - я сказал ц в е т к у,ты Богом
как щит мне дан, межпрочих слов звеня".

С тех пор цветы взбухают по дорогам
и наполняют слабостью меня.

Мне в древней дароносице случайно
открылся дух - плоть съели комары.

Я оттокнул,отвергнул слово т а й н а
и стал отмычкой стой поры.


               АКВАРИУМ

Заря медвяная,и пена
и галька, что как кровь горит,
зефир, порхающий бессменно,
и волн баюкающий ритм.

Восходит солнце и заходит,
закат зальёт собой залив,
кометы в небе колобродят,
мелькают,глуби озарив.

Здесь все равны:волна и омут,
икрины, рыбы, блеск и хлам,
в урочный час проходит голод,
как по таможням, по телам.

Вдруг хлопнет, как орех каштана,
коралл, и снова - блеск,туман,
и всё прекрасно,
                Океан
стоит во рту Левиафана.


                БОГ-ДИЛЕТАНТ

Глянь:сквозь асфальт, словно спятив,пробились
       травы; на свадьбах майских жуков -
        рокот моторов, насосы пожарных
           алый закат поливают росой.

Слышишь? Открылись кругом филиалы
шелеста - там, где деревьев и нет,
бабочки, заняв вокзалы, мгновенья
встречи откупоривают хоботком.

Кто лучше нас понимает и знает
эти сигналы? Как на пари:
тень наша носится за существами
солнечными,на ковре травяном.

Бог-дилетант, вот тебе моя роспись
здесь,на воде: на кувшинках ищу
губы твои, лепестки - чтобы случай
взять, словно сонную птицу, в ладонь.
 

                * * *

       АНГЕЛ ДУМБРЭВЯНУ

           НА КРАЮ НЕБА

Куда придут эти верблюды
с которыми я влачусь по пустыне? Кому
поднесу я в конце пути, сгоревшего в поисках,
губы мои? А ночью
в незнакомых блуждая оазисах,
где только и слышен твой голос
как обвал
на краю неба –
кому я поведаю, что иссякает последняя грёза?
Кому
слезу заповедаю – звезду под которой
я отправился в путь?

           НИКИТЕ СТЭНЕСКУ

Неестественно поздно – во мне и в предметах
и по дорогам
снегопады забвений бредут...

Кто перейдёт
эти воды канала и в ворота мои постучится?

Никита Стэнеску
в лодке вечера спит под этаким застеклённым оконцем
и ангел
гребёт, загребает неутомимым веслом.

Неестественно поздно. Слышно, во поле кони
под пустыми проносятся седлами. Между ветвями
свисают часы – маятники у них
осыпаются горькой золой. Это безмолвие
я бы отдал идущей
по следам моим женщине, я бы себя самого
преподнёс её робкому поцелую с которым
почему-то она не спешит.

Неестественно поздно.
По мгновению жизни моей – по мгновению мрака
проплывает лодка, поэт
в ней забвение пьёт в одиночку,
пробивая сквозь время, излучая челом
лучи
неземной чистоты.

             ДОЛГИЕ КРИКИ

Не слыхать из-за туч как летят птицы времени
с долгими криками.
Приближаются неразличимые армии
холодов,
туманы ползком объедают деревья и поле.
Скоро белые кони снегов,
синевою дохнув, заморозят движения наши.
Кто ходил в одиночку в лесистые летние дебри,
кто с душой просветлённой возвращался домой
полный солнцестоянья –
скоро будет подолгу стоять у окна
словно в сад выходящего в север
и расцветшего блеском цветов пронесённых сквозь мглу.

  СЛОВА, МАГИЧЕСКИЕ,ЕСЛИ ОН В МОЛЧАНИЕ ЗАТВОРЁН

Снова мы вместе:
я на полюсе боли, а ты
в светлых далях белых тревог.
Иногда я на холм поднимаюсь, лишенный прошлых лесов,
через мёртвые папоротники у крепостей близлежащих
и охраняемых чёрной мглой вечеров.
Некто проходит и в темноте вырезает
ворота, там всё ещё ты
в травах усохших коленопреклонно стоишь, говоришь
слова, магические для того, кто затворён
в молчание. Некто
с той стороны ворота захлопнет, ударив
меня по виску разгорячённому. Трону
я лицо своё: сколько же я могу ещё брать
твёрдости у древесины взаймы – у дерева
одинокого на холме, лишённого прошлых лесов.

                СВЕТ ИНОЙ

Я пытался окликнуть тебя
но голоса не было –
воздухом было имя твоё
сквозь которое я пролетал,
воздухом которым меня воздымал
над деревами
над реками
надо всем про что знал я что существует оно.
Мы с тобой, говорил я себе, на звезде на другой,
на той
где с тобой только мы пребываем, ибо с тобой
только мы и умеем дышать этим странным пространством,
это ночью
и прикосновениями
и светом иным.

                * * *

            ХОРИА ЗИЛИЕРУ

           ГОРЫ ВО СНЕ

Недрёманное каменное око
луна встаёт как вопля воплощенье
и угрожает ужасом паденья
нагорным льдам, сияющим глубоко

Затем погост разрытый пасть ощеря
лизать возьмётся в красной пене света
в том долгом сне где замирают звери
как смолкнувшая за столом беседа

Но кровь моя пока гляжу из сна я
шумит струясь пустыню оживляя

   СЕРДЦЕ – ЗВЁЗДНЫЕ СКОРОСТИ
                Виви Василаке

Ты сердцем в башне пребывая
колоколам веков внимая
будь чуток к ропоту костей
владелец звёздных скоростей

Твой огнь божественный питая
звучит мой дар тебе: святая
речь предков голоса слова –
отрубленная голова

          ДВА ЦАРСКИХ ЛЬВА

Два царских льва гляди вступают в битву
два полководца но без всяких армий

один – на страже крепости и тайны
и панциря и шлема и тиары
другой – сама гордыня и презренье
к врагу и видит в грёзах труп врага

и слабнет мой язык и как весло
над гладью вод упавших повисает
пригодных разве для ухода сына –
враждебной плоти от твоей же плоти
с лицом позора без следа смиренья
последний плод развеянных семян

Но будет новый оборот Луны
последний и – последнее из множеств –
взойдёт сиянье женской головы
над пустотой зажатой словно в лапе
у одного из этих царских львов

 «и всё же вертится она» спокойной ночи.

      В ДУШИСТОМ КОНОПЛЯННИКЕ

В душистом конопляннике повисшем
как ивы - слеп и нем ни рук ни ног
вдыхаю зной мне ноздри опаливший
и слышу: роет землю носорог
восходы и закаты чьи-то вздохи
– ты жив ещё? – окликну я его
его вздохнувшего из тела моего
а мне в ответ зобастый воробей
лишь выплюнет – по горло сыт и пьян –
остатки пережёванных семян
и снова
в сон впадёт
среди полей.

Шуршанью корешков прозрачных внемлю
пустых как воздух в трубочках костей
и нюхает подслеповато землю
подползший крот – кайму моих ногтей
и кажется меня он просит просит:
– Не жадничай хоть это мне отдай...

Сгребает коготками и уносит
куда-то вглубь свой ранний урожай
сыпучей конопли – она кольчугой
украсит грудь двух любящих, двух тел
былых что звались другом и подругой
и чей остывший остов сух и бел

Благоуханье звон набухший злак.

Тяжёлый пот
печаль в земле укрытых
и вновь тебя разбудит лай собак
застывших у бугров кротом нарытых
и тычущих носами в землю слепо
от голода скуля и воя в небо

                ПРОЗА

Холм – стремянка поросшая илом
на которую втаскивают краном подъёмным наст травяной
синева над стрелой на весу – а внизу мой отец
в колыбели земной он заснул наконец и небесная птица
напевает любимое имя ему (о крылатая женщина!) или
их иное сроднило: «Солнце слёзка господня
посвети нам сегодня!»
Набухают древесные почки
и проклюнув кожу сухую мою ждут ливня
чтобы лил он ливмя – но ни туч ни росы только трель
над замшелою прелью над мглой белены
наугад
в небе связывает мерцая в зените
два конца оборванной нити

                * * *

           ЧЕЗАР ИВЭНЕСКУ

   ВОТ ЧТО НАМ ПОМОГЛО СОХРАНИТЬСЯ

Молчание – вот что нам помогло сохраниться
под разорённой звездой
но этим путём больше мы не пойдём
потому что от лязга оружия – слышите? – проснулась
вся природа вокруг
и солнце
зализывает свои раны как лошадь
захлёбываясь кровавой пеной
Я съел столько хлебов
молчанья так долго
я пребывал в немоте
что теперь
я поднимаюсь как Сила как Ангел
рассекающий Бестию

               ПЛОД
И вот эту церквушку вокруг которой
земля красна словно рачья страна
никто не может сорвать как срывают
яблоко хотя в ней
больше смиренности нежели в мякоти
яблока.
Но разве одной лишь смиренности
воплотившейся и воцарившейся
в абсолюте округлости?

              ЕЗО

Старая Езо: ей восемьдесят лет
она мать моего отца – а я
сколько помню себя всегда в ней видел девицу
Говорите мне что хотите – а я
всегда её буду как деву любить
потому что одна лишь сумела сберечь
молодым
своё тело она
тело жёлтой пчелы – так в зрачке мертвеца застывает
слеза солнца: когда
рожь созрела она стала НЕЗРЯЧЕЙ
а я – я всегда её буду любить

          БАШНЯ

Когда мама рождала меня
на столе распростёрта –
как жестоко страдала она
добрая мама моя;
а на соседнем столе
вся раскинулась голая и хохотала
красавица-смерть мама моя
хохотала
потому что я у неё
родился не причинив ей
ни капельки боли


         ПАДАЕТ СНЕГ

Ты, тоже там страждущий и вострубивший так
чтобы я услышал тебя...
    - - - - - - - - - - - -
Падает снег, синьор Левиафан,
на твоих мертвецов без глаз но с лучащимися ногтями;
Падает снег, синьор Левиафан, –
так смиренный ангельский бык опускается
на клавиши фортепиано.

Падает снег, синьор Левиафан,
пробуждая во мне
слух, улавливающий шаг мертвецов в грядущих столетьях.

               * * *

           ИОАНА ИЕРОНИМ

       ИНТЕРЬЕР

Комнатушка отшельника
кой-какие предметы, воспоминания
углы открывающиеся в сияние
снов бесприютных грёз
в бликах полдня, голые стены
поднимают надежду
зазеленевшую гору
на другой стороне Земли

   СЕНТИМЕНТАЛЬНЫЙ ПОРТРЕТ

Словно хищная птица
клювом
повыдёргивала у тебя перья
и глубокие борозды на твоём прочертила лице

не пытайся не улыбайся
синие зубы
на лице почерневшем
взор твой – высохшая река

о, ясные некогда воды
среди камышей

       ТИПИЧНАЯ СЦЕНА

Опять на скамье перед блочным домом уселись
старики: три женщины
и двое мужчин
и жуют из кулька угощая друг друга шелковицей.
По тротуару течёт завихряясь вода
из прорванной трубы.
На втором этаже полногрудая женщина с локонами до плеч
выбивает плед на балконе.
Одинокий автобус в этот полуденный час.
– И тогда он вдруг возьми да умри а другой
объявил голодовку
– Что-что объявил?
Голуби шумно взлетают с барака напротив.
– Самому старшему не было и тридцати».
– Бедные родители!
– Так что говоришь объявил он?
– Оглохла кума? Голодовку!
– Совсем они что ли сдурели эти ирландцы? –
отзывается грузный мужик
бывший полковник
и передаёт соседке липкий кулек.

               ЭЛЕГИЯ

В городишко (ганзейский) из которого предки его
подались когда-то
в солнечные края –
он приехал впервые
девушки с башен
бросают ему свои вышивки
часы с поворачивающимися фигурками
узнают его, настоящее
сумасшествие, белое солнце застывшее
над мгновениями –
над сыпящимся песком.

            СОСТОЯНИЕ

Смысл из предметов уходит, осыпается
как песок в старых стенах
Словно пищи насущной лишившись, слова
пасутся на пыльной траве
у канав
страшитесь, страшитесь безумья
как возгласил
один из себя называвших пророком
ибо вижу, сказал он - и стул под ним в том сновиденье
вдруг подпрыгнул всеми ножками сразу –
вижу близится ужасов время
и покараний: покаран
будет полёт самого Фаэтона
баловня сына
солнца.
                * * *

           КАРОЛИНА ИЛИКА

            ОГОНЬ И ЗНОЙ

Неверная, как смутная граница
В двух шелестах листвы: моя улыбка.
Ты не узнаешь, всё ещё я та ли,
Что до сих пор была с тобой: твоя ль.

Едва родившись, тает снег, упавший
В ладонь разгорячённую. Любовь.
Одна любовь и выдержит, и стерпит
Огонь и зной.

Не спрашивай. Обрушась лепестками,
В саду погасли розы. Новый день
Вошёл и ночь настиг – её впустую,
Как женщину бесплодную, обняв.

             ОФЕЛИЯ

Блажное лето. Накануне лета:
Все зыбко, преждевременно, нечётко.
Цветы, как в дни любви, скоропостижно
Венцы раскрыли
Под слепящим солнцем.

Кто дышит там в переплетённых травах,
Как бы во сне, с застывшею улыбкой?
Офелия,
Забывшаяся в грёзах
Девичества, вся без прикрас как есть.

        ЗОЛОТАЯ КОРОСТА

Впечатления дня, перешедшие в сон:
витрины с летними платьями,
листья в дымке летнего зноя,
шёпот в шорохе летнего ветра

парень и девушка шумно бегут
догоняя друг дружку
снова бегут
сквозь пламя летнего ливня

Лишь к утру удаётся всё это собрать
в сон единый – и разом стряхнуть с себя сон,
как стряхнешь ты когда-нибудь руки мои
и любви золотую коросту.

          ПОДСНЕЖНИК

Вначале он тебе напомнит свечку,
мерцающую тихо, на рассвете
теряющую плоть: бесплотный дух!

Потом – синяк на худенькой коленке
звереющего детства. А потом

невнятною тревогой, паутиной
оттенков он опутает, и сдавит
тебя смертельной лёгкостью своей.

            ШКОЛА ЖИЗНИ

Тебе пора бы овладеть хоть половиной
отцовской
мудрости

Он – парень с юных лет сажавший хлеб
Ты – парень научившийся чему-то
в свои шестнадцать
Вам бы ровней стать
но школа жизни выше и мудрее

Мы старимся на свете обучаясь
все реже отражаемся в глазах
тех кто любил кто выпустил нас
– прытких –
в сей мир из рая лона своего

           ВЗГЛЯД

Кто-то сильнее меня, опускает
взгляд свой, играя со взглядом моим
и оскверняя его – точно дым
тлеющей свалки сады отравляет.

Нежный бутон, приоткрытый в лучах,
жизнь моя хрупкая веточка розы,
только не росы – а чистые слёзы
блещут, повиснув на лепестках.

                В ПАРКАХ

Я часто во сне себя вижу старушкой. Старушкой с маленьким
телом, резвее чем в юности, с тоненькой-тоненькой
кожей, словно у яблок прошлогоднего урожая.
Парк по которому я гуляю – как большое жилище
в котором мы старики собираемся отказавшись
от семьи, я присаживаюсь на скамью не спросив
разрешения, так, как присела б к сестре или рядом
с иностранцем, который, даже если бы я на его языке
говорила, все равно бы
не понял меня.
Редкие листья, оторвавшиеся от веток
в этот солнечный тихий сентябрь, редкие фразы,
редкие сердца удары. Когда оно вовсе
остановится, будет ли кто-нибудь рядом, кто-нибудь юный –
юный настолько, что не сумеет представить себе
что когда-то и я такой юной была.

                * * *

            ДУМИТРУ М.ИОН

      НЕ ХОДИ, КРАСАВИЦА, НА ХОЛМ

Не ходи, красавица, на холм,
Он так стар, что чуть тебя завидит –
Потеряет голову совсем.

Сердце у него – пещера.

Не ходи, красавица, на холм.
Он тебя в свой лес упрятать может,
Где уже пропало столько душ.

Кто, куда пойдёт тебя искать
Меж берлог медвежьих и оврагов,
На глазах у хищных птиц?

По лесу гуляющая рысь
Выследит тебя да и загонит
В грот мышей летучих, в царство слёз.

Снег пойдёт... Весной растает снег,
Выплывешь оттуда на слезинке
Вниз, в долину, мимо тихих сёл.

И никто твой голос не услышит.

     ОХОТНИК, НЕ ХОДИ С УТРА В ПОЛЯ

Охотник, не ходи с утра в поля,
Не тронь лису, её душа осталась
В норе, там за лисёнком присмотреть.

Охотник, не ходи, не тронь зверей,
Они давно хотят затеять дружбу
С твоей душою – с верным псом твоим.

Когда рассвет коленопреклонён
Перед землёй, лесами и полями –
Охотник, не выслеживай лису.

В её походке женщина видна,
Та самая, что ждёт тебя к обеду
И встретит, покосившись на ружьё.

Остановись! И стой затрепетав!
Не тронь полей, охотник! И не трогай
Волшебный пруд с названьем чудным: лес.

                ЗАГОНЩИК

А сколько говоров он знал, загонщик!
Теперь он все их позабыл
он только плачет.

Бывало, в лес ходили облака,
ходили женщины – и песней колыбельной
всех усыплял их лес.

Засел загонщик в земляном гнезде:
Душа его, одна его душа
как загнанная скачет по холмам.

                СОН МЕДВЕДИЦЫ

Всю ночь просидел я в лозе виноградной, в засаде...
Мне было не страшно хлопков переспевших стручков
и шороха старой акации, отбрасывающей тень,
и большие шаги матёрой медведицы рядом
с моим дыханьем.
Утром я обнаружил её возле бочек наполненных мустом,
я срезал несколько листьев с лозы
и повесил ей на уши.

Потом сам с собой поиграл
В чёт и нечет.

Господи, пьяной медведице снились быстроногие псы.

        ВОЗОК С ЦИРКАЧАМИ ВЪЕЗЖАЕТ В ЗАМОК
                (искусство поэзии)

Любимая – была поэтом в цирке:
словам, гимнастам старым, подбирала
разнообразные сальто-мортале.

Любимая – великий укротитель –
смиряла стаю слов,
умевших издавать лишь рёв да вой.

Заплаканная, в цирк она входила
и сбрасывала чёрные глаза –
в них отражались белые слова.

Как над цветочной клумбой – хохотала,
накинув свой пурпурный плащ
на груду слов, себе сломавших шею.
Я в шапито вошёл к своей любимой –
слова набросились, чтоб растерзать меня:
любимая готовила премьеру.

           ЛЕСТНИЦА ПАДЕНИЯ

Слышишь как рушатся за спиною ступеньки?
Падают вниз словно фрукты созревшие с веток
Я обмираю:
          что ж теперь остаётся на свете
          что остаётся на свете где так одиноко
          на свете где так одиноко и страшно на свете
          где так одиноко и страшно на свете на свете

Я плакал подпиливая ступеньки по которым в рай поднимался
весь в славе наш Иоан.

                * * *

                ДЕНИСА КОМЭНЕСКУ

                СЕМЕЙНЫЕ КАРТИНКИ

Папа опять оставил бельё, возвращаясь из прачечной,
на базарном прилавке,
сестрёнка самой себе отправляет письмо
чтобы потом
прочитать его мне;
мама украдкой платит дьячку за акафисты
Дай им, Господи, счастья
моим девочкам, Господи, коли не дал уж мне/.
И пока я пишу на балконе
на коленях
стихи
лягушонок – прыг-прыг – через порог пробирается в дом
мне больше не с кем поделиться восторгом
потому что ты
посвятил себя мёртвым

           ПОЗДНИЙ ЗОВ

Страницы заполнены, жизнь истерзана
рядом с овечьим загоном, на Буковине,
мужчина в синих очках удаляется, псы
лижут мне руки, склон холма - как огромные сани,
ручей что чернее смолы так и манит в долину
там
в воде его солнцем прогретой мне сладостно будет. дремотно
в кошельке у меня пятачок для капризничающего перевозчика
как эти волны, мамочка, хороши

         ОЖИДАНИЕ РАДОСТИ

Я видела разрушенье влюблённых
Я видала: солнце, большее, плевало
на мгновения счастья друзей: искушало
ледяными цветами, и завязью яблок гнилых.
Их тела воспаряли на миг
в развращающих душу дождях.
Осень смыла с их судеб
фальшивые драгоценности,
и разбежались в деревьях скульптуры –
Он и Она...
Только я ещё жду, ещё встретить готова
радость
идущую
на сахарных своих ногах через ручей.

      УПРАЖНЕНИЯ В ИСКУССТВЕ ПЕРЕВОПЛОЩЕНИЯ
Меня нет
когда-то я существовала –
лист, корнем себя возомнивший
мимолётная сладостная
волна, клубничная ягодка (хороша ли на вкус
была когда красные губы твои
её мяли? надо справиться с этим: ночью
наедине с постелью
как пьяница
измаявшийся от бессонницы и сам себе обещающий
больше не пить;
старуха с любимой картины
сегодня
выдвинулась на сантиметр
чтобы. кажется. убедиться что может ещё
кого-нибудь интересовать;
филин – растрёпанный ухарь - всю ночь горестно ухал
знал наверное он:
вырежу его ножницами да и выброшу вон
ибо я существую –
ель, пустившая корни в сердце твоём;
сколько сочувственного пониманья во взгляде старухи;
и вижу вдруг: ножницы – твоя протянутая рука.

            REMEMBER

Бывает проснётся весёлая обезьянка
счастья
чтобы ярким этим мгновеньем
жизнь украсить твою.
Не верь: быстро закрой руками лицо
и шёпотом повторяй
колыбельную песенку

                * * *

                ТРАЯН Т. КОШОВЕЙ
 
                НИКЕЛЬ
                Николае Манолеску

Час поздний такой что кажется будто мир этот хрупкий
только и держится на острых мордах борзых.
Все вокруг нереально – а все же: что достоверно?
Может быть – никель вот этой вселенной которая не про меня?
Может быть – тяжесть этой тоски, не про меня?
Может быть – ночной этот час растянувшийся, длинный как горло
птицы
под ещё тёплым ножом мясника?
Что же все-таки здесь достоверно?
Никель никель
вокруг Вас только никель!
Иногда приходит любовь – как воспоминанье
о брате погибшем на какой-то бессмысленной давней войне.
Все нереально – воздух визжит и проносится мимо.
Разворачивая свой механизм кривошип рукоятку
какое-то синее солнце устанавливает на траве
абсурдный свой механизм кривошип рукоятку.
Все нереально. И ночные эти часы
замороженные как консервы для другого какого-то века.
Никель никель сплошь только никель
вокруг Вас! Остальное
нереально – никель* никель вокруг.
_____________________________________
* - Пятицентовая монета.

      ИСТОРИИ НА ВОДЕ, ПЕРЕЛЁТНЫЕ ЛИСТЬЯ

Истории на воде, перелётные листья из которых
я прошлое воссоздаю, из которых
воскрешаю своё бытие – так ящерица
наращивает оборванный хвост.
Ночь в искрах –
в этот час у теней в кулаке зажат пузырёк синильной
кислоты, в этот час
оконная корь осыпает лицо непроглядного города
и зажжённая спичка –
1 Пятицентовая монета.
большое лучистое насекомое выгрызающее у тебя
душу и тело.
В эту ночь в этих искрах мне сегодня опять окликать
истории на воде. Перелётные листья. Летучие
(ах этот почерк ребёнка на старой открытке!)
как сожжённый картонный король в конце карнавала
когда понемногу
покой возвращается и порядок и алкогольный
угар рассеивается как туман.
Я слушаю
тишину, приближается шорох на мягких лапах кошачьих,
я вижу как на паутинке
спускается образ из прошлого: мой, и я закрываю глаза...
Наверху – лишь луна как серебряный грош на который
можешь всю эту лавочку закупить.
И жизнь моя – вся как есть – предстаёт предо мной
жалким актёришком в роли напыщенного метрдотеля
предъявляющим счёт мне за прошлое, за все эти
истории на воде. Перелётные листья.
И длинная автострада, морозная и освещённая
фарами
впереди –
твоя давняя тень.
И любая случайно промелькнувшая мысль
может сейчас
отправить тебя в мир иной.
ЛИДО
Среди шелестящих шелков от которых мутится в мозгу
и разливов зеркал где потея блаженствуют чревоугодники
среди окороков и льдистых как варежка рыб
среди блеска и взоров-петард
всех собой осчастливив
занял и ты уголок миража с почасовой оплатой
ты, мелкий торговец смуром и закидонами
сквозь игольное что ли ушко проскользнувший сюда
и вдыхающий краски размалёванного этого занавеса
ты, безропотно уценённый
и готовый кому здесь угодно наложить стихотворный компресс
на коленку отчаянья: быть.
Под решётчатым зонтиком реальность – зебра тапир бабуин;
сквозь стеклянную стенку губы твои
всасывают неон тёплых стран;
плюшевый санаторий для нервов осенних.
Из середины бассейна вода волнуясь относит к берегу
отмель мёртвых бумаг и электро-рекламу
распаляющую воображение девушек с пыльных окраин –
и лишь изредка приоткрывается в трещине этой витрины:
пустынная улица перетянутый кустарник боскетов
поливалки спецовки проходимцы приживалы и живодеры.
Постаревшие полночные золушки.
Жизнь в её натуральную величину.
1,2,3 ИЛИ ДАЖЕ БОЛЬШЕ ХИМЕР
Вечерком мы с ним любим покемарить у телека перед тем как
смотаться в киношку.
Вообще-то мы смотрим объявления и рекламу:
"По утрам и каждый вечер развивайте грудь и плечи!" или
"Сделав томаты едой регулярной можете за лето стать популярной!"
или
"Если вы супруг и супруга познавайте глубже друг друга!"
Мы познавали – болтом, толщемером, газометром.
Ничего-ничего, когда любишь все можно
без извинений. Опять на лестнице поскользнулся этот старик.
Опять на Луне они что-то открыли.
На сей раз кажется и вправду что-то открыли.
И тот кто вчера торговал швейными машинками торгует сегодня
оружием.
И тот кто вчера торговал оружием сегодня тоже торгует оружием.
Им там нравятся Моцарт и Бах и битлы
и Джеймс Дин, да они там все просто
с ума посходили с Джеймс Дина
(а вот грусть у них – это будет какой же расцветки
и что бы такое сказать
при случае про Закат Belle ;poque?
Или вот ещё – про эмигрантов спящих в кустах
как угольные мешки?..
Так прошёл и вчерашний день а сегодня
сам мастер пожал мне руку.
Благодарю. Не ст;ит. Нет, вот это уж никогда.
А потом, вечерком, опять эта клёвая штука
про любовь, тут в нашей киношке, за утлом...
Нам-то что! Вот кому нынче туго так это концерну Локхид.
ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Мансарда, крыши покрытые ржавчиной,
башня враскачку распродающая колокол – за ударом удар,
по ночам в небесах, в золочёной оправе, здесь сверкали сокровища
затонувших созвездий.
Двадцать лет спустя
я сдаваясь поднялся из-за стола. В тусклом свете шурша
пальцы мои погружались в опилки былых твоих плеч.
– Который же час? – я спросил дребезжащим голосом призрака.
– Да примерно все те же пять часов европейского
минут турецкого секунд фанариотского – все на тех же часах
что боем своим в сладострастную дрожь бейзаду приводили –
наследника трона при владычестве янычар.
Двадцать лет спустя
наполнилось сердце моё шурупами дымом гвоздями.
Двадцать лет спустя мушкетёры давясь проглотили
шпаги свои, кружева, королеву свою.
(Бельэпошка закончилась, начались Les Annes Folles1).
Красные рыбы в крови у меня отложили
металлические икрины грядущих времён...
И только архипелаг остаётся архипелагом,
архидуче – всё тем же архидуче, туземцы
все так же гостеприимны в бараках своих из алкоголизованных
досок где шёл обмен
огненной воды и стеклянных бус
на известковое молоко и картонный хлеб – и где воздух
осквернялся грязными жестами и где всякое слово поныне
повязано бантиком алым и завёрнуто в станиоль
утомлённости, где двадцать лет спустя
пьяница в рот себе пальцы сует и возвращает
дешёвую водку которую пил с фронта вернувшись домой.
1 Ревущие годы (франц.).
Ладно.
Только звёзды в небе да самолёты – на нёбе пасти твоей.
Ладно.
Только руки твои протянутые ко мне.
Белые руки отмывавшие палача – красные руки
восприявшие новорождённого Чёрного Ангела.
ТУДОР КРИСТЯ
ПЕРГАМЕНТ
Ты все пишешь, говорит Чёрный Ангел, стихи
все по улочкам бродишь, оставляя их умирать
у железной дороги, уложивших шею на рельсы,
обучаешь их грёзам и демонстрируешь им
как вылетает подсолнечное семечко из вагона
а потом прорастает и целое лето растёт;
друзья твои – граждане
вполне респектабельные, директора, работники торговли
глядят на тебя и молчат
и даже не подозревают что время от времени
ты посещаешь сеанс воплощения
некой женщины некой любви, похороненной
где-то в бюро вечерних находок;
ты читаешь
объявления в рубрике всеобщей усталости; тайно взращиваешь
грусть в садах равнодушия. Пишешь,
говорит Чёрный Ангел, стихи. – Да, пишу, защищаю
жизнь а также литературу а также
одиночество, отвечаю ему взяв слово
и взрезая себе этим словом набухшую вену под старым
развёрнутым его пергаментом

               КИНЕМАТЕКА

Небо – образ умершего мира, нам говорил
в школе старый учитель – пользуясь
не экраном – подзорной трубой ретроспектива
прошлою, древних созвездий
в просторной кинематеке, прямо на воздухе;
единственное что связывает
меня с юной рабыней: она
на берегу Нила
вносит в книгу истории
свой апельсиновый лик и благоухание
женственности; над нею – другая звезда,
не та, что сияет, а та,
которую вижу сегодня
сквозь закопчённые стекла моего бытия;
это значит, сударыня ты моя современница, что
мы живём в иллюзорной вселенной
(и каждая из этих звёзд отражает для нас
своё старое время);
это значит, что между тобой и твоим
истинным именем – имя твоё,
что между явлением "время" и понятием "время"
пять буквиц, пылиночек или былиночек; что
между моею душой и устами моими –
слово; воистину: между мною и мной –
всегда кто-нибудь да иной...

         СЕВЕР

Все так просто и ясно
Ты все усложняешь
в трезвый наш век;
солнце
над миром идёт
как в самом начале;
лишних
не нужно слов.
Цивилизация – мох
на северной стороне
дерева,
все выше вырастающего под небом.

     ПРОВИНЦИАЛЬНАЯ ХРОНИКА

Городское кладбище на одной из улиц
на Кладбищенской может быть улице
или на Вечной
или какой там ещё.
Каждый день я из дому выхожу
покупаю газеты, смотрю что ещё сотворили
мои бравые соотечественники и какого цвета сегодня взгляд
у женщин, которым все хуже
на земле. На кладбище
белые мраморные плиты – зауряднейшая история
которой тысячи лет.
А через дорогу –
дом старого и богатого иконописца
про которого говорят
будто он в каком-то боярском имении
нашёл бочку золота – и потому
в лотерею играет, почти ежедневно, на улице!
Правда однако заключается в том, что у человека
прибыльная профессия: дом
о котором я и мечтать бы не смел (и который
я завалил бы, достанься он мне, горами книг)
перед домом – стилизованный маленький парк
по последнему крику, и ели
на которые он подолгу глядит, утоляя
в себе жажду бессмертия. Всякий раз проходя
мимо этого дома, я украдкой заглядываю
в калитку: хозяина нет, он всегда
на заработках, зелёный газон
и аллейки из камешков, часто я вижу
молодую жену его, белые ноги в
туфельках, волосы над плечами
парят, над голыми, влажные губы ъ
и зубы, сладострастные, острые
(она скалит их, словно пугая меня)
белые, мраморные – зауряднейшая история
которой тысячи лет.
В АНАТОМИЧЕСКОМ ЗАЛЕ
Все что осталось.
Свет сыроватый. Обломок
мысли. Ошмётки
слов. На столе
рука – металлическая,
пишущая. Рука
онемевшая между жизнью и смертью.
 
            * * *

        ДАНИЭЛА КРЭСНАРУ

            АРЕНА

То ли трус то ли увалень баловень жизни
ты вне круга, вне этой арены.
Вырезанный кадр
пролетает у самых кончиков твоих пальцев
как кружевной платочек княжны.
Там – в кругу – начинается зрелище смерти.
Ты хорошо различаешь
ничейную полосу,
нейтральное, пустое пространство
между тобой и ареной –
к которой ты ни за что не приблизишься, нет!
Позади, за глазною сетчаткой – ступени, по ним
поднимается, преодолевая законы природы,
летаргическая вода, тяжёлая ржавь.
И – мгновение!
Мгновение – вот цена твоего последнего вдоха.
Ровно столько, сколько понадобится платочку чтобы
опуститься на пыль
обагрённой кровью арены.
Ровно столько, чтобы мог ты услышать ещё
аплодисменты
завершающие всякую жизнь.

                ***
Долгое время я полагала что горбы верблюда – пустыня
Воображение наполняет нежные лёгкие реальности –
галлюциногенным газом, любимыми монстрами, прилагательными в
превосходной степени Наблюдаемый эффект бесплотного сего
оружия: мой взорванный мозг

                ***
Моря мы никогда не увидим, и гор не увидим
Полюбив дорогую и грустную эту подробность
я в ней кровь узнаю, узнаю
слово, коим её именуют
Безнадёжный, отчаянный способ хотя бы вот так приобщиться
к необъятной
материи...

                ИНТЕНСИВНАЯ ТЕРАПИЯ

Снег сыплет красиво снег сыплет как следует, по предписаниям
всех канонов искусства.
Я больше не думаю о тебе, простите, о Вас.
Я думаю об ассиро-халдеях о Тибетском нагорье
об Афинах и Спарте, об их перебранке пустой.
На двенадцатый день мне совсем хорошо.
Мозг работает чётко и слаженно. Надевает перчатки
надевает ливрею, как следует, по предписанью.
Мозг разносит в плетёной корзинке по анатомическим залам
или залам бурных собраний
горы грёз из полуподвала.
Затем полное – мигом – удушье или просветленье ,
или ещё какая-то процедура
безмолвная и эффективная – словно Господь святой свой плевок
возложил на горящую свечку.
Снег сыплет красиво, двенадцатый день, мне совсем хорошо,
я пишу,
То есть разум искусство и знания
снова подали руки на верность друг другу.
То есть снова я думаю об ассиро-халдеях
о Тибетском нагорье
об Афинах и Спарте, об их перебранке пустой.

                ***
Даже те немногие вещи что нас окружают понемногу теряют состав и
названье своё и все меньше они - то чем были когда-то: смешными и
грустными щупальцами реальности. Скоро грани у них начнут
оплывать. Скоро структура их станет фосфоресцентной и музыкальной.

                * * *
                ИОАНА КРЭЧУНЕСКУ

                КАК СМЕЯЛИСЬ ОНИ

Я забыла что это они обо мне
говорили тогда в винограднике
Я поднесла свою руку ко рту и почувствовала
как сквозь губы мои прорезаются зубы
и ногти сквозь мякоть
и никак не могла от костей отряхнуться
я просто парила
над кладбищем моих костей
Как смеялись они в винограднике
а ведь тебе
и во сне не взбрело бы войти в мою жизнь
С нежностью кенгуру я ласкала
сумки кожи моей и запах акации
раздувал мне подмышки - а ведь тебе
и во сне не взбрело бы войти в мою жизнь
в жизнь кенгуру
То ли дело их жизнь - в винограднике
ТЫ ПОХОЖ НА МАЛЬЧИШКУ ЧТО КОГДА-ТО ПОХИТИЛ МЕНЯ
И ДЕРЖАЛ ВЗАПЕРТИ В ГОЛУБЯТНЕ
Твоя тёплая кожа и руки и пот
как чеснок разъедающий веки привкус соли и жажда и
как прекрасны о господи были бы мы умерев или даже
не рождаясь совсем а только увидев себя
в неотлитых ещё зеркалах
два бесплотных стекольщика мечтающие заполнить
собой
очертанья
устарелой
– средневековой! –
любви так ты говорил
в то время как мы
между небом вися и землёю
цеплялись
за безмолвно встающий рассвет
и жалость друг к другу равной которой нет
НЕ ЭТО ЛИ САМОЕ
Я в себя разучилась заглядывать
Каждый день я худею на грамм и не знаю
не это ли самое
происходит с душой
Я задыхаюсь в своих простынях
Моя неоткрытая статуя
постепенно обрушивается
Бабушка, словно взгромоздясь на ходули с трудом
тянется вверх и прячет
в шкаф свои старые образа
и странно смеётся мне на ухо:
– Спрячь-ка и ты свои лавры подальше
а не то ещё явятся эти жирафы
с длинными шеями

         ИНСЕКТИЦИД ДЛЯ ИНСЕКТАРИЯ                С
           МОТЫЛЬКАМИ И МОШКАМИ

Не уходи так далеко что и мысль моя
тебя не достигнет
Опускается осень, темнеют сараи
Журавли собирают тепло в свои клювы и уносят с собой
Я аккуратно заправляю кровать, протираю ружье на гвозде
и зеркало
Покупаю инсектицид
для этого инсектария с мотыльками и мошками
прочищаю
горло отцу раны в ладонях
колючки во лбу и все что там надо ещё
    
        ЖИЗНЬ В ВИНОГРАДНИКЕ

Я развела кой-какую живность у дома
я дом возродила под родительской крышей
Кто ушёл
кто остался
Я взрастила деревья рядом с домиком шелкопрядов
я вырастила шёлковых гусениц
в их доме спала я
и давала любить себя будущим мотылькам

             РИТОРИЧЕСКОЕ
О
ты
зверь на тропе отчаянья
охраняемый всеми законами
у кормушки с опечатанным привозным фуражом
и водой из насоса
не испытываешь ли – брат мой! – желанья
бросится на эту колючую проволоку
окружившую
лес?

        МНЕ ЭТОТ ПРИСНИЛСЯ КОНЕЦ

Словно сон моя жизнь, словно сон.
Своего я не помню начала,
хаотично
в воздухе
они обнюхивали друг друга
с жадностью молодых кабанов –
ныне умершие мои родители что не находят
теперь места себе.
Итак ещё до рождения
мне этот приснился конец.
Кто предал первый
преданные вопрошали предатели.
В сладком неведенья я пожимала плечами.
Став во весь рост в телеге направо налево
я разбрасывала семена.
Кто предал первый
по-собачьи меня вопрошали своры предателей.
Слева – ничего не взошло,
справа – меньше того.
Только норы голодных кротов изрыли
изнутри
мой сон

            ВЕНСКИЕ ВАЛЬСЫ

Праздничный шумный барак на краю земли.
Соседи загадывающие о будущем на водочной гуще.
Детство моё в шароварчиках, на трёхколёсном велосипеде,
позирующее среди столов
для не слишком благопристойного альбома, ах, среди взрослых.
Котлы с кипящей водой.
Чумазые, в саже в дыму ангелята
потешающиеся над стариками – волхвами.
Нежное мясо барашка.
Красные глаза истории.
Барак на краю земли, саманный в соломинках пол
под подошвой.
Над моей головой
в шелестящих платьях, старомодных капотах, вальсируют
хрупкие наши несбыточные мечты.

                ОХ...

Ничего я тебе про себя сказать не могу.

... я была озером полным влюбчивых осетров,
рекой приставучих форелей...
Но про это тебе ничего я сказать не могу.

                ЭСТАМП

Печень больная этого города
где подгоняемые дыханием сзади идущих
мы шагаем вперёд
хор невольников с нотами и пюпитрами – в бледных ладонях
В себя же влюблённые, в этих потёртых мехах
в собственной шкуре вывернутой наизнанку
с душой пожелтевшей
как старая бумага
как эстамп –
хор невольников
в себя же влюблённых...

Куницы подбитые мехом куниц
волки подбитые шерстью волков
завитые овечки с красными коготками
терзающие сами себя
и терзающие
печень больную этого города
его фаянсовый мозг.
Перекрывая скрежет и грохот ада
шагает
хор невольников с нотами и пюпитрами – в бледных ладонях.

                МЕЖДУ ТЕМ

Сижу примостившись на стуле в буфете заставленном
столиками (винипластиковые квадраты)
Входят выходят
подозрительные фигуры
Какой-то ребенок мне плачет в затылок.
Жду когда на плечо моё ляжет рука
или хотя бы защитная тень деревца
ВСЁ ОДНИ ЛИШЬ УЛОВКИ
Посреди буфетов отелей автосервисов баров
и лифтов, на автовокзалах в метро аварийных трамваях
и телегах разваливающихся посреди поля,
на симпатичных перронах обстреливаемых вокзалов,
под часами, тикающими в часовых мастерских и миниатюрных
танках для детей, посреди любимых разбросанных по окопам
или в грубом изгнании, под глухие рыданья, на диванах
и в гнезде из навоза под крышею дома построенном птицей
ослепшей –
весёлые игры друзей моих в мяч на пустыре на выросшем
посреди моих плеч

                * * *

               МИРЧА КЭРТЭРЕСКУ

              ОКНО ПОЛНОЕ ЗВЁЗД
осень. смотрю на окно в комнатенке моей темно.
но это неважно. снаружи небо тёмное полное звёзд
и огоньки на земле – сияющие вразброс
окна Интерконтиненталя
освещённый пожарный пост павильончик воздушный
а понизу
вдоль Стефана Великого строки неоновых ламп
слабо синим и красным расцветших
ровно в семь
светящиеся автоколонки стоянки
я один-одинёшенек в трудный этот период
моей жизни
трудный я человек, да, такого нелегко полюбить и понять
впрочем что до любви то я, право, ничего на свете не знаю
что достойно истинной и постоянно! любви –
кроме звёзд
все своё детство
я читал и читал: биология механика химия я был весь поглощён
радиотелескопами и спекуляциями
с миллиардами лет световых
с миллиардами миллиардов лет световых
я смотрел все подряд научные телесериалы
и тот факт что онтогенез и филогенез
повторяют друг дружку – восхищал меня больше
чем гениальный "двойник" Достоевского
а теперь мне понятно
что все это шло от одной одержимости: звёзды
страсть банальная в общем, романтическая, но у меня
приобрела она кучу оттенков и ощущений
и я стал теоретиком жизни совершенно лишённый
интуиции жизни
я не знал что мне делать с телом моим
по вечерам если куда я и бегал – только к окнам, в пижаме,
на далёкие звёзды смотреть.
а теперь я один, жизнью загнанный в угол, по горло утопший
в самых разных делишках и компромиссах и точно очнувшись отвечаю
приятельнице по телефону
что моя жизнь и не стоит того чтобы прожитой быть.
ремесло моё – самое жалкое в мире постоянно терзаю
свою душу и мозг
сочиняя стихи хоть и знаю что это
не имеет смысла, что солнце
прекратит своё существование а вселенная после
расширения экспансирующей субстанции
в некий момент
вновь окажется сконцентрированном в точке зеро.
ни в какую не верю инстанцию над-
или субчеловеческую, или равную человеку;
мистика – вздор; эротическое взаимовлечение мужчины
и женщины – мистика.
так что если во что-то и верить то верю в одно: постоянны
для меня только звёзды.
верить – полезно.
верить в бледные звёзды лучащиеся так тревожно так грустно
над реками водохранилищами столицами и океанами
и – здесь в мирострое малом моем бухарестском –
над лицеями, над вокзалом Gara de Nord, над архитектурным
институтом, и – расплываясь в улыбке –
над сумасшедшей в Липсканах толпой,
теперь, по случаю, осень. в окошко многоэтажки
получаю и я свою долю золотого сиянья:
всем привет.

                ЗВЕРЮГА

ну ты и зверюга! стоишь у витрины с часами.
таким просто-напросто следует запретить
на воле ходить, что за, господи, цыцки
и ляжки под розоватым трико, Кока-Кола!
что за бестия ты в огражденье одежд, под замком
бикини твоих. какие ж куски
ты должно быть глотаешь мяса сырого урча
как львица, ура! Охо-хо
что за, Господи, женщина ты!
не для смертных – это нормально
чтобы не умереть от стрихнина твоих волос
есть одно только средство: усесться
под броней ситроена под крышей набросив
на себя спасательный пояс банкнот.
стоишь и глядишься в витрину дамских часов
на лицо твоё мечущих искры, предпочитаешь
электронные, а? ты – порода. дурно одетые
мужики даже два живописца в перепачканных красками
мохнатых пуловерах и беретах надвинутых на глаза –
так и пялятся на тебя.
осень на улице Мошилор. и на ум мне приходит сравненье
твоей жопы с полной луной. против тебя я ничто.
впечатлить тебя – если б я получил даже Нобелевскую –
я бы мог только денежной суммой, а что до того
чтобы мне появиться на телеэкране
то о том и не может быть речи как и о том
чтоб я был уроженцем Ливана.
ну ты и зверюга! переходишь к соседней витрине,
филипсы по 11 000, по 13 000... у тебя красивые
хоть и пошло замазюканные губы, глаза
очень умные либо дебильные, но какое
это имеет значение, ты живешь
своей жизнью пульверизированной, ошампуненной, лабиринт
грубошёрстных одёж и руки в шерсти... эстетно
живёшь, только зубы сверкают. а я
за пишущей горблюсь машинкой и все что на этом
заработал – приливы
тошноты.
одна твоя грудь стоит опусов славных.
ты шагаешь по осени по улице Мошилор
размышляя пожалуй о пачке "Данхилл" в сумочке на плече.

                АДРИАНА

В шесть я стоял у газетного киоска.
был тёплый вечер хотя и конец сентября
и на мне был лёгкий пуловер
я глядел на своё отражение на капоте кем-то оставленного
вартбурга – я был в лучшей форме в какой
я вообще могу быть, чувствовал себя превосходно.
несколько раз я спросил у продавщицы
мороженного который час, но девушка вскоре пришла.
я повёл её взяв её за руку. погода, как сказано,
была тёплая, на девушке – лёгкая куртка, лицо не намазанное,
только лёгкий штрих в уголках глаз. я влюблён
в неё не был. но появилась иллюзия
будто кто-то есть у меня, кто за меня
мог отдать бы хоть ломаный грош, будто как бы там ни было
а вот же держу же я чью-то руку (к тому же
девушка ещё и красивая) о том и о сём
болтая мы подошли
к стадиону 23 августа. парашютная вышка...
да что тут рассказывать,
я влюблён в неё не был. но возникла иллюзия будто
кто-то есть у меня, кто отдать бы мог за меня
хоть ломаный грош, будто как бы там ни — а ведь вот же
к стадиону 23 августа. парашютная вышка… да что тут
рассказывать, присели там в верхних рядах
под выключенными прожекторами. было приятно.
от неё исходил слабый запах серы, волосы отдавали
очарованием облаков. совсем юная, а как стемнело
я взял её под электронным табло, комары донимали.

P.S.

забыл сказать, она тоже
не была влюблена в меня, просто было нам хорошо
и мы провели с ней немало таких вечеров
да, приятных, нет-нет, в самом деле.

    ПЕСНЬ ЛЮБВИ АЛЬФРЕДА НОБЕЛЯ

пойдём со мной в эту звёздную ночь
по****ушка, котёночек,
в подъезд нашей бывшей многоэтажки
стервота, очи жёлтые,
мимо, через задворки где картонные упаковки
с мебели, шкода стоит на приколе, зелёный
пятачок где трясутся под магнитофон мы пройдём
напрямки вдоль аллеи госцирка...
пойдём со мной под размытые звёзды
потаскушка, барушечка,
мы пройдём мимо хлебопекарни с тобой
промокашка, сиротушка,
мы пройдём под фасадом зверинца и там
полюбуемся стайкой собачек
бегущих на поводках впереди толстой дамы, услышим
за оградой рычанье пантеры
и пойдём побездуем вдоль жалких халуп от которых разит
водкой выборовой...
а сумею ль я снова тебя обаять я себя спрашиваю
а способны ли снова я себя спрашиваю эти ржавые
батареи немощной осени
свет помады зажечь у тебя на губах я себя спрашиваю
а не каблучки ли твои до сих пор
там на рельсах трамвайных стучат на какой же там скорости
ах, проносятся
соляризованные твои волосы, монорэй,
я себя спрашиваю ещё носишь ли там на себе
площадь Россетти, поверх свитера, внакидку как пончо
и прыщешь шанелью смеясь у Негою, катюша,
и живешь поцелуями...
ладно пойдём, да пойдём же, пойдём в эту звёздную ночь
мадам шара, гусыня,
мы пройдём мимо синих и мертвенных струй
очи жёлтые, жёлтые,
выйдем к озеру за руки взявшись вдвоём
вступим в хладные воды и вскоре достигнем
дна и станем плескаться среди рыбин зелёных и красных
а затем расположимся на проржавевшей оторванной дверце
Вюрцбурга придерживая друг друга
за плечи и в этой позе
колыхаться начнём за столетьем столетье – покуда
верхний мир в пламенах и крови не исчезнет над нами
пойдём же
пойдём – мимо звёзд от которых разит
водкой выборовой…


       Я ХОТЕЛ БЫ ТВОИМ ЛЮБОВНИКОМ БЫТЬ

я хотел бы электроскопом быть
я хотел бы максвеллом маятником быть
я хотел бы пробиркой Берцелиуса быть
быть законом ньютона
я хотел бы твоим любовником быть ибо в мире, любовь мая,
ничего нет лучше любви.
я хотел бы твоим любовником быть я хотел бы болезнью базедовой
быть я хотел бы трубою евстахиевой быть
Марсовым Полем
быть матерью всех автострад и шоссе
Стефана Великого –
я хотел бы твоим любимым быть ибо в мире, любовь моя,
ничего нет прекрасней любви.
Я хотел бы разбойником быть астронавтом
и шахтёром вроде папаши
только б вырасти в миндалевидных глазах
у тебя, в зубах-жемчугах у тебя,
в губах сочных граната, в бедре у тебя,
в чашечке твоей коленной, в лодыжке,
в стопе, в носке твоей туфли – вырасти
в булыжных глазах мостовой по которой
проходишь ты только б ты
иногда мне звонила по телефону...
Я хотел бы ослом буридановым быть
лампочкой эдисоновой быть
кем попало каким-нибудь Барбу быть
домокловым быть мечом
и твоим дружком –
я хотел бы твоим любовником быть ибо в мире, любовь моя,
ничего нет прекрасней любви.

                * * *
      
              ДАН ЛАУРЕНЦИУ

            УТРОМ У МОРЯ НА ПЛЯЖЕ ГОРЯЧЕМ

Нога замлевшая на солнце
а голова – в воде проснётся
о я не желаю тебя вспоминать
будь ты ребёнком я не хотел бы такого ребёнка
но сегодня сейчас на пляже на этом бесконечном и белом
как любовь пары ангелов разнополых
я пытаюсь воедино собрать
образ твой словно стадо разбредшихся блудных овец
ибо сам я сегодня
блудный сын – рассеян по всем
дорогам по которым ещё не ступала нога
большего или меньшего дурака
оставленный богом
сегодня
я спешу по твоим следам
ничейный ребёнок любовник дорог и путей
предначертанных человечеству дерево
с его тенью посередине пустыни
вот до чего я дошёл
УТРО И ВЕЧЕР В САДАХ ДЛЯ СЧАСТЛИВЦЕВ
Я любил тебя так как ночь любит день
как тьма любит свет
я склонял колени перед тобой бился жестоко
горестным лбом о вечерний порог и рассветный порог
где черешни уже зажигали
свои праздничные огни в Гефсиманском саду
под которыми мы словно две восковые свечи
угасали – и это и было началом конца
что мне теперь до твоей мольбы
в ней – предательство дома
оставленного в облаке огня и дыма
что мне до этой капли росы
ты – грех и уже осыпается
листва с твоих бёдер
что мне до этого осень пришла а весна ушла
где они бёдра твои
там светом дождит
свет и сумрак и не знаю я где ты
в хаосе этом
дай мне твою лядвею поцеловать
ГРУСТНОЕ ВОСПОМИНАНЬЕ
Чем ещё Господи может быть солнце
как не утраченной жизнью моей
здесь я –
грустное воспоминанье
странную тень роняю
между теней
сверху пыльца золотая
за мной наблюдает
может сверчок только и смог бы сыграть
песню судьбы монотонной
в безмолвии мира

        КОШЕЧКА

Эта кошечка с шерсткой
шёлковой чёрной нас разбудившая
однажды в счастливое утро
вот она плачет слышишь за красным рулем
пустого автомобиля

куда в самом деле уходит пустой лимузин
с чёрной кошечкой
плачущей за красным рулем

     БЕЛЫЙ СНЕГОПАД

Женщина любит музыку
мужчина любит музыку
их любовь - это музыка сфер
ха~ха-ха крокодил родится
слышен угрюмый голос
лучше смотреть в окно
где снегопад этот белый
как догадка
надрывает душу тебе

          ОБЕТ

На пороге дома на камне
как и сам я от времени белом
вспоминая и не припомнив
как долго живу я под этим
солнцем
я ждал
тебя взглядом искал
слабеющим в сумерках
ждал мгновенья когда ты появишься в самом конце
улицы
спускавшейся вместе с криком её бессловесным
к морю
к рокоту волн
тихий поморник с крыльями белоснежными от озноба
ещё в полдень за дело принявшийся
и построивший наконец гнездо на моем плече
уселся
в ожиданье любимой
в ожиданье её возвращения из дальних пространств мировых
вечер настал
и я
неподвижный и белый как камень в начале пути
смиренно сижу и молюсь – о том
чтобы море свой рокот уняло
чтобы мог я расслышать мгновенье
появления твоего
так минуло лето
однажды
ты одетая в белое платье
незапятнанное как снег
и мелькающее до пят
на ходу
на какой-то миг задержавшись у камня
с неразборчивыми письменами –
быстро прошла со слезами счастья в глазах
согревая поморника на груди – брошенного любимой
и не вернувшейся больше из дальних пространств мировых

     РЕКВИЕМ ПО БЕЗГРЕШНЫМ ПУТЯМ

Рука во тьме ведущая слепца
вот что такое
смысл бесспорных истин
и я в неё поверил – и пошёл
и обнаружил на пути следы
поэтов величайших
все они
тянулись по дороге к устью ада
вот – я сказал себе – куда ведёт
познанья путь
и подошёл вплотную
к вратам – и там поэтов не нашёл
должно быть – я сказал – они ушли
к воротам рая
но к воротам рая
как ни искал следов я не нашёл

               * * *

         ВИРДЖИЛ МАЗИЛЕСКУ

        РАССКАЗ ДЛЯ ШТЕФАНЫ

Из-за сарая выходит ангел и чуть наклонясь
смотрит направо – там никого
смотрит налево – абсолютно никого
Всё-таки жизнь на земле непроста он бормочет
с тех пор как они перестали в ангелов верить
эти смертные только и грезят о том чтобы вдеть
в петлицу
или на шляпу себе водрузить перо ангела
Они нас ловят во сне есть у них и охотничьи псы
и почти научные методы и приборы без коих
мы возможно и существовали бы только во сне...
              – – – – – – – –
Из-за сарая выходит мальчик и чуть наклонясь
смотрит направо – там ангел в кресле уснул
смотрит налево – там ангел в кресле уснул
Ну и пройды же ангелы эти бормочет мальчик
и достав из кармана ножницы и чик-чикнув две головы
спешит убедиться: который был ангелом а кто –
заморочка, фантом.

                МАЛЕНЬКАЯ ИСТОРИЯ
          С НЕПРЕДВИДЕННЫМИ ПЕРСОНАЖАМИ

Мчатся всадники конный отряд повествуют копыта
чалых дымчатых их лошадей
о тебе обо мне говорит гийом погружаясь в раздумья
по утрам просыпаясь я выгребаю с-под хаты две-три лопаты
отсыревшей земли а ты приятель как начинаешь свой день

Мчатся всадники конный отряд повествуют копыта
чалых дымчатых их лошадей
о тебе обо мне говорит поэт погружаясь в раздумья
по утрам просыпаясь я выгребаю с-под хаты две-три лопаты
отсыревшей земли а ты приятель как начинаешь свой день

Мчатся всадники конный отряд повествуют копыта
чалых дымчатых их лошадей
о тебе обо мне говорит управдом погружаясь в раздумья
по утрам просыпаясь я выгребаю с-под хаты две-три лопаты
отсыревшей земли а ты приятель как начинаешь свой день

Ага восклицают гийом и поэт так ты значит – наш
Кончай с этим кофе и скорее пошли в Примэрию
подадим им прошение на вот прочти-ка и ты:
Нам нужны золочёные шпоры для всадников наших которые
– за отрядом отряд – скоро вернутся назад
нам нужны посветлей попросторней конюшни
для дымчатых их лошадей
нам нужны лопаты пусть нас наконец обеспечат
лопатами для отсыревшей земли и полными рифмами и
(не извольте сердиться) ещё б нам хотелось узнать
а как наш дорогой и любимый Примарь изволит
свой день начинать?
                управдом гийом и поэт


        Я ЗАБЫЛ СВОЁ ИМЯ И ДОМ

Я забыл своё имя и дом это так утомительно
помнить на память всегда своё имя
о григоре думитру юлиан входная-то дверь
отворялась вовнутрь? а чёрный соседский пёс
говоришь ты кусается? говоришь ты в морозные дни
с головой непокрытой не должен был я по оврагам слоняться?
забыл
у меня было время забыть все что помнили мозг мой и пальцы
здесь у дуная меня окружают разнообразные птицы
воробьи дикие гуси редкостный вид журавля
и любовь моя к ним открывается
как гостеприимны! порт – пусть приходит зима словно скифы
я и дальше буду существовать и двигаться: эхо
двух честных родителей и мечтательность лебедя
слушайте: жизнь: звёзды тихо равнину клюют

              ВПЛОТЬ ДО УЛЫБКИ

эта женщина прямо из сна. мы с нею прошли
молочно-туманную зону юные годы
пороки и щит благоразумья пороки и щит.
и вдруг она вся объявилась, воздушный (сказал бы ты) рот
и кровь всех эпох и стран мира и ноги
как долгих два крика в песках погибающих двух пилигримов
и точность во всем наводящая ужас. вплоть до улыбки.

                НАДЕЖДА

она откликается на вскрик и на вздох. кровь
пьёт только тёплую ужасная эта надежда
ужасная
под жёлтыми небесами желтей чем трава и цветок.
сейчас протянуть я попробую руку (ужасная ах
и разрушительная) потому что я позабыл
как протягивать и как отдёргивать руку
как протягивать и как отдёргивать руку
под жёлтыми небесами желтей чем трава и цветок,

                БЕЗ СТРАХА

без страха и удивления. в какой-то миг я надеялся
что каменщик не так уж умел что подносчик будет последним
кто здесь ещё помогает. без страха и удивления
я говорил. роза – я говорил. я смеялся и (ясное дело)
плакал: по окрестной природе. я хотел
пройти незаметно. аккуратно. в какой-то миг я надеялся.

                СНОВИДЕНИЕ

наконец-то на улицах и на каналах праздник примиренья
с животными
наконец урл-урл гав-гав фр-фр. восемь дней ты возносишь молитвы на
языке животных: урл-урл гав-гав фр-фр
и небесный гимн: мыши — и вот
от множества глаз воздымается Глас и с высот
обращается к нам
Эта вкусная ножка — несколько слов всё же достались нам
хоть и падших упавших в употребленье и срам.
Так что впредь и отселе — маета и страданья в постели

                ГИЙОМ

горланит петух. приближается утро. гийом
сейчас уже прибыл поди и гуляет по раю.
гийом среди диких цветов. небольшой реверанс –
и полная горсть конфет для гийома и велосипед для гийома.
а ведь он нас предупреждал: будет утро заря.
как бывало по стойке он смирно стоял подняв руку к фуражке.
ах тихоня гийом! ах пай-мальчик гийом! этот наглый гийом!
эта бестия едет
нет летает на наших там крыльях — на нашем велосипеде

           КАК УТРЕННИЕ ЛУЧИ

как утренние лучи солнца – музыка
вокруг меня нежная и животворная и жестокая в меру
стою в тишине и думаю что сделал я
как утренние лучи солнца – музыка
вокруг меня нежная и животворная и жестокая в меру
стою в тишине и думаю что сделал я

                ЛЮБОВЬ МОЯ СПИТ

плач в городе: пугливые руки тихо меняют свой свет –
и ещё одна ночь изабелла станет ночью возмездья песков (дыханье
кавалера из самых-то тех – самых жёлтых)
а поутру – если в замке поют ещё: ключ
на губах и ох-ох на измене. сладостный возглас.
соль посыпанная у ворот.
повеселей ожидалась игра
(кавалер в огромном хранилище крови).
ты любовь моя спишь. я один. я эти стихи сочинил – и больше сердца
нет у меня.
                * * *
            
                ИОН МИРЧА

                КОФЕМОЛКА
Как-то утром сидел я один и забывшись стал вслушиваться
в смутный говор моей кофемолки. Я прямо купался
в живых ароматах (мулатка
выходит на берег из моря) и прижимая
ладонью прозрачную крышку
кофемолки почувствовал вдруг
её лёгкую дрожь. Понемногу
рокот ослабевал... И как гром среди ясного неба
голоса я услышал чужеземную речь
лязг цепей и протяжный
свист бича рассекающего кустарник и нарастающий
гул – так приближаются пресловутые ливни
с падающими лягушками красным песком и античными
монетами. Вдруг
– очень отчётливо – несколько выстрелов крик
настигнутой дичи
которая явно была ч е л о в е к о м. Опять долгий лязг
кандалов и цепей и все та же
череда голосов хриплых окриков
и куда-то на запад
удаляющийся лай собак. Господи
думал я где-нибудь в Эфиопии
или Колумбии когда-то давно
был этот мгновенно сейчас прокрученный кадр бытия
запечатлён в памяти юных кофейных
деревцев и вот через множество лет
кофейные зерна воспроизводят в моей кофемолке
– как в граммофонной трубе –
смерть человека на которого охотились где-то
в Колумбии или Эфиопии. Потом когда пил я свой кофе
вдруг в сознании всплыло: гигантское дерево
по которому тихо
по спирали
всползает золотой питон смерти
к маленькому существу
заворожённому страхом и немо ползущему вверх
по легчайшим тонюсеньким веткам – туда
где плоды и где небо

                СТИХИ С ВИНТОВКОЙ

Вот оно как ведь:
дуло винтовки если пустит росток в этом иле
раскроет свои – из лучших патронов! – цветы стальные
нескромный букет на могиле
О моя родина моя священная вот оно как ведь:
солдат видел смерть в нём самом вспыхнул свет
ясный свет неподдельный
ясный свет неподдельный
солдат видел смерть в нём самом вспыхнул свет
о моя родина моя священная вот оно как ведь
ПЕРВОЭЛЕМЕНТЫ МИРА
Совсем как у Рамы или антропофагов – руки свисают мои
ниже колен доставая почти до земли
В тёмных глубях небес
гром услыхав я пытаюсь всегда заглянуть
в просвет молнии
и себе всякий раз представляю
любовь – жаркую громовую
не на жизнь а на смерть – между львицей и львом.
А потом
дождь идёт – это львица в виденье моем слёзы льёт
над планетой
плачет горестно страшно – не на жизнь а на смерть.
И тогда
я всем телом дрожу на верхушке моего бытия – обезьянка
в кроне хлебного дерева


         КАК МЕНЯ ОНА ЛЮБИТ

Как меня она любит – в неописуемый ужас
повергает меня её лик когда мне она снится
и во сне я перестаю дышать
По утрам она нападает как бык
на красную мою кровать где я сплю
а потом удаляется
на ногах нутрии.
СКВОЗЬ ВЛАЖНУЮ МГЛУ
Влажная мгла –
это кто мне лицо умывает?
Это вот кого я любил
в Египте, 8000 годков назад.
Красные листья
губ моих
осенью
целовали крестьяночки с Нила.
Это ж какая из них
слёзы льёт
на слепые мои глаза?

  ЛОПНУВШИЙ БАРАБАН ИЛИ НОЧНОЙ ДОЖДЬ

Я больше не чувствую глаз у себя –
ощущаю прозрачную древесину
бочки в которой я сплю.
Я больше не чувствую ресниц у себя –
ощущаю ворс густой плесени
прозрачной древесины
бочки в которой я сплю,
Я больше не чувствую лица у себя –
нечто вроде облака в море
или моря как б;льшего облака
в океане
Я больше не чувствую рта у себя –
ощущение грома. Вот и дождь:
умер сын его, звук.
НИКОЛАЕ МОТОК

            ФРАГМЕНТАРИЙ

Ощущение
сердце твоё – часы собранные из мотыльков
оно бьётся едва у тебя на закате у моря
оно – струящихся маков гора
Порою
мне – чтобы мне походить на себя –
следует водрузить
вместо головы расцветшую ветку акации
Утрачено
больше нет во мне больше мудрости ливня – не знаю
когда мне обнять тебя а когда соскользнуть
со скалы холодной и жёсткой
Всё равно несчастен
что-нибудь скажу грустное – и листья с акаций
опадают: молчу а дыханье мое
навевает на ветви золотые большущие листья
Лабиринт
плакаты на которых зайцы разрывают в клочья медведей
или приключения летучей мыши
успокаивают ребёнка плачущего (заблудившись)
Прекрасный день
как только исчезают они за углом
за последним кустом живой изгороди
отделяющей аллею от суетной улицы
пустотелые всадники эти на велосипедах
едва ещё что-то видящие сквозь плексиглас
серебряных касок – астронавтов
с трудом уже припоминающих
свой давний
прекрасный день
земной юности их
Сумасшедший
механически переступает с одного тротуара
на другой (долго всматривается в пустоту
и напевает по-турецки жалкий мотив
в котором печали больше чем в падении
империи
Буффон
у него-то всего горсть черешен
из которой он вас угощает – при этом желает
чтобы вы ему косточки возвратили – прямо в лицо
Камни
вылетая из детской ладошки
ни разу они не ударили море в лицо –
эти жирные раковины дремлющие на берегу
Другая луна
черепаха пока она дышит смысл придавая
истинной радости
способна сверкать и лучиться вместо луны

                * * *

            АДРИАН ПОПЕСКУ

              ГРУЗОВИК

Грузовик под мокрым брезентом летит по шоссе
Запах фруктов гудрона и масел
Бьёт изнутри
Если б хоть на мгновенье он замедлил свой бег
на повороте
Мы б уж как-нибудь изловчились
Вскочили
Одним махом в него
Примостившись среди блистающих ящиков и тёмных мешков
мы б конечно добрались до цели

                НЕСКОЛЬКО САЖЕНЕЙ

Городской голубок пробующий проникнуть в ванную комнату
Ласточка бьющаяся о проволочное оконце чулана
не за пропитаньем – за проволочкой для гнезда
Утром вчера навести л я умерших друзей
Я раздал им по охапке пыльных ромашек
В нескольких саженях под земною корой вздыхали они и грустили
Тень оставленная свечкой зажжённой
последней спичкой из промокшего под дождём коробка
Поток шумящий над склоном. Сверкающий и хрустальный.
От него начинают светиться камни свода
Как золотые мониста вырытые ворами. Скажите
где мне достать пелерину и ветрозащитный фонарь

                ЕСЛИ БЫ Я...

Если бы я проснулся пораньше я мог бы набрать
росистых груздей в лесопарке нашего микрорайона
переводчик Тибула меня научил как их сохранять
свежими и прохладными
Окраина моя демократичный квартал Авентин
где мужчины в майках курят у окон маленьких кухонь
у тебя свои преимущества мой Авентин
суетливый плебейский всегда хлопотливые матери
в халатах в цветочек подвязывающие под шейку
ещё спящим детишкам ключи от квартиры
посиневшие лица гулёх
возвращающихся на рассвете в грохоте молоковозов
полных разочарованья
Чуть пораньше я мог бы собрать в ещё мокрой траве и валежнике
их белые толстые ножки
паутинки на них колыхались бы как вуаль
спящей красавицы. Я бы тихо вытаскивал их
из вязкой грязи и сна

                БАНЯ

Франц И., Франц К., Франц Х. моются в бане
Первый Франц, император, в мраморной кадке
в своей резиденции в Шёнбрунне
водичка нормальная, по лимиту, 18 по Цельсию
и шесть банщиц с махровыми простынями вокруг
Франц второй — в цементированной некоей камере
с зарешеченным и забелённым окном
душ — слишком прохладный а потолок — слишком низок
и Ф. с беспокойством поглядывает на чугунную дверь
Третий Франц снимающий однокомнатную квартирку
впрочем вполне комфортабельную
разлёгшись в эмалированной раковина изучает
голубой изгиб вены у себя на руке
Император в тепловатой водице обдумывает
последние донесенья с границ государства:
а не прибавить ли в подарок Кларите и тот павильончик
в долине виднеющейся в оконце между аркад?
Франц К. брезгливо подталкивает босою ногой
чёрного таракана к сетке над стоком стучит кулаком
в чугунную дверь — но та не спешит почему-то открыться
Последний Франц вдруг что-то решает и вскакивает
подбросив своё молодцеватое тело римского кесаря
эпохи упадка — обтирает досуха спину
полотенцем использует бритву по назначенью
Застёгивает манжету ка левой руке с браслетом
электронных часов приводит в порядок
свою бороду настоящего фавна выбирается в город
просматривает корректуры скандалит пьёт пиво
А в мыслях — все там ещё, дома, над ванной своей
как над осыпанной базиликом благоуханной постелью
как над египетской баркой плывущей по Нилу
как над женщиной как над вместительною могилой

               В ЭТОЙ ПЫЛИЩЕ

В этой пылище мира – дитя с волосами полными
больших золотистых ос и ночных мотыльков
сколько ж прошёл ты, белый прах взбивая стопами
на дороге ведущей к звезде что горит над тобой
Из долин восходил синеватый дымок
сладкий запах смолы и древесного клея
словно плотники сельские где-то устроились там
на тайный привал
или тихие пчеловоды –
и руками машут тебе приглашая за стол.
В этой пылище мира – дитя с волосами полными
больших золотистых ос и вечерних мотыльков –
шёл покуда не стал ты продолговатой
куделью лучей в ничейных руках и ничей.

          ВЕЛИКОЛЕПНЕЙШАЯ ПОЭМА

Как одиноко на дне пустозвонства –
грусть безмолвной воды
и ты из утопленника высасываешь, рот в рот,
кровавый воздух и пену.
Глаза широко распахнув на дне пустозвонства
великолепнейшую вдруг видишь поэму.
Распахнутыми глазами видишь клубок слов
Последнее слово утопленника
булькает, всплыв, на поверхности – на чужом языке

                * * *

            НИКОЛАЕ ПРЕЛИПЧАНУ

         НОЧЬ СВЯТОГО ВАРФОЛОМЕЯ

Знаю скажешь:ты дома сидел ты сидел в одиночестве
и размышлял и ясное дело был против
Варфоломеевской ночи
в ту ночь ты был одинок что ты мог? – излагать
свою мысль на бумаге да тебя и вообще ещё не было
ты ещё не родился тогда
впрочем позже – всегда! – ты был ярый противник
Варфоломеевской ночи притом что ещё ты и не был в ту ночь
Где же был ты в ту ночь – в ночь Святого Варфоломея
почему не явился из небытия – домой не пришёл
не присел очинивши перо за свой стол это ж было так просто
присесть и на белом подносе бумаги
свою мысль изложить подвергнуть свой мозг
анализу заострённым гусиным пером – и допустить
возможно ошибку один лишь ошибочный росчерк пера –
и смерть
но ты ведь не сделал его, этот росчерк
Почему они не вошли к тебе в дом и тебя не убили
Варфоломеевской ночью
кто подтвердит что ты нам не лжёшь
что самого тебя не было среди убийц –
ах, твои алиби?
Нет у тебя никакого алиби
как нет его ни у кого
кто по ночам размышляет сидит в одиночку –
ни малейшего алиби если была эта ночь
Варфоломеевской ночью
Где же был ты Варфоломеевской ночью – как ты посмел
не быть там, а теперь
показанья твои опоздали да и слишком туманны:
сколько времени длилась
сколько продлится ещё
ночь Святого Варфоломея
В ночь Святого Варфоломея
одному оставаться нельзя
запоздавшие показанья не убеждают
слишком их мало чтобы объяснить весь размах
Варфоломеевской ночи
слишком мало
свидетельствовать в одиночку – даже если б и против себя
и ты просто обязан был – да, до рожденья! – быть уже с кем-то
ПОКА ТЕБЯ НЕ БЫЛО
Пока тебя не было здесь – через душу мою
размеренным шагом
прошло несколько разных мгновений
Пока тебя не было здесь – пронеслось
четыре над статуей облака
четыре листа тополиных легло
в сейф города
Пока тебя не было здесь — я
в неизвестном ушёл направлении
КОРАБЛЬ НОЯБРЯ
Ничего не произошло в это воскресное утро
грустное словно корабль ноября на который
мы с тобою взошли
улицы города проплывающие перед глазами
начинаю я забывать
ты над бездной на самом краю
корабль удаляется подняв не паруса –
наши души

             СЛОВНО ГРЁЗА

Вот и из этого дома пора уходить
из всякого дома наступает пора уходить
в детстве когда я бывало смотрел на улиток
было мне невдомек
а теперь я почти понимаю
почему это я
почему это мы
вечно тащим свой дом на спине
словно грёзу
или упыря
ЭТО СТИХОТВОРЕНИЕ
Я наблюдал как встречаетесь вы
как подаёте руку друг другу
как вы киваете
и улетаете
в небо
дымком голубым
как начинаются войны
кончаются
как нарождаетесь вы опять
и опять отправляетесь умирать
как вас по имени вызывают
и безымянными называют
как осыпается ширью полей
снег
или дождик на рощи весенние
как наполняете жизнью своей
это стихотворение
ВЗГЛЯНИ
Ты взгляни на меня я пришёл
я уходил
я рождался я умирал
я кричал я молчал
я тебя обнимал я с тобой говорил
ты взгляни на меня
ты присядь
ночь в окне
и меня не видать –
но взгляни ты взгляни на меня
ЗВЕЗДА НАДЕЖДЫ
Подожди-ка! – окликнули громко меня
я и жду
дожидаюсь в течение дня
ночь приходит я жду
год уходит я жду
жду что может быть время вернётся назад
в чем клянётся мне
дочки младенческий взгляд
и опять мне мерещится: эй, подожди!
а чего а кого бы дождаться я мог
лист на голову мне опускается
словно тихой ладонью притронулся бог
озираюсь: направо кверху налево –
никого
только позже, в ночи
огонек впереди вдруг взвивается – наверно
угасающей где-то свечи

                * * *

                МАРИУС РОБЕСКУ

                СОН

Сон – это аэростат на привязи
с кровеносной системой где бродит горячая кровь
а во внутренней полости
помещается Совершенство
питающее меня
– дабы мог я здесь выстоять! – радостью
солнечными огнями
и логическими структурами.

         СЖАТЫЕ КУЛАКИ

Опасно
кулак поднимать и небу грозить
опасно тем более
два кулака поднимать и небу грозить
в таком положении
над тобой обрушиться может – в любую минуту! – система
гравитации
и опомнишься ты волочась уже за Луной
на двух сжатых своих кулаках

                АСТРОНОМИЯ

Бараны летят во всю прыть к равноденствию
разогнавшись
сшибаются – жутко – рогами
падают в безвоздушный капкан
тут поворачивается ключик
запускающий
звёздную машинерию
освещаются противоположности
мгновение
вырастает массивно как стена из бетона
как подножие монумента
как занавес из человеческой кожи
на земле начинается дождик и тихо
прорастает трава

                ВРЕМЯ

Уж не помню – я был ещё мал – как мне удалось
открыть коробочку времени, столовым ножом,
я смотрел как вертятся и балансируют
шестерёнки колёсики
как входят друг в дружку зубцы – такие все чистые
золотистые без единой зазубринки – я и подумал
что ведь если и вправду здесь спрятано время, то один волосок
попади он сюда или если вот так вот дохнуть посильнее...
вывод: никто
не может да и не должен писать стихов
не разрушив сначала в себе
инстинкта самосохранения

                О ТЕЛАХ

О бренных наших телах – к тому что известно
можно добавить немногое: иногда
я просто обалдеваю люди добрые видя
как спокойненько вы разгуливаете на тротуарах
да как же не знать: каждый ваш праведный шаг
и неправедный – мог бы вас поднимать
по воздушным прозрачным кислородно-азотным ступеням
если б не якорь свинцовый – ваша душа

            ХЛЕБНАЯ ДУША

Ты отняла мою душу которую я носил
девушка моей юности
словно капсулу, стальную, что в груди у меня
несказанно сверкала
вместо неё мне вложила ты хлебную душу
благопристойную, сытную
но похоже вот-вот я лишусь и её –
при такой-то прожорливости

               ДАМА С ГОРНОСТАЕМ

Горностай – мелкий зверек на тонкой руке госпожи
он ощущает чужое тепло
и горлышко страстно дрожит у него и трепещет сердечко
госпожа повернула слегка свой очаровательный профиль
горделивый немного – а в округлых глазах горностая
проносится страх
госпожа улыбнулась мечтательно: шутка
удалась
чистейшее благородство читается
на её челе разделённом
серебряным тонким снурком
горностай уже весь исстрадался молчит
его дикое тельце
коготки изнывают – им рвать и царапать нельзя
(смерть отложена вплоть до момента непослушанья...)

                * * *

           ИОАНИД РОМАНЕСКУ

              МЕДВЕДЬ

От плясок ошалев, с вонючей шерстью,
свалявшейся в поту и нечистотах,
мечтает о медведице медведь.
Прильнув, как избалованный ребёнок,
к своей цепи, он все четыре лапы
во сне сжимает, крепко-крепко жмурясь,
как будто он и без того не слеп.

Всемилостивейший Хозяин Мира,
какая мысль счастливая – оставить
медведя со своею цепью спать!
Смотри, как разрушительна любовь!
Как с живота и лап его и морды
к цепи лоскутья мяса примерзают,
смотри, как любит зверь, терпя насилье
всей силой, что ты отнял у него.

              СТАРИКИ

После полудня – в парках на скамейках
они сидят и дремлют
долистывает ветер их газеты
докуривает ветер сигареты
что делать им до вечера в домах
у сыновей? они ушли оттуда
чтоб шлепанцами по полу не шаркать
и не мешать
до самого заката
свободных мест хватает в парках – скамьи
конечно же не то что раскладушки
на кухне, но как сладко спится им
не шум а тишина их вдруг разбудит
и под вечер
изящным жестом пыль смахнув со шляпы
– в любое время года
на шляпы их с широкими полями листва слетает –
старики встают
довольны тем что несколько часов
спокойствия из их ненужной жизни
вновь удалось им миру подарить
а то ведь неизвестно, что назавтра
объявят вдруг газеты

                О-ЛЯ-ЛЯ!

Ты шла этак выставив локоток
словно кто-то тебя провожал
и уста приоткрыв словно что-то ему говорила
и вдруг я узнал себя
в этом теле бесплотном шагавшем рядом с тобою
прости я не расслышал – что ты сказала?
что ты сказала ему
пока он прислушивался
как слеза срывается в небытие
на воздушную грудь не очерченную любовью
над ним всегда нависает
облик какого-то слова
весь он – грёза кормящая птиц
иногда он на йога похож –
смотрит вдаль в какую-то точку
до тех пор пока небо ему не покажется длинной
дорогою по которой
солнце пылит
он рыцарь молчанья
этот контур воздушный что под руку взял тебя тайно
он бы просто рухнул упал без тебя –
так что ты сказала
– что-то очень хорошее! –
мне
над сумрачной бездной повисшему как слеза

           ПИЕТА

Я знала предлагается так мало
за все что отнимают у меня
и я вступить на путь не торопилась
сей праведный – сквозь новый лабиринт
Они целовали фреску покуда не стёрся нимб
покуда лак не исчез
покуда не источилась стена
не обрушился купол
Я зеркал не занавешивала
траура не надевала
на колени петь не падала
никогда над мертвецом
когда слёзка господня погасит
эту точку –
недвижное солнце –
чёткие тени расплавленных тел и предметов
протянутся вдаль
и сольются с тенью Его
ЕСЛИ БОГ СУЩЕСТВУЕТ
Когда уйду я здесь покинув тень
не в смерть направлюсь я – а возвращусь
на ручки к маме
как всякий возвращается уйдя
на ручки к маме что сама сидит
у мамы на руках а та сидит
у мамы на руках а та сидит
у мамы на руках...
Я думаю Вселенная сидит
ах у огромной мамы на руках
и если существует Бог –
он может только женщиною быть

            ОРФЕЙ
          (фрагмент)

Вершина духа,тьму рассёкший луч,
ты, толщь геологических пластов
пронзающий, свеченья не утратив,
мир возвестить на миллиарды лет
народу моему, который хочет
лишь одного: сынов своих любимых
поочередно вывести на свет,
мир возвестить – насколько хватит солнца –
народу моему, который в прошлом
минуты не имел покоя, чтобы
их помянуть, всех принесённых в жертву...

                * * *
             ПЕТРУ РОМОШАН

ПУСТЬ ОНИ ПРИЧАСТЯТСЯ СЛАВЫ ВЕЛИКОЙ
Давайте же и другим предоставим их часть красоты
Давайте же и другим предоставим их долю здоровья
Тёплых стран что им снятся давно
Элегантных речей.
Давайте же скромностью их восторгать и смирением
И великим умением
Описывать божью коровку и вечернюю в речке форель.

           СТАРЫЕ МАСТЕРА

Да не пугайте же вы меня старыми мастерами.
Мы прекрасно знакомы, всё это мои друзья,
люди как люди,
с капризами, нервами, прихотями,
любят смерть и забавы с клубничкой,
«клубничка» — это именно их-то словцо!
А вы вот стоите, хлебальник раскрыли бледнея от гнева.
Я долго поддакивал вам, кивал головой – а теперь
давайте поговорим спокойно.

                СУДЬБА

          Шар падает из синевы
          на зелёный бильярдный стол.

         ЗМЕЯ ЖЕРЕБЯТИНА БОРОВ БОРЗОПИСЕЦ
                КАНАТНЫЙ ПЛЯСУН

Оставьте его! Пьяный, с позеленевшим кинжалом
и цианистой смесью, с петлёй над столом, над кипой бумаг,
Змея Жеребятина Боров Борзописец Канатный Плясун –
кто к нему посмеет приблизиться
разжалобить, к ответу призвать?
Образ вишнёвого сада
для него – старый хлам, утиль.
Вы слышите, он снова замешивает своё гремучее зелье
и рыдает, плачет навзрыд
Змея Жеребятина Боров Борзописец Канатный Плясун.
Всегда кто-то найдётся, кому всё понятно вокруг.
Его ум – мировые весы.
Даже пьяный, с позеленевшим кинжалом
и цианистой смесью, с петлей над столом, над кипой бумаг,
он все чётко и внятно опишет, все кругом что творится.
Напомню вам: он наша слава, наша честь и надежда.
Змея Жеребятина Боров Борзописец Канатный Плясун.

             ВСКАЧЬ, НА ЗАРЕ
                Никите Стэнеску

Давай оседлаем коня!
Прекрасный Пегас способен умчать ещё нас.
Дадим ему углей пожарче – тех самых! – поесть,
Покажем ему разрумяннейшую из женщин.
А главное – покажем ему
Смерть, которую мы заткнули в карман
(Это пугало самых великих поэтов).
Давай оседлаем коня!
Бедный Пегас способен умчать ещё нас.

                * * *
              АУРЕЛ РЭУ

             МОЛЬБА ПОЭТА

В полночный час, найдя свою звезду,
войдя в неё, молитву начинаю:
Пусть хлынет в кровь таинственная сила,
дарующая статуям прозренье
и радугой, повисшею над полем,
пронзающая сердце, раскрывая
его, как налитой бутон тюльпана,
благоуханье по миру неся,
пусть в окнах по цветку горит большому,
вселенная – в любой любви пылает,
пусть гулким будет, как небесный купол,
единственное, найденное слово,
что я готовлюсь миру подарить...
Огонь звезды уже воспламеняет
мне голову.
Я выхожу и вижу:
рассвет на башнях города стоит.

         ИКОНОСТАС

Вижу, как сам себя за руку взяв,
Иоанн Креститель
с иконы уводит себя.
Вижу, святой Иоанн
сам несёт свою голову
на овальном подносе, инкрустированном рубинами.

          ПУТЬ МОЕГО ДЕДА
    ВОЗВРАЩАЮЩЕГОСЯ ПО ВЕСНЕ ДОМОЙ

Дедушка видит дымящий костёр
(мы бросаем в огонь зелёные листья),
и пойдёт на него и не собьётся с пути,
как бы встречный ветер не бесновался.
Сегодня у деда большой и ответственный день.
Он собрался с духом, но ветер
пламя к земле прибивает,
и дед, пригибаясь, на кочку похожий, идёт
по пояс в земле, через поле, а выдернуть ноги из почвы –
сил не хватает.
Глаза его видят не выше травы,
он – наполовину всадник, а на половину – прости Господи,
заяц какой-то хромой.
Раздуваем огонь, чтобы дедушке сократить
путь – напрямки через долгие годы домой.
Ни мешка с мукой на плече у него, ни острой косы,
только птицы окрестных рощ его окликают.
Дед знает все звёзды наперечёт, так что если
ночь застигнет его
о том, чтобы он заблудился не может быть речи.
Лошадь навстречу бы выслать – да где же здесь лошадь возьмешь?..
Вот и светит ему огонёк, костерок, струистое пламечко.

              БЕЛОЕ

Поезд уносит меня по снежной стране.
Люди спят. Я стою у окна,
погружённый в их сон, в самого ли себя
или в звёздное небо,
и думаю, как я неотделим
от их мыслей, подёрнутых дрёмой,
от их рук
и прикрытых век.
Запакованы в ящик на железных колёсах
мы летим - впереди Млечный Путь.
Надвигается елка собора, скала философии,
нескончаемый рёв...

Люди спят. Может, самое время рвануть
рукоятку стоп-крана? Прервётся ли он,
этот рёв убегающей жизни?

Я бы мог сойти не спеша
и по сказке отправиться белой,
и когда-нибудь где-нибудь встретив меня
с головою больной, как в июне луна,
с головою безумного Лира, гневно спорящего с грозой,
старики бы сказали: "Да это ведь он,
он отбился в пути, затерялся в миру,
позабыл своё имя, но все-таки вы
не гоните его; приютите..."

      ДРЕВНЯЯ МОЛИТВА

Господи, ты ниспослал снегопад!
Господи, белое снова над чёрным!
Господи, зло во добро обрати!
Господи, успокой мою душу!
Все наряжайтесь! Как поле, как дом –
В Деда Мороза. Господи, дети,
Дети тебя нам явили – слепив,
Дав тебе форму, на всех перекрёстках.

             СТУПЕНИ
                В воображаемом музее
Кости, кости – пустые свирели
не для пения,
а для вскрика.
Камни, камни – холодные грани,
наконечники копий, похожих
на ракету летящую
над землёй.
Мотыга.
Колесо.
Моя чёрная авторучка.
И на каждой ступени – череп.
И всё же
через 1000 тысяч лет
опять запевает в снегах,
как в листве, дыханье весны,
пляшут дети вокруг костра,
и почти как в апреле –
ходят люди под красной луной,
заклиная её по-птичьи.
И опять меня северным ветром обдаст.
И опять я живу,
счастлив или несчастен –
только вовсе не из-за куска добычи
и победы над ближним.
Так шагаю я сквозь века.
Между мозгом и осью тела –
отвес,
погружённый в меня, словно в солнце.
Распрямляюсь я и расту.
Купол мой
принимает сигналы сердец –
неземных,
тех, что звёзды как братьям нам шлют...
Звёзды, пчёлы мои золотые!

        ЧУДЕСНАЯ ЧАША

Чаша, в которой плавилось олово,
золото и серебро,
в которой кипел, клокоча, металл,
как нежное молоко,
и в адском рёве, и в гулком молчанье,
скрытый от слуха и глаз,
в парах спрессовывался, крепчая,
отвердевал алмаз, –
эта чудесная, эта сверхпрочная
чаша в конце концов
сама расплавилась, испарилась,
не оставив следов.

        ДОСПЕХИ ВЕЧЕРА

На колено в полумолитве припав,
я задумался, с дальней склонившись звезды,
накренённой как буй –
вам понятно,
о какой я звезде говорю?

Я увидел себя в беспредельных краях
и склонился в полумолитве.
Мозг мой перекликается с моей звездой,
он с ней связан сотнями нитей.
И свисают незримые провода,
как всемирные громоотводы,
проникая из глубей небесных шаров
в глубь Земли, начинённой металлом.

И все чаще и чаще мне больно смотреть
на повисшую, в бездне летящую тень
моей жизни и нашего века.

Я её различаю – летучую тень
в стае древних теней, что как рыбы скользят
среди звёзд, над подводным ущельем.

О судьба моя,
невод опущенный в тьму
сверху, с призрачного фрегата,
проходящего где-то в нездешних краях,
Зодиак задевая кормою.

Но я вижу в том смысл, и я верю в тот смысл.
И я знаю, что должен ещё накренить
жизнь, вторую её половину.


               * * *
            СИЛЬВИУ РУСУ
 
       ЛЮДИ ГОТОВЯТСЯ ДРУЖНО
        К ВЕСЕННИМ РАБОТАМ
 
Вот и явились большие заботы весенней страды
шум допоздна до рассвета зажжённые свечи
я озираю минувший мой день из ночной темноты
с оборудованием и орудиями труда,               
                оставленными там с вечера

плуг застрявший полкорпусом в небе
                полтелом в земле
так как застал его в сумерках час тишины
руки мои в следах чернозёма блестящих во мгле
ищущие девичьи плечи под шорох листвы

там за околицей рыжая вызреет рожь
тонкая стройная, влагу вобрав и лучи
и потекут сквозь пальцы мои -
                сплошь
крупнозернистые солнечные ручьи

в нашем лесу наготове стоят у меня
дубы-великаны - выйдут в разгаре страды
руки размять,плечи над плугом склоня
на плодоносной великой ниве страны



 
               * * *

            МАРИН СОРЕСКУ

                ДАНТЕ

La Divina Commedia, блуждающая пирамида,
слегка накренённая в сторону вечности,
по ночам, когда светит луна,
слышу:
медленно-медленно,
миллиметр за миллиметром
передвигается она по пескам.

А внутри – сам в себе затворён
фараон.

Что страшней одиночества в мире безлюдном?

И дабы одному не остаться в веках,
он их набальзамировал – всех
своих родичей, знакомых, друзей
и тех, о ком знал понаслышке –
добираясь, протискивая ладонь
аж под белые камни античности.

Все кто был и кто есть на земле
обрёл место в ковчеге его.

Девять кругов греха. Девять кругов скорби.
Девять кругов глаз, полных грёз.
А посередине – Дант.

Озирает ад, чистилище, рай.
А наскучит –
тасует вывесок ряд:
то навесит ад на чистилище, то – рай на ад.

И так много раз подряд.

И мертвецам невдомек уже там, в их краю,
где – в аду они или в раю.

А Данте молчит, лишь пульсирует жилка виска
изнутри побуждая толкая вперед пирамиду.
И медленно-медленно,
миллиметр за миллиметром
передвигается она по лунным пескам.

                МОЛИТВА

О, Святые,
кем хотите — хоть служкой
заберите меня к себе.

Вы состарились,
И здоровье небось-то шалит в ваши годы —
на столько ярких деяний расписанное житие.

Я бы мог выполнять у вас
работу попроще —
мелким хлопотом ключника, истопника.

Мог бы свет доедать
после ваших вечерей тайных,
или прежде чем храм закрывать —
нимбы вам протирать.

И лишь время от времени,
становясь перед вами
и во всю — как в трубу иерихонскую дуя —
я бы дважды вопил так чтоб к вам докричаться,
первый раз – за всех верующих:
— Аллилуйя!
второй – за неверующих
— Аллилуйя!

             СРЕДИ ЗВЁЗД,

О,там среди звёзд
столько времени зря пропадает!

Сотни лет световых,
миллионы лет световых –
многослойные напластованья
гниющей травы.

Мы, пасущиеся на земле,
всё реже и реже
тянем шеи с набухшими венами
ввысь.

Только изредка,
когда ветер как если б охапкой сенца –
свежим воздухом горним ударит нам в ноздри,
мы,то есть всё наше стадо людей и птиц,и камней,
начинаем мычать в небеса.

Разеваем голодные рты –
но соломинку света, былинку луча
не схватить и в зубах не зажать.
Только клацают зубы, от жажды крошась,
как ущелья расколотых гор,
да язык высыхает, свернувшись как лист
пожелтевший, всю воду допив.

Как прерывисто наше дыханье тогда,
как поспешен,безудержен маятник
вдоха и выдоха,
и на стрелки глядят,из глазниц повылазив у нас,
миллиарды испуганных глаз.

А там, среди звёзд
столько времени зря пропадает...

          ЭТИ ВОДЫ

Эти воды полны наживок
ярких
и жирных.

Мы,рыбы,
плаваем вокруг них
шумно и шустро.

Золотая наша мечта –
проглотить червячка или мушку,
разумеется, покрупней.

Мы надеемся на удачу,
достигаем мечты
и удивляемся,вдруг под собой непочуяв воды.

О рыбак
наверху,
на крутом берегу,
на крючок насадивший наживку,
хоть дорогу-то к ней освещённой оставь –
тенью ног не мути этих вод!

          РОБОТЫ

Ржавь ходила из дому в дом
в поисках железных людей.
Так что людям пришлось в это утро
друг друга
баграми
вытаскивать из-под руин.

Ну и люди больше не захотели
железными быть, вишь, людьми.

И я видел как целые толпы
человеческих механизмов,
отвращения полных к механике,
возвращались в прапрадедовскую плоть,
и притом -
пешком.

           СУЕВЕРИЕ

Моя кошка
умывается левой лапой –
снова будет война.

Всякий раз, как успел я заметить,
когда моя кошка
умывается левой лапой –
обостряется
международная обстановка.

Это ж надо ей,кошке,как оборзеть —
не сморгнув обозреть
сразу пять континентов!

Или Пифия что ли вселилась
в золотые её зрачки –
жрица, славная тем, что (как инки,
коль преданье не врёт)
предсказать без запинки
ход истории наперёд.

И порой мне хочется плакать
лишь подумаю, что ведь вот
и я сам,
и наполненное душами небо,
и всё прошлое наше
и будущее
что на плечи себе я взвалил
– от планеты до мошки –
вдруг зависло, висит и зависит
от каприза какой-то там кошки...

– Брысь! Мышами займись!
Хочешь новую заварить, мировую опять заваруху? –
чёрт тебя побери, грязнуху!

           ПАУЧОК

Паучок по ковру
опустился ко мне
и попросил
попозировать
в человеческом облике.
 
– Потому что,– он мне объяснил, –
облик твой хорошо сочетается
с теми вон кручами
и орлами под тучами –
украшает и разнообразит
окружающий мир.

Стараюсь, улыбаюсь,осклабился аж,
но при этом все время верчусь,шевелюсь
и своей неуёмностью
нарушаю окрестный пейзаж.

А к тому и другим ведь пример подаю:
вот уж ожили тучи а на краю
поднебесья – гром,всполохи,
              а в горах,полных мглы,
расправляют крылья орлы.
 
                ШВЕЙК

Перед самым набором
Смерть устраивает своим рекрутам
медицинский осмотр.
Проверяет коленный рефлекс молоточком.
Просит выговорить 33.
Смотрит, нет ли гнилых зубов.
И спрашивает, наконец,
какой смертью желал бы тот умереть –
от сабли или от рака?

Задаёт и другие вопросы.

И что же
Швейк отвечает,вызвав в ней злобу,-
одно и то же:
- Поцелуй меня жопу.

Ну а как уж осмотрены рекруты все те -
Смерть велит им предстать на том свете
свежевыбритым и с трёхдневным НЗ.

Там (в коптёрке - на вид - КПЗ)
она выдаёт им оружие,
обмундирование,
и произносит речь перед ними
призывая сражаться
за жизненные интересы мертвецов.

Швейк,бывалый солдат,не по стойке стоит
с его старой винтовочкой,одет в старую робу,
и после каждого страстного довода Смерти
скучно так говорит:
– Поцелуй меня в жопу.

                ШАРЫ И ОБРУЧИ

Мой отец, цирковой жонглёр,
был срочно куда-то там вызван
и поручил этот вечер
отработать мне вместо него.

– Всё, что видишь вокруг, – он сказал, –
это только шары и обручи,
хорошенько запомни: обручи
и шары.

Деревья – зелёные обручи,
их нужно раскручивать на вытянутой руке
быстро-быстро, чтобы с них не опала листва.

Облака – голубые обручи,
их вращают носком башмака
и пульсацией сердца.

Женщины – те же обручи,
их окутав дымом кружат,
прекрасными грёзами.

Что до шаров, то запомни:
красный уронишь — окажешься
весь во мраке, весь в гуще темнот.

И не слишком подбрасывай чёрный —
на котором поклялся
наш род.

Работа как работа, вполне по мне.
Верчу как могу
этот мир обручей и шаров.

Но смотрите, скоро ночь дворе,
а он не вернулся ещё до сих пор
мой отец, цирковой жонглёр.

         ОКНО ПЕРЕД НАМИ

Окно перед нами,
которое мы протираем ладонями.
Только трём мы его изнутри,
а дождь хлещет снаружи.
И туманно наше окно, как туземная речь.

Потом мы меняем позицию – боком
садимся, надеясь, что это поможет,
и принимаемся снова
протирать ладонью окно.

День за днём, всё тем же движением рук,
как слуга,поддерживающий ажур
в опустевшем таинственном доме.

Лбом прижавшись к стеклу,
мы какую-то мысль или тест
держим не упуская, –
так,задумавшись,держат
у виска указательный перст.

А снаружи дождь барабанит в стекло,
и туманно наше окно.
 
                БЕЗ МОРЯ

Старик становился день ото дня все меньше.
Материя в нем, вежливо извиняясь,
пятилась, отступала,
чтобы где-то себя в кого помоложе вдохнуть.
где-то вдохнуть.
Море, на котором рыбачил старик,
Тоже день ото дня мельчало
так что в конце концов и вовсе исчезло оно.
Должно быть и море, подхватив своих рыб и угрей,
переместилось куда-то
под челны поновей.

                БУДЕТ ДОЖДЬ
Будет дождь,
говорит сам себе
Бог, позёвывая и посматривая
в небеса, где ни тучки, ни облачка.
Что-то опять разыгрался мой ревматизм,
этак дней на сорок, гляжу...
– Ной, слышь, Ной,
подойди-ка к забору,
чо скажу.

                * * *

             ПЕТРЕ СТОЙКА

      НА БАШНЕ УЖЕ ОЧЕНЬ ПОЗДНО

Бабушка побывала когда-то в Калифорнии там
люди растут не как зайцы как замечательно
у нас на Балканах бабушка давно возвратилась
и грустно выглядывает в окно
георгины как головы пуделей во дворе
вдруг повеет капустой бабушка была женщиной
почти феерической сияла как медь фанфар
в павильоне на башне уже очень поздно
и пароход погружается медленно
в гравюру высот

    ВЕЛИЧЕСТВЕННЕЙШИЙ МИГ МОЕГО РОЖДЕНИЯ

Когда я родился ужасная была зима
в величественнейший миг моего рожденья отец
где-то играл в бильярд то есть вписывал
своё слово в летопись нашей истории
но не об этом хочу я поведать в моей пасторали
адресованной наиблаговернейшим пчеловодам
но тот факт что именно в сей величественнейший миг
моего рожденья архангел подворья петух
возвестил с забора
прохожденье последнего колёсного парохода
по Миссисипи вниз

       МИГРАЦИИ ПИНГВИНОВ

Карты свёрнутые по традиции в трубку
пару недель тому морские течения
поменяли свой курс фрегаты несутся
в обратную сторону навигационные приборы
указывают на передвижение пингвинов
к туманом насыщенным тропикам
а чайки в полёте свободно клюют эполеты
адмирала Улисса который увы обречён
никогда не достичь своей цели
но забравшись в капитанскую рубку Титаника
– это вы знаете –
внести свою запись в бортовой журнал Прекрасной Эпохи
сирена на помощь зовёт но все ясновидцы
на местах остаются и продолжают читать
на берегу в белизне рассыпанных костей в любом случае
фатальная фраза уже начинает
пускать корни

         АГРИППИНА ДАЁТ УРОК ЛЕВИТАЦИИ

Весна наступила сезон зеленеющей каллиграфии
экспозиция ляжек накрахмаленных сот полных меда
из ветреной гОндолы Агриппина даёт урок левитации
но до красочной радуги ей всё равно не добраться
а в витринах галстуки дымные длинные вскрики
твоих уст эта красная пиявка всю зиму сосала
моё слева плечо а теперь тебя сдам напрокат
в цирк на углу сколько раз мы желали избавиться
от грязных к примеру рубашек от воспоминаний и даже
от поэтов и жужжащей без умолку мухи но остаётся
нетреснутым легковесной жизни хрусталь а ведь каждый
на ринг
уже вызван где смерть ожидает его пунктуальный
и корректный такой и почти что стыдливый арбитр

             В СМОЛЯНУЮ СТРАНУ

Ты проходишь по улице Пророка а навстречу тебе
выходит породистый пёс мы кормим его
садовым цикорием входишь
в жилище поэта и тебе на язык
опускается сабля в печах добродетелей
закалённая ты открываешь книгу и из выхваченных обрывков
у тебя ещё один вырастает
мозг на что он тебе
у тебя
может стать прямым позвоночник если случайно
в сердце моё ты войдешь и проглотит тебя
змея длинная благочестивая лучше останься
и постирай свой платок постирай
для прощального взмаха в час отправления
в смоляную страну господина Плутона и всё же
ты прости меня как прекрасны груди твои

          В СЛЕДУЮЩИЙ СЕЗОН

Всё! опускаю занавес мой спектакль окончен
я не клоун за вашу плату достаточно
я вам показывал японскую рыбку в аквариуме
медитирующую по поводу судьбы самолётов
типа Supersonic сверхзвуковых а между парой стихов
я проделал несколько сальто-мортале
но вы их не заметили я вывел на сцену
друг за дружкой косулю фонограф и кроткую жабу
и сердце моё я прошу вас теперь расходитесь
по домам на свете так весело дождик идёт дождь идёт
а мой дом моя башня она из бумаги ступайте
в следующий сезон
я покажу вам несколько образцов
рогов
дьявола всем вам привет

            * * *
       КОРНЕЛИУ СТУРЗУ

      НАДПИСЬ НА ОКНЕ

Зима и Сон. С небесной высоты,
Как змеи, наземь сполз закатный колер.
Мороз нанёс на холст окна черты –
Склон кукурузный и ржаное поле.

Среди долин, снегов и немоты
Крестьяне спят: им снится синий колер,
Весенний дух, встревоживший сады,
Склон кукурузный и ржаное поле.

          ОТРОЧЕСТВО

Эти мальчики которых во сне окликает
Незнакомая девушка эти мальчики покупающие
Своё первое лезвие для бритья эти мальчики
Удирающие на стройку с собой прихватив
Лишь гитару да свидетельство о рождении

Эти мальчики этот мне как приснившийся сын
Смотрит детскими большими глазами а дочка
Посылает воздушный ему поцелуй
В день рождения а он отказывается от торта
И зажжённых свечей и отрицает какой-либо смысл
В повязанном галстуке как и в том чтобы душу
Глянцевать утюгом чьих-то чувств – пережитых не им.

Эти мальчики пристально рассматривающие солнце.

          ЧАС ТАЙНЫ

По ту сторону всех безмолвий
По ту сторону всех песнопений
Осыпающиеся вершины
Нарождающиеся леса
И крепости что поднимутся в устьях бегущих рек
И поля на которых колосья взойдут
И влюблённая девушка и воспоминания и
Прекрасные наши виденья

И этот таинственный час когда мы с тобой говорим
И город в котором плутаем
Как старых два лимузина

          КРУШЕНИЯ

Крушения о которых мы с тобой говорим
Произошли так недавно
Что глядя в глаза друг другу
Мы ещё видим
Как тонут в зрачках корабли
А за нашими спинами
Каждый миг происходит авария или обвал –

Крушения которых с тобой мы боимся
Мы должны поимённо назвать
Потому что
Они происходят
На всех широтах души на любой сердечной тропе –

Эти крушения чувств эти сладостные катастрофы

    ИМЯ КОТОРЫМ ТЕБЯ ОКЛИКАЮТ

Когда-нибудь я позабочусь о том
Чтобы окна
Были надёжно закрыты от снегопада
От этого пуха надёрганного из крыльев
Отлетевших отбывших душ

Когда-нибудь произойдёт со мной чудо
Непредусмотренное
Не предсказанное календарями
И стану я птицей –
Настоящей всамделишной птицей
Взлетающей над печалью зимних полей
Словно воспоминанье о последнем летнем денёчке

И с удивлением будут взирать на меня
Холмы окликая меня уже как-то иначе
И не стану противиться я этой новой судьбе
Неведомой и прекрасной

              * * *

        НИКИТА СТЭНЕСКУ

             ПОЭМА

Порою говорю перед тобой
как перед каменной высокою стеной,
лениво уходящей в облака.

Выкрикиваю имена вещей,
Которые когда-либо я знал,
выдёргиваю из часов секунды –
показываю, как стучат они,
и перед ликом твоего молчанья
свидетельствую о судьбе планет.

Высокая стена, стена из камня
спокойно открывает свой большой
и синий глаз – и закрывает снова.

        ВОЗДУШНЫЕ ПОТОКИ

Потоки воздуха, невидимо текущие
через невидимое,
давление пустот на пустоту...

Бездомность птиц, прогулка поневоле
открытых нервов под прикрытьем
перьев.

Высотные созданья, спящие
на хрупком воздухе.
Высовывающие клюв
из атмосферы.
В иные сферы.

Они хотят – не могут
над бытием подняться

Затишье. Мы готовимся к чему-то
совсем и не тому.

           ЮНОШИ НА МОРЕ

Это море усеяно юношами, изучающими
хождение – на босых ногах – по волнам.
Они за воздушные струи придерживаются пока ещё
и плечом припадают, словно к канатам, к лучам.
Я на строго размеченном пляже стою. На виду
весь этот десант, эта высадка поколения,
эта флотилия отроков. Я только и жду
их неверного шага или же погружения
хоть по колени в волну, в бездну моря, вокруг
запевающего под их медленными шагами.
Но изящны они и спокойны, и все как-то вдруг
наловчились ходить по волнам, босыми ногами.

     ЭТОТ ЗАПАХ С КРУТОГО ХОЛМА

Здесь давно уже не было, значит, дождя,
чёрная, склизкая почва, жуки
липкими лапками тело его
держат в тёмной листве, в тех чердачках
и окошечках, Господи,

о,
этот воздух, словно сопревший в глухих
облупившихся сундуках.
Ушёл, значит, Бог, всё равно он ушёл,
и зря я, выходит, обнюхивал здесь
этот холм над долиной, крутой этот склон
с чернозёмом и чёрной травой...

                НЕСКАЗАННОЕ

Он протянул мне свой лист как ладонь и пять пальцев,
Я ладонь протянул ему словно зубчатый лист.
Он подал мне ветку как руку.
Я руку подал как ветвь.
Он подставил мне ствол
как плечо.
Словно ствол,
плечо я подставил.

Я услышал, как прибывает в меня и пульсирует
сок – словно кровь.
Он услышал, как кровь моя ход замедляет –
соком струясь.

Я проник в него и прошёл сквозь него.
Он проник и прошёл сквозь меня.
Я застыл одиноким деревом.
Он –
одиноким застыл человеком.

            ПЕСНЯ

Бог забыл про меня,он промыслил меня
так что мысль
стала телом моим.

Листва позабыла меня,
так, что стало безвидное видным.

Стою,словно должен ещё обо мне кто-то вспомнить,
и свет мой,от воздуха красный и смутный от снега,
угасает в каждом из вас.

                * * *

                ДОРИН ТУДОРАН

                ГРОЗДЬЯ ПАМЯТИ
                Никите Стэнеску
Вы с восторгом прочли
"Гроздья гнева"
Вы питаетесь только плодами
первой свежести,
любите
салат из плодов,
Вы и сами – плод
некой особой реальности,
Вы один, только Вы –
предмет восхищения и обожания
для человека, теряющего
ещё один ряд зубов,
пока он откусывает
от железного плода
воспоминаний.

Взгляните:
по его подбородку
стекает, струится сок,
сверкающий как быстросохнущий лак,
засохший
несколько тысячелетий назад.

     СТОП-КАДР

Река.

На другом берегу
гусеницы танка
расчёсывают
волосы Изольды.

            РУКИ ПИАНИСТА

Стоят гайдамаки
под дубом в тени:
             едят
             миска от одного
             переходит к другому
             как роскошная и давно желанная
             шлюха
Поочередно отрыгивают
поочередно трещат
да так словно душу свою отдают
сквозь вздувшиеся штаны:
                – На здоровье,товарищ!
Поодаль
к еде не притронувшись
грустный
он смотрит на них:
                он не в силах спрятать
                презрения к ним
                к их рукам: грязные
                растопыренные
                хищные корни
Он хмурится
и погружает ладонь
в ивовую корзину
принакрытую белой салфеткой
что-то ищет там
и нащупывает
и поглаживает
Недовольный
встаёт
вытирает шёлковым белым платком
свои белые руки
с длинными тонкими пальцами
– руки пианиста –
и кричит:
         – Идиоты,
         а где были глаза –
         глаза прОклятого поэта?
         Недоделки,
         ни на что не годны! –

и ударом ноги
опрокидывает
плетёнку,и сразу:
                Трава – необъятный бильярдный стол
                накренившийся, а шары
                много белых шаров
                окровавленных
                только красного нет;
                это снова у Анте Палевича
                неудачный выдался день –
                может завтра, как знать?

            ЛАДНО, А ПОТОМ?

Кто-то,некое и впрямь прозрачное существо
говорит мне, что было б желательно,
чтобы мы какое-то время
не смотрели на море. Ладно. Не будем.
А позже?

              ПТИЦА ЭММАНУЭЛЬ

Ночью,в пору зимнего солнцестояния
на меня нисходит скользя песня Птицы Эммануэль.
А поутру мои плечи ослепительно блещут подобно
двум свежим лыжням, Но ни разу не смог я узнать
по узору следов даже сторону света куда
направляется далее Птица Эммануэль.

Ночью, в пору летнего солнцестояния
налетая одолевают меня крики Птицы Эммануэль;
а поутру на плечах моих кожа изодрана словно распахана
узким плугом хрустальным. Но ни разу не смог я узнать
с какой стороны возвратилась Птица Эммануэль, полёт
которой увы невозможно расслышать невозможно увидеть.

И только весной, в равноденствие,в пору когда
ночные часы повисают вровень с дневными часами
плечи мои симметрично взлетев замирают в такой
чуднОй левитации, а воздух над ними
застывает мгновеньями и на весах моих рук
перекатываются ледяные
яйца Птицы Эммануэль о чьих,похоже,птенцах
никто ничего не слыхал, о них не сказал
ни единого слова.
               
               * * *

          ДОЙНА УРИКАРИУ

          НЕБЕСНЫЙ ЛОСКУТ
 
Обугленные деревья, редкие листья.
Размалёванный и слащавый
Облик полдня, нас окутавшего
кислотным облаком.
Лицо у тебя почти чёрное – и удивлённое
тем, что ещё ощущает где-то рядом меня.
Несколько близких друзей.
Свекла выгибает своё сахарное корневище –
осторожно, смотри не задень его,
тяпка ещё не послушна твоим рукам.
Впрочем, не бог весть какое искусство и не бог весть
какая смерть!
Небесный лоскут свисает под мышкой у ветки.
Из него маленький треугольник
выкраивает синева
Лазурный костыль в воздух;х ковыляет, и наш
абсурдный продолжается променаж
и – припадая на каждом шагу – мы идём
в ногу
с хромающим богом.

          ЛОВКО РАСКОЛОТЫЕ СТРУЧКИ

Леса скелетоподобны
небеса заклубились верой
кучерявые с ямочками на щеках летят облака
в поднебесных лугах всякий облик и вид принимая
становясь то почти настоящим то почти ненастоящим
садом, крестовым походом.
Горы скелетоподобны –
аскеза камней и пожухлой травы
треножник для вечных жертвоприношений
со следами дыма, валежника
рыбьих спин и цветов и когтей.
Слова скелетоподобны –
ангелы громко похрустывая в наших зубах
ловко расколотые стручки,
их суть – душам подобно – улетает в небесную высь
и там в неоглядных лугах
всякий облик и вид принимают
становясь то почти настоящим то почти ненастоящим
садом, крестовым походом.

           КОРЕНЬ ВЕСЕЛЬЯ

Вот он – втёрся в доверие и распростерся
у ног владыки и башкой касается плит.
Смех кувыркается
смех ползает на четвереньках
смех высовывает язык и напропалую
врёт.
Горб на спине – не зацепка ли в памяти
о другом короле и другом дураке?
Горб на спине – безобразный цветок
но для тебя он – корень веселья
не более.
На губах у тебя – усмешка, непрочный алтарь.
Грустно и мудро
ты обходишь молчанием истину, впрочем – так, пустячок.
НЕЖНАЯ УЛЫБКА
Море легло у ног, море мной овладело
в нём как в слезах намокают глаза
я счастлива: мысль прояснилась
и смиренье – гордыня моя
и тоненький скальпель сияет между зубами.
Легко как травинку в руке я держу
этот мир
по лицу перекатывается красота – словно свет
через тельце новорождённого.
Волны спят – приподымаясь и опускаясь.
КАПЛЯ ХАОСА
Невесомая мудрая
невесомая грустная
невесомая тяжесть, влюблённая
капля хаоса у меня на губах.

                * * *

                МИХАЙ УРСАКИ


                ОДА
                Диотиме

Как в рубаху святого,освящённую этой огромной слезой
небосвода – моя облачается тихо душа
в тебя, провозвестница радости.
К звёздным землям немыслимым воз направляется мой,
я взрыхлю середину огромной слезы, и меня назовут,
землепашцем лазури.
Те, кто страха не знают, в пути не исчезнут: вовек
неустанная Rosa triremis вела и ведёт
этих путников;я в тебе жив и бессмертен как в Гимне
Всеобъемлющей памяти, там, где века и миры
прошлых жизней и будущих... Облачается тихо душа
в тебя, провозвестница радости.

          ПАШНЯ

В звёздных высях, в облаках
пашет пахарь на быках
И равнину, и пригорки –
всё распашет мош Георге
Борозда в дали ночной
вся охвачена весной
В небе борозды плывут
в них кузнечики поют
Два быка – как два святых
белых, силой налитых
У межи воды попьют
слёзы огненны прольют
В звёздных высях, в облаках
пашет пахарь на быках
Бороздою режет длинной
высь над нашею долиной

      КОЕ-ЧТО О СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННИКЕ

Примирённый с собой, и всё же
весь измотанный непостоянством погоды
сельскохозяйственник венчает каждый свой день
тяжёлыми плодами одиночества.
В разгаре работ он конечно
слышит советы и окрики,
и от Сената наезжают, бывает, чины...
Редкие письма, в которых как правило
лежат семена чужестранных растений
и вести о людях погибших на дальней войне...
Круг чтения: об этом можно оказать
что он избегает Секста и мало интересуется
происхождением растительности.
О женщинах он не думает; равно и о смерти.
Свои промахи, разорительные просчёты
он измеряет весом больших плодов
одиночества.

         ИЗ "ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК"

1. МИРНЫЕ СРЕДСТВА

Пластмассовый детский горшок (Made in Poland)
забытый под ванной
в час когда скромный служащий
отправляется на мотоцикле
на службу свою состоящую из обещаний;
когда входит телефонистка
в свою телефонную башню
ровно в семь поутру;
когда функционируют все возможные краны и трубы;
когда я говорю себе: вот что такое
тридцать лет европейского мира.

2. SAMSTAGSTIMMUNG

По субботам я набираюсь сил. Бараны
больше не кажутся глупыми тварями. Лошади –
производителями навоза и только. А истина
не представляется глинобитной жалкой халупой. Напротив,
под иллюминацией даже грязь нам являет своё
звёздное происхожденье: Вселенная –
это пьянящий напиток, амброзия
для воскрылившего духа. К тому же
все женщины, все до одной, выходя на прогулку
распространяют вокруг себя бодрящие ароматы.
А лавка
на углу – великолепный офис либо храм любомудрия
и упований, преисполненных барышей.
Нет, в самом деле.
по субботам я набираюсь сил.

3. СТАРЫЕ БРАННЫЕ ПОЛЯ

Завывает самум на улицах бурга.
К счастью
Европа давно уж забыла о столетней войне
и о тридцатилетней войне и о тридца-
тиминутной войне
Тысячелетие мира – ещё в самом начале...

Воет самум на улицах бурга,
и ты подумываешь о том
чтобы взять с холодильника зонтик и прогуляться
по старым бранным полям

         ПРОПАВШЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ

Опять написал я стихотворение
в лесу, на кленовой листве
Без вычурностей и изысков и
невидимыми чернилами
Но стоит косуле поесть той листвы –
замирают и плачут безмолвно

      ПОД ЗНАКОМ СВЯЩЕННОЙ ПЛАНЕТЫ

Всё случилось не так, дорогая,как думали мы.
Вдалеке, в отдаленье небесные караваны
тихо мигрируют, созвездие Лира,созвездья
Медведиц и Псов;с ними вместе,с великими снами
смешавшись, блуждает душа,душа,что однажды
– единственный раз – называлась именем Ты,
которое,стоило мне прошептать его, сразу
звучало как Я.
...Вот так и плутаем, утопленники пространства,
безвольно гонимы на край самых дальних окраин
под знаком священной планеты – под знаком Земли.
И всё это было превыше, чем мы сознаём.

                * * *

                ИОАН ФЛОРА

                ТРУДОТЕРАПИЯ

Трудишься – и ощущаешь как весь оживаешь, проявляешь
сознательность
труд – гимнастика и обращённость к жизни
формулируешь и демонстрируешь 19 теорем – начиная
с евклидовых.
С Дуная
бьёт ветер вечер приходит ты сидишь как бухгалтер
который подводит
баланс – космический и социальный:
Европа при смерти – рыба под носом гниёт у неё.

Раз-два раз-два повторяй про себя повторяйте
про себя и ради себя
раз-два раз-два
терапия труда (воробьиные гнезда и Langue de chat)
терапия физическая и духовная – всё равно как пахучим
шампунем плеснуть на мозги!

Снова ветер с Дуная регламентация принципы
нравственности иллюминация классика нация...
Сделавшись капитаном лиценциатом механиком –
ты подтверждаешь свой патриотизм самоотверженность
и готовность возместить убыток нанесённый
твоей юностью потраченной на ерунду...

Лето прошло говоришь ты себе а дом-то мы так и не пОдняли.


           ТОРГОВЫЕ ОПЕРАЦИИ МОЕГО ОТЦА

Ты играешь с огнём, никакая поэзия тебя не спасёт
ни твоя молодость
ни заскоки твои ни грёзы ни солнечные времена.
Отец засучив рукава и хлопнув
стопку водки
утирает ладонью рот.
В Словении нынче в цене кукуруза
говорит он а вот картошка да яблоки
подороже в Банате, у нас.

Одумайся и принимайся за дело
ты играешь с огнем (шестидесятые бунт молодежи
бегство на Запад духовные поиски и последствия их),
сие всё негоже — отец говорит,
рубашка намокнув на нём прилипает
к плечам —
это он как бы на посошок
пОд вечер грузит
двенадцать тонн кукурузы
по полста килограммов в мешок.

В среду он возвращается на грузовике до бортов
наполненном яблоками наполовину
битыми,с дымкой, но всё равно
яблоки тают во рту и так нежно шершавы,
и отец уговаривает соседей – и соседи берут!
Ты играешь с огнем (страна шагает вперёд обязательства
и сознание долга)
никакая поэзия тебя не спасёт ни юность
ни Дунай этот весь.

Отец поторговывает кукурузой картошкой и яблоками,
дымкой тронутыми,
мы обживаемся понемногу,не торопясь...

             ПОКА ДОЖИДАЮСЬ

Пока дожидаюсь весь болью истерзан чтоб зуб отпустил –
наброски обрывки (в воздухе) строк.

Вот оно – истинное равновесие между плотью и духом
две отдельных реальности
гравий цемент минеральная соль
простейшие средства восстановления
хозяйства при доме
и – боль
и – чья-то ещё корректура присланная на прочитку
читай же скорей: чтО поёт этот местный Орфей?

Впрочем и ты оказаться бы мог им,
и сесть в его лужу – вот так же
посадив целых триста деревьев айвы а потом когда срок
подоспел вдруг узнать что деревья неплодны
и срубить и пустить их на мебель для кухонь – да,мог бы и ты!

Ты бы мог! – говорю я себе
пока дожидаюсь весь болью истерзан чтоб зуб
отпустил – и все окна раскрыв нараспашку превращаю
свой дом
в аэрарий.

         ХЛЕБНОЕ ДЕРЕВО

Размер стопы его был – 60Х18 см.
Идеи – революционны.

Проявлял терпимость ко всей этой макро-
орнитологической цивилизации
вокруг сердцевины, в дуплах и прочих пустотах его.

Всех поучал что следует прикрывать
срам – листом папоротника,
ввёл понятия члена и главы семьи.

И вдруг – коллапс панчер прокол как сдувается мяч –
и некому голову мылить и пену взбивать.

Он едва успевал хоронить своих мертвецов. Потом стал
ничем иным как простым
хлебным деревом.

            ОСАЖДЁННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
                Посвящается поэту Васко Попа

«Не боялся я жизни,тем более
не боялся я т о й...» –
читал я и перечитывал бубнил бормотал
по слогам в свинцовом том воздухе типографии,
и прозрачный червяк прополз по странице
разделяя надвое стих
разрезая строку, наполняя её новым смыслом.

Я смотрел как растут у него расправляются крылья
как рог
появился на лбу как взобрался он на подоконник
и – со свистом стрелы –
улетел и пробил прямо в небе дыру.

Вечерело. Варварская Луна
уже стояла на страже – над стариком
почивающимся в кресле со столовым в груди ножом
с тонкими пальцами и утонченным
пониманьем реальности.

               ИСКУССТВО УБИВАТЬ
 
Молодые быки в рубашках смирительных лошади свиньи
козлы ослы бегемоты
с вдруг наполненным горлом – на раннем рассвете, ещё до восхода
прекрасной зари.
Знамо дело: удар должен быть одноразовым
кратким и жёстким
лезвие – безукоризненным, кровь должна собираться
в резервуары а не растекаться
ручьями по улицам по шоссе магистралям
по садам магазинам и зрительным залам.

Согласно Инструкциям все эти существа
с туманным и диким сознанием
притаившимся где-то в кишках у них и сердцах
в копытах зубах сновидениях –
должны регистрироваться
каталогизироваться
и вноситься
в особые папки и дела которые позже
рассматриваются
обсуждаются
на больших заседаниях на которых анализируются
методика и научный подход
к проблеме взаимоотношений
человека с природой и где прогнозируется и планируется
счастье для всех.

    ЧЕТЫРЕ ВОРОНА И ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ ВОЛКОВ
                Никите Стэнеску

Здесь живёт а вернее сказать – жизнь доживает
пара воронов.
Там напротив – ещё одна пара.

Много крови тут утекло.

По Скандинавии бегают двадцать шесть волков
прошедших инвентаризацию,
просыпаясь ни свет ни заря они производят детей.
Север впрочем имеет достаточное к-во капканов
пилозубых собак и пастухов
из инженеров.

С другой стороны, как известно,
волки обходятся – если уж слишком припрёт -
мясом собак.

ВОроны – наоборот.

          ВЕНЕРА МИЛОССКАЯ

Ах дражайшие римляне драгоценные греки
изумрудный базальт порфир алебастр
пурпур и мрамор!
Античные реплики – Фидием или Поликлетом
произнесённые
в оригинале!
Эрос Силенус, раненная амазонка,
пленный, из варваров, принц!

Обрубленный свет,говорю я себе,и Венера
делает – с левой – шаг.

Тело Венеры – напруженный лук.

Пытаюсь представить себе положение рук.

Не верю
Венере
что в пальцах сжимала она масличную ветвь.
Скорей уж – копья острие
или дротик дрожащий,длинной в тридцать? – да! – сантиметров.
 
                * * *

                ДИНУ ФЛЭМЫНД

                НА СЛОМЕ РЕАЛЬНОСТИ

Человек выходит из сна озирая
реальность опять наступившего дня:
– Это вы разбудили меня? Вы пришли описать имущество?
Вот вам кровь на снегу вот парящие крылья
над садом тяжёлый полёт орла
переваривающего в воздухе пищу
вот мышеловка и страх
с душком прогорклого жира. Охота продолжается.

Человек выбирается из щели из-под ватерлинии
яви. Немного сутулясь весь колыхаясь
как на утопленнике одежда – набирается храбрости
и ощупывает лицо: это я? В самом деле? Тот самый,
только что разодетый в пурпур?
Тот в кого потешаясь швыряли камнями
и кричали вдогонку:
                Порфироносная рвань!
                Порфироносная рвань!


                БЛАГОВОНИЯ РАЯ

Каждый вечер в семь без пяти
гуськом проходит по улице цепочка слепых детей
из спецшколы неподалеку – шумных, вдруг обнаглевших
Все вместе – они сразу смелеют на этом отрезке
пути от интерната к столовке в этом бескрайнем
мире страхов. Сгребают с забора и лижут благовония рая –
шумные и обнаглевшие. Ни шагу в сторону
в неизвестность. Кто тебя опекает от неверного шага оберегает
инвалидное моё человечество? – шумное и обнаглевшее...
гуськом
бредущее постукивая посошком.
            
                ГОРОД

Город тянется в даль и уходит по склону,на вершине которого –
клиника

Затаив на мгновенье дыханье можно услышать
вой собак подготовленных к экспериментам
во имя прогресса медицины. Их содержат в подвале
и весна проникает к ним сквозь решётки, клубясь.

Открываешь окно в навощённое небо
и комната наполняется ароматами
мыловаренной фабрики,
хороши ли, плохи ль твои дела – ты это узнаешь
позже, а пока что ясно одно: люди моются.

Как просто сейчас утолить
жажду плоти. Проходят по улице девушки
и одна, задержавшись, расстегивает сапожок
а тёплая нежная шея её
напряжена
под саблей воды.

              ОНА СО СВОИМИ ЗМЕЯМИ

Она чувствует на расстоянии температуру моего тела
она изучила диаграмму моих биотоков
знает состав каймы у меня под ногтями
и ей ничего бы не стоило взять мои почки в ладонь

А я – я люблю её всё больше и больше, люблю
когда достаёт она заспиртованных змей
и подняв банку водит серебряным пальцем
вдоль скелетов их по стеклу

О, моя нежная профессорша естество-
и искусство-ведения
о, Ваша Светлость, я - ваш экземпляр...

А видели б вы, обо мне излагает им как –
группе юных чертяк!

              ПОЛЕНО В ОГОНЬ

Странная эта жизнь. Новые, дикие сливы
вырастают на склоне кладбища,новые травы,бурьян
подмаренника – всё это тянется хочет подняться
выше крыши вселенной.А внизу,в долине
шумно сгоняют овец и ягнят, выпивают,рядят
сколько к осени, слышь ты, от матки ждать молока –
три замерки,зарубки на палке,примерно же столько,
слышь, поменьше того, что в итоге даёт человек – три аршина
по дубу,по пердикуляру, слышь,ошкуренного столба

Разводим костёр,и один из нас помоложе понесмышлённей
бросает в огонь зашипевшее,в старой краске,полено
с полустёртой пометой
1916

                * * *

              ГРИГОРЕ ХАДЖИУ

     (см.в Приложении моё стихотворение памяти
  поэта и друга на румынском и русском яз. - Л.Б.)
                - - - -
      
        В ПОЛНОЧЬ НЕЖНОГО ПРИТЯЖЕНИЯ

          Ты оставь меня наедине
          с моей позабытой душой
          которую вспомнил я снова
          под этим косым дождём накренившихся верб

где старый певец ещё кажется слушает
костью височной
крик летящих по небу
свистящих как змеи крылатых семей –
возвращение диких гусей

          хрупкий зубчатый мир
          окаймлённый зелёным и красным
          чётко выкован на свинцовой
          наковальне ночной –

          лёгкий кров
          посреди облаков
          среди белых лиловых лугов

я чувствую что я дальний родственник липы
отягчённой цветами
отражённой в зеркальной воде
я вдыхаю ночной аромат –
извечно знакомый
мне сегодняшнему и мне который придёт
         и тем кто родится сейчас
         в полночь нежного тяготения
         тем кому вырастать выше нас
         ближе
              к дальней звезде

по-над самой землёй
ходит ветер
и прячется в травы
и курганы раскрылись
в плодородных и тихих полях

         и во мне
         в каждой косточке
         дальнее светится детство –
         погружённый в море аэропорт
         не погасивший огней

          ГРАВИТАЦИЯ СВЕТА

Спокойное движение Стожар
мне говорит,что на исходе лета
пора унять души и крови жар.
Стожары – это осени примета.

Отныне новый драгоценный дар
плодов осенних светит мне – и это
след гравитационной силы света.
Так тяжелеет в каплях лёгкий пар.

Круговорот времён не удержать.
Всё медленней и глуше взмах крылами
осенних птиц, упрямых непосед.

О, если бы когда-нибудь собрать
зерно, что тихо сеет вечерами
над бороздами мира лунный свет!

         ОТЦЫ

За чертой теряя черту,
их фигуры вдали видны
на качающемся мосту
необъятной голубизны.

Путь их прям – на самом виду
все дороги в одну сведены,
в абсолютную пустоту
нарастающей вышины.

Словно лёгкий и тихий флот,
вскинув тонкие мачты, плывёт –
исчезают они вдали.

Уплывают,опять и опять
проверяя за пядью пядь
дно далёкой круглой Земли.

            ЛЕБЕДИНОЕ СКОЛЬЖЕНИЕ

               к нивам
               к дунаю
               тянутся корни
если б нам хоть на миг обменяться глазами
с вечерними звёздами
мы б увидели как в глубине
ветер медленно перемещает
к югу
тяжесть земли

            это чувствуют дети
            это чувствует сердце
            размещённое слева

            родники
            откупоривают
            хрустальные свои струи

бормотание пение лебединое что ли скольжение
как дыханьем
туманят нетронутых вод зеркала
словно в глиняных кувшинах покрытых глазурью
и забытых в траве
собирается тихо роса

             в этот час над любым родником
             поднимается в сумрак
             призрак дядюшки Тудора
             распускающий завязь цветов

         ТАЙНОЕ СЕМЯ
Хлещет,падает дождь монотонно
по глухим кожухам чабанов,
по овечьим пахучим загонам,
по оврагам и праху дедов.

В этом поле,бескрайнем и сонном,
среди вымокших скирд и стогов,
под немыслимым небосклоном
пирамидой восшедших веков –

остаюсь я со всем и со всеми,
безымянное вечное семя,
тайно ждущее новой зари.

Засыпаю. И слышу в молчанье
равномерное ливня качанье
и, как в зыбке, качанье земли.

        ЗЕЛЁНОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

К земле и звёздам ликом обращённый,
и трепетом охвачен, и теплом,
оделся в сумрак ночи плод зелёный
и в бархат плоти, зреющей на нём.

Застенчивый процесс, не замутнённый
сознанием, не тронутый грехом:
мерцает свет сердец, висят кругом
мониста, ожерелья – груз стотонный.

Как на ветру позванивает ими,
кружа стволы движеньями большими,
в замедленном вращении Земля!

Они висят в ночи, в рассветном дыме,
в парах дождя – огнями золотыми
пронизывая воздух и звеня...

             АВГУСТ

Август, лучезарный месяц злаков,
ранних звёзд, роняющих огни,
зорь, тревожных от орлиных взмахов,
август, август мой, повремени...

Родины, любви моей пространство,
август, август, юность не ушла,
как родник, струится постоянством
и неиссякаема душа.

К новым исчислениям стремиться
учит август тех, в ком есть талант,
август – жизни, времени страница,
драгоценный жемчуг-диамант.

Хлеб да соль тебе под небом южным,
звёздами глядящий на меня
август, вечер с зёрнышком жемчужным
завтрашнего,будущего дня.

               * * *
        МИРЧА ФЛОРИН ШАНДРУ

            ФРЕСКА

И как в плащ завернулся город
во мрак,
стражники громко
призывают к тишине и покою,
проезжает карета,
в оконце
заплаканная княжна:к её сигарете
я бы рад поднести зажигалку, ах,
как жаль –
мы в разных веках

               ПЁС

Сквозь ребра гигантского зверя
свет на улицу падает красный и влажный. Дымится
асфальт. Огромные брусья льда и сыра.
Грохочущие грузовики. Как стадо овец
две серёжки мелькают в ушах у девчонки в дешёвой юбчонке.
Город дышит ветром, забившим все дымоходы.
Стая ангелов с арфами тянется в небе.
Дуновение лета
пронзает проулок как жало змеи.
В катакомбах дня
полыхают машины и свалки, дома и людские тела.
Город – атомный пёс нежно ластится
гладит нас
лапой когтистой.

                ВЕЩИ

Вещи брошенные в одиночестве плесневеют сами собой.
Красный пар повисает над улицами – как ярость вещей и предметов
брошенных в одиночестве. Энергия их сердцевин
нам не видна.
Потому-то, сказал я себе, ничего нет прекрасней рассвета,
той зари, где тело сливается с духом
и всякий предмет, на свой лад, испаряется тихо –
той зари, когда вещи
умирающие как существа – ощущают тебя и им страшно;
той зари, где сердца вещей кричат тебе: не уходи –
не уходи,
красный пар, плывущая ярость.

       ВРЕМЯ ГОДА – ВЕСНА

Anno Domini,кладбище автомобилей
позеленевших рассыпанных – видел я – ветром весны.
Видел,как пашет в полях человек;
молодую брюхатую видел волчицу
убегающую в дебри рожать.

Anno Domini,только прикрою глаза –
вижу в зорях большую слезу,
нашу круглую Землю
с изумрудными злаками,нефтяными полями,сиянием городов.

Anno Domini,кончилась зимняя стужа с погибшей форелью
и сырыми ветвями;наши лёгкие – воздух, как птицы, клюя –
наполняются вновь
опадают
и кровоточат.

Anno Domini,видел я велосипедистов,спускающихся с голубого холма,
нараспашку рубашка,продуктов мешок –
про запас.
Видел стада, видел всадников, видел цапель хохлатых,
возвращающихся домой.

Anno Domini,нежный свет возгорается в небе и наземь нисходит.
Земля, поворачиваясь, покрывает своею травой
лошадиные кости, дороги, моторы, трубопроводы.

Anno Domini,этот год ни на один из годов не похож.
Кровь у нас опускается в стопы, захолонув.
Загорелые плечи мужчин – опалённые ветром,
тяжелеют, мышцы скручиваются, как жгуты.
Детвора подрастает,носится в травах, ловит птиц и теряет сознанье
от свежего воздуха – сколько простора вокруг!
Женщина тихо стоит перед зеркалом и на всё это смотрит
как змея на убитую жертву.

Anno Domini,я видел кладбище расцветших автомашин.

           МОЯ АФРИКА
Вы,грустные родины нашей планеты,вы,
прячущие слезинку свою в общем хоре
ликующих возгласов,
вы, грустные родины в одеянии флагов,вы,
хохочущие,к небесам простирая усталые руки,
вы,бедные родины, хрупкие родины,суетливые родины,
вновь и вновь выходящие с новой надеждой на площадь,
вы,родины голода, глиняной мисочки риса,
вы, родины стачек и крови,
и плясок безумных,
вы, родины, выбрасывающие сыновей
в мир
на поиски хлеба,
вы,гигантские сердца земель
лучистых и горьких,
в чьих биеньях
слышен грядущий,шагающий свет.

                * * *

             ЕЛЕНА ШТЕФОЙ

    МАЙСКОЕ ВОСКРЕСЕНИЕ В ТРЁХ ИЗМЕРЕНИЯХ

Как же смерть меня может оставить в покое
в этот час предвечерний
сражение более прекрасное чем поэзия
вычёркивает моё имя из списков героев.
Пусть солнце заходит. В воздушной
стороне кровати ошибка вдруг распускает
тысячу почек.

     СТИХИ О ЛЮБВИ С МЕСТОИМЕНИЕМ В ВЕЖЛИВОЙ ФОРМЕ

Прошлое продаётся пишущая машинка
продаётся наспех украдкой завёрнутая кое-как

это правда что я Вас люблю последняя страна света
соотнесённая с моей фантазией и упрямством моим
твёрдым глубоким как дикий каменный склон.

       ПО ОБЩЕМУ ПРОШЛОМУ СТРАШНО ПРОЙТИСЬ

Не проказницы тьмы я боюсь.
Месяц сентябрь снимает мне голову,с нею в руках
по общему прошлому страшно пройти, я решаю:
никаких разговоров про ад,никакого шума
вокруг философских глубин самолюбия.

             ТУЧИ ТЯЖКИХ СОМНЕНИЙ

Нет это ещё не судьба я кричала
это апрель мне глаза завязал – с тем слепым равнодушием
что всасывает своим позвоночником горные цепи
и годы и пышный церемониал у этих дверей
ещё не судьба и напрасно клубятся тяжёлые тучи
сомнений и требуя пищи, обычной кормёжки
алфавит устраивается у меня на груди каждую ночь
без прошлого и прекрасного будущего
и сокровищ и гор золотых.

     НЕСКОЛЬКО МЕЛКИХ ПОДРОБНОСТЕЙ

В этот час предвечерний на улице я ощущаю
всю нелепость свою. Перед тобой
я стою – а в мире ничто не меняется. Зря
я грожу его треснуть головою об стенку.Напрасно
я пугаю его.Сумрак пляшет вокруг
строк как игрушка заведённая до отказа.
После нескольких мелких подробностей
этот час предвечерний запирает ворота
образцового дома сирот.

       ПРИЛОЖЕНИЯ
1. ДОПОЛНЕНИЯ
2. ФОАЕ ВЕРДЕ
(вместо комментариев)
3. ПРИМЕЧАНИЯ
ДОПОЛНЕНИЯ
1. ИЗ КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ
2. ИЗ ПОЭЗИИ РУМЫНСКОГО АВАНГАРДА
3. ПОЭТЫ ПОСЛЕВОЕННЫХ ЛЕТ
4. ИЗ ПОЭЗИИ БЕССАРАБИИ 30-х гг.

               ИЗ КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ

           МИХАЙ ЭМИНЕСКУ
   
             ЗВЕЗДА

Пути длиннее в мире нет
Звёзды новорождённой,
Летит сто тысяч звёздных лет
К нам луч её зелёный.

Она давно уже,поди,
В ночной дали погасла,
А звёздный луч ещё в пути,
И светит лишь сейчас нам.

Звезда сияет добела,
В небытии прекрасна.
Невидимой – она была,
Исчезнув – светит ясно.

Вот и любовь,была – и нет...
Лишь долгими ночами
Любви погасшей звёздный свет
Ещё летит за нами.

      УСЫПАЮЩИЕ ПТИЦЫ

Усыпающие птицы
на ветвях во тьме хлопочут
и спешат в гнезде укрыться –
Доброй ночи!

Чёрный лес молчит,всё тише
Шёпот ручейка с зефиром,
Спят цветы в саду,усни же,
Спите с миром!

Проплывает лебедь робкий,
В камышах уснёт украдкой –
Да сошлёт твой ангел кроткий
Снов вам сладких!

Над феерией ночною
Лунный лик вздымает очи,
Всё в согласье,всё в покое –
Доброй ночи!

       ТЫ НЕ ИДЁШЬ

Прощаясь,ласточки летят.
На виноградник и на сад
Ложится иней... Листьев дрожь...
Ты не идёшь,ты не идёшь.

Приди и дай тебя обнять,
Дай повидать тебя опять,
И,головой к упава грудь
К тебе прильнуть,к тебе прильнуть.

Ты помнишь рощи и холмы,
Где столько раз бродили мы?
Я обнимал, от счастья пьян,
Твой лёгкий стан, твой лёгкий стан.

Есть в мире женщины – они
В очах несут небес огни,
Их величавость всем видна...
Но ты – одна, но ты – одна.

Ты озаряешь душу мне
И отражаешься на дне,
Всех звёзд прекрасней для меня,
Любовь моя, любовь моя.

Поля пустынные лежат,
И над дорогой листопад,
И осень поздняя... Ну что ж
Ты не идёшь, ты не идёшь?

        ВЕНЕЦИЯ

Венеция угасла горделиво.
Ни факелов,ни песен карнавала,
Одна луна сквозь ветхий свод портала
Белёсый свет струит на гладь залива.

И юный Океан у стен канала
Бурлит,зовёт невесту сиротливо.
Он жизнь и дух,кипящий в нём бурливо,
Ей отдал бы – но смерть её сковала.

И безответна крепость,как могила.
Святого Марка колокол высокий
Один вещает ровно,ежечасно
Неумолимым голосом Сивиллы,
Мгновенья отмеряющий и сроки:
"Дитя, будить умерших -- труд напрасный".

             * * *

       ДЖОРДЖЕ ТОПЫРЧАНУ

       РОМАНС В СТАРОМ СТИЛЕ

Закат догорает,и пламень отцвёл,
И ночь полусонно
Нисходит с высот на отроги и дол –
Ясна и бездонна.

Беснуется стадо без брода и сна
У речки. У лога
Из тёмного ельника в небо луна
Встаёт одиноко.

Монашки под сень искусительных снов
Уходят дремотно.
И голос ручья – дикий,сладостный зов –
Так льётся свободно.

Покой расстилается,ночь настаёт
По кельям,темницам.
И только одна под луною поёт,
Страдает черница.

Любимый заждался в лугах – только ждать
Недолго уж,видно.
Ах,как же он станет её целовать –
В глаза, ненасытно.

         ПЕСНЯ

Как ты прекрасен,тихий лес,
Когда прозрачной сенью
Ветвистый свод пронизан весь –
Дыханием весенним.

Когда я,мёртвою листвой
Шурша в тиши угрюмой,
Вхожу в чертог пахучий твой
С моей невнятной думой...

Когда сверкает колея
Росою солнцеокой,
Как ты прекрасен,лес,– как я,
Такой же одинокий.

                * * *

           МАТЕЮ КАРАДЖАЛЕ

               ПРИНЦЕСА

Зелёной,томной грустью,любовью затаённой,
Желаньем и угрозой пугает глубь очей,
Она идёт неслышно,качнув копной червонной,
Идёт – и тяжесть платьев колышется за ней.

Её движенья плавны,с ленцой какой-то сонной,
И речь – как мёд тягучий,тем будет яд горчей!
А кто в лицо ей глянет – тот упадёт,пронзённый
Стрелой,летящей насквозь из-под густых бровей.

Вся в золоте,в монистах,идёт,рыжеволоса.
В руке – цветок из воска и с мертвенным огнём,
А на плече – платочек оранжевый,на нём
Как полный кубок крови,как сердце девы – роза
В расцвете дней роняет бесшумно лепестки,
И чахнет,и пугает,и гибнет от тоски.

                * * *

         АЛЕКСАНДРУ ФИЛИППИДЕ
            
              ИСКАТЕЛЬ

Ты подсчитал,что солнцу над землёй
Ещё гореть каких-нибудь пятнадцать
Миллиардов лет и стать потом золой.
А вечность как? Что с нею может статься?

Нет,ты не устрашишься темноты:
Бессмертно время,ты познал и это.
Короткий взлёт двух-трёх прямых – и ты
Уже опережаешь скорость света.

Бунтующая мысль, шальной огонь
Летит в мирах зеркальных,тьму сминая.
И снова ввысь вздымаешь ты ладонь,
До самых звёзд запястье удлиняя.

Ты отказал насмешливой судьбе
И отрешился от её награды,
Её угрозы не страшны тебе,
Ломающему разумом преграды.

Когда ж ты возвращаешься извне
Дорогой звёзд,сквозь блеск лучей и грозы,
В наш мир земной, – у сердца в глубине
Находишь те же вечные вопросы.

                * * *

         ДЖОРДЖЕ БАКОВИЯ

           DIES IRAE

О,как я чужд моей стране!
Ничто не связывает нас,
Покуда – тьма, как плотный кляп,
Свободы заглушает глас.

Но вам от гнева не уйти...
Как ропщут на моём пути
Мор, голод,горькое молчанье
И песня,полная отчаянья:
«Ты приближай тот день, не жди!»

                ФИНАЛЬНАЯ ПОЭМА

Мне остаётся – пить,забыть себя и всех вокруг,и,значит,
Всем остаётся нам запить,забыться в этой полумгле
Подвала,где курить да пить нам всем осталось – а иначе
Как выжить на земле?

На улицах жизнь голосит,и смерть,
И поэты плачут стихами...
Я знаю,
Голод жестокий.
Непогодь злая.
Свинец.
Истории современной конец.
Время такое... Нервы шалят... Дожди...
О, величественное будущее, приди!

Я должен с глаз уйти,забыть себя и всех,меня кто знает.
От преступлений буржуа страдать,немотствовать во мгле
В том полусвете,где меня уже никто не разгадает.
Не то – как выжить на земле?

     ГРУСТНЫЙ ВЕЧЕР

Немилосердный женский голос
Пел в кабаке,в дыму табачном
Среди блуждающих улыбок.
Разгром стоял в трактире злачном,
И пел под взвизг цимбал и скрипок
Немилосердный женский голос.

Немилосердный женский голос...

Мы были сброд людей печальных.
В чаду,в парах,под сводом низким
Мы грезили о высях дальних...
И пел в разгуле сатанинском
Немилосердный женский голос.

Немилосердный женский голос...

Мы по домам не расходились,
Мы головой к столу склонились
И плакали... И пел всю ночь нам
Неотвратимо, неумолчно
Немилосердный женский голос.

             СВИНЕЦ

Был сон надгробный тягостен,свинцов.
Свинцовые цветы,убранства креп.
Пустой безлюдный склеп... А ветер креп...
И скрежет от свинцовых шёл венцов.

Свинцовый спал амур среди венцов
Цветов свинцовых,сном лицо укрыл...
Окликнул я... Был холод... Пару крыл
Он вдруг поджал,весь зябок и свинцов.

          ОСЕНЬ

С окраин,с высот городка
Серебряный звон долетает,
Труба запевает вдали,
В казармах горнисты играют.
Осеннее утро.Туман.
Звонок затрезвонил над школой.
Газета да сорванный лист
Над площадью кружатся голой.

Собор загляделся в зарю
Суровые башни вздымая,
Расплакался сад городской,
Над городом листья роняя.

И словно из давних времён
Серебряный звон долетает,
Труба запевает вдали,
В казармах горнисты играют.

         ФАНФАРА

Такой печальной песнь была
Фанфары полковой
Глубокой ночью,впарке тёмном...
Над городом печаль плыла
Фанфары полковой.

Я плакал и бродил вдоль улиц
В ночи большой и полной света,
И были улицы пустынны,
А пары в парке скрылись где-то.

Как электричество сияло!
Сжигала город страсть безумства,
И ночь осенняя стояла,
И было призрачно и пусто.

Над городом печаль плыла
Фанфары полковой...

Глубокой ночью, в парке тёмном
Такой печальной песнь была
Фанфары полковой.

     ОСЕННИЕ НЕРВЫ

И зябко,и клонит ко сну,
И ветви вздыхают украдкой,
И сумрачный дождик сечёт
с налёту и зябко.

По улицам пары бредут
и кашляют,в сумерках мглистых,
И падают в тягостный сон
Дрожащие листья.

То стану,то снова пойду
За парой влюблённых,украдкой,
То вдруг рассмеюсь,как шальной,
Нелепо и зябко.

          НЕВРОЗ

Снег сыплет и слепит окно.
Она аккорд берёт со злости.
Пустынный,тёмный городок,
И сыплет снег,как на погосте.

Она играет марш-фюнебр.
Ну вот, пришёл к любимой в гости,
А мне играют марш-фюнебр,
И сыплет снег, как на погосте.

Она,на клавиши упав,
Заплачет,я замечу: «Бросьте...»,
И прерванный умрёт мотив,
И сыплет снег,как на погосте.

Я с ней заплачу,расплетя
Ей волосы осенней ости...
Пустынный,тёмный городок,
И сыплет снег,как на погосте.

   СЕРЕНАДА ТРУЖЕНИКА

Да,я вам чудищем кажусь.
Тоскуя по грядущим дням,
В мирок я ваш не умещусь...
Что ж, я припомню это вам.

Спи,богатей.Добро ли спать
Средь позолоты и ленцы?
Стеная, возвожу дворцы,
Но знаю,как их разрушать.

Спи, и в свою особу верь!
Но золочённая парча
Не утаит – пещерный зверь
Ворочается в ней, ворча.

Сегодня ночью прозвучит
Вам серенада топора –
Поэтам,пьяным до утра,
Влюблённым,брошенным в ночи.

Не грезить под луной до слёз –
Но мстить мучителю стократ...
И мытарь, кровь отмыв, вознёс
Последнюю из серенад.

Спи, богатей...А я шагну
К высотам,где аэроплан,
И над тобою распахну
Зарю грозОвую,тиран.

         АРМИДЕН
Праздник майского дерева,1-е мая)

Средневековый град,
Огромный, душный, старый,
Сирени горький чад
И перебор гитары,
Веселье без забот,
Привычки и устои...

В леса, в поля идёт
Рабочий люд –
Герои.
       1946
              * * *

         ЗАХАРИЯ СТАНКУ

           ПЕСНЯ

Руки пламенем вдруг запылали,
Рот пожаром обветрило мой.
Огневое вечернее солнце
Огибаю вместе с землёй.

Ты,звезда моя,Солнце,не падай.
Ты не падай.Пылай и мерцай.
Скачут белки по соснам и елям,
Скачут нежные в белках сердца.

От земли я оторван.Как прежде
Твердь от Солнца оторвалась.
Но трепещет душа – в ней всё та же
С отчим полем незримая связь.

Остывают уста.Остывают.
Но ладони горят и глаза.
Скоро синим трепещущим флагом
Над землёй зашумят небеса.

       ПЕРСИДСКИЙ ЛЕВ

Я был,персидским львом!
Я был крылат,взлетал я к звёздам –
Я днём и ночью к ним летал.

Меня повсюду ждал ночлег
Меж звёзд,и слёзно ожидали
Меня семь львиц,нет,девять львиц
В нарядах, шитых серебром,
Нет, шитых золотом червонным.
И всех любил я их, и всех
кусал их белыми зубами,
И сотню львят моих ласкал,
Нет, тысячу веселых львёнков.

Меня повсюду ждал ночлег
Меж звёзд,и львицы на ночлеге,
Когда я был персидским львом,
Когда я был крылат,когда я...

          РОМАНС

Тебя любил,когда я был землёю
Тебя я звал всем телом,всей землёю.
Не видела меня,мне не внимала.
Земля о поцелуе тосковала.
О, как о поцелуе тосковал я!

Тебя любил, когда я был травою.
Тебя я звал из трав и всей травою.
Не видела меня,мне не внимала.
Как я любил тебя,когда б ты знала,
Как звал я!

Тебя любил в страданье и смятенье,
Когда стоял в черешенном цветенье.
Под ветками моими ты ходила,
На них лежали яркие светила.
Слепая ты под ними проходила.

Стал юношей.Как жизни дым был сладок!
Где юноша? Где дым? Один осадок.
Ещё б минуту!Ну ещё одну бы!
Ведь завтра ты мне не протянешь губы
Никто траву не поцелует в губы...

       СПЕЛЫЙ КОЛОС

Сейчас бы солнцем напилось
То поле,золотом пылая.
Я помню цвет твоих волос,
Любовь моя, любовь былая.

Сейчас черешня у реки,
Качалась,искрясь на лету бы.
Как сухи были и горьки
Твои в ночах бездонных губы.

Несёт арбузы и айву
Июль,ступая равномерней.
Тревожа ветви и листву,
Качает вечер сад вечерний.

Я был когда-то. Может – есть.
Ещё и завтра,может,буду.
Как золотился ветер здесь,
Твоих волос качая груду!

    КАК Я ТЕБЯ ЛЮБИЛ!

Как я тебя любил!
Я никогда тебе не говорил.
Я никогда тебе не говорил.

Как я тебя любил!
Я в пламени любви моей сгорал.
Я в пламени любви моей сгорал.

Как я тебя любил!
Как жаждал я тебя.
Как ненасытно жаждал я тебя.

Как я тебя любил!
Был голоден тобой.
Злым голодом был голоден тобой.

Как я тебя любил!
И ничего тебе не говорил.
Я ничего тебе не говорил.

Снег падает сегодня надо мной
Снег падает и падает роса.
Снег и тяжёлая роса.

Снег падает тяжёлый надо мной.
Всё снег да снег сегодня надо мной.
Всё снег да снег...

           ЖИЗНЬ

Белые гроздья,лиловые,красные,
Осенью дарит нам виноград
Нежные персики,сладкие яблоки
Щедро подносит осенний сад.
Слава Солнцу!
Слава Земле!
Слава летнему ливню!
Слава ветру, несущему нам
Лесное благоуханье!

Поле даёт нам рожь и ячмень,
И золотистую кукурузу –
Благословенно во веки веков
Поле со всяким земным стебельком
И всякой тварью земною!

Я отдал жизни всё,что имел,
Всё,что просила,я отдал жизни,
Все мои песни я отдал ей,
Все мои слёзы я отдал ей,
Смех и улыбки я отдал ей –
Жизнь мою отдал жизни.

        МОЯ ЗВЕЗДА

Моя звезда всегда была красна,
Ей красной быть вовеки и надежно,
Покуда звёзды светят и Луна
Летят, уже неся следы подошвы.

Она бессмертна,красная звезда,
Не прикоснётся смерть к её знамёнам,
И небо к нам приблизится,когда
Его засеем ирисом зелёным.

         КРИЗ
Два чАса пытки, два часА.
Потом прибудет ангел белый.
Босой, и на ногах – роса.

Час этой пытки – а потом
Придёт и сядет у окошка
Луна с огромным животом.

Минута лишь, один озноб –
И явится гнедая лошадь,
И тихо на спину возьмёт.

Эй!.. Где вы,звёзды? Вот бы мне
Вас похлебать большою ложкой!
Но прерван взлёт мой на коне.

Побудь со мною, будь смела.
Побудь со мной, будь милосердна.
Слеза по лику потекла.

Не плачь.Ведь мне уже не плохо.
Я только, может,горсть воды
Иль солнца золотая кроха.

         СТИКС

Не бойся,что река черна.
Течёт спокойно Стикс и ровно.
Не бойся этого челна.
Харонов челн,челнок Харона.

Тебя почти уж перевёз
На брег заката он с восхода,
Баюкая на тихих водах.
Плати ему за перевоз.

Я был когда-то. Может,не был.
Живу.Или отжил давно.
Как чёрен Стикс.Харон и небо –
Черны. Вокруг черным-черно.

Не бойся этих вод.Спокойно.
Река не выдаст. Не робей.
Остановись на миг какой-то.
Остановись,воды испей.
        * * *

      ИЗ ПОЭЗИИ РУМЫНСКОГО АВАНГАРДА
          1920-х – 1930-х гг.

             ДЖЕО БОГЗА

            ЗАКЛИНАНИЕ

Нездорова наша дочка –
моя и кручинушки.

            * * *

       ТУДОР АРГЕЗИ
   
       ГАВ!ГАВ!ГАВ!
ротащ дриа дав
симо сельво тласа
дева желтовласа
вермо сисла драм
верно здесь и там
Климер щебра ралли
ты ли
я ли
Господу молебны
Климер зебра ралли
нам ли
вам ли
едва ли
целебны
требун кимат драм
тут
и там
чаши пополам
головные боли
небесное снадобье
в груди и на воле
симо сельмо тласа
дева желтовласа

                ОЛЬГА

Я напомню тебе (ты ведь помнишь эту главу)
про эту главу безмятежную словно мозг
новорождённых детей и про теории Фрейда
и про Вайнингера самоубийцу
из Германии Geschlecht und Charakter
и про долг в полторы тыщи лей или около этого
сквозь фильтр окружающих
человек вбирает в себя много глупостей
я ещё только знаю что была она светловолосой
и ничего не желала кроме как золотой середины
любила себе потихоньку Гарри Лидке
и куклу-автомат
В конце концов для меня всё закончилось благоприятно
И при том каждый может сегодня увидеть её
по утрам регулярно направляющуюся в офис.

          ПЛАКАТЬ СКАЛАМИ
            Hebdomad
    (изотерическое понятие,
  также – название журнала)
 
плАчу скалами –
содрогающимися
разрушающимися
Ромб души – вдоль земной окружной дороги
ощупывает
ветра отроги
Проклятье пронзает –
Бог по крутой стекает наклонности
Эллада,дух человека туманности.
Глаза – болью окрестность мостят,призматический взгляд.
А душа под вселенским согбенная смыслом –
как человек под коромыслом.

                CREDO

Верю в свой возраст,в приметы и свойства всякого возраста,
в неизбежную интенсификацию этих свойств.
Верю в несуществование существований необходимых по принуждению.
Верю в бронзу слов звучащих в веках.
Верю в кошек.
В волшебство пустых слов.
Верю в абсурд, в извращённость дев и цветов, в эстетические горизонты психоанализа.
Верю в конечную цель в невообразимейших формах
и ретроактивным отражением их в современной душе.
Верю в секс.
Верю в стон.
Верю в галоши и презервативы.
В голоса предков подступающие как приливы
к кровотокам сердца.
Верю в саблю пера. Верю в сны и предначертания.
В сексуальную концепцию всего животрепещущего мироздания.

                УЛЬТРАГИГАНТСКАЯ ПОЭМА

В одну из ночей моих я занимался любовью с какой-то служанкой
Это случилось неожиданно и как-то невольно
Это было в грязном провинциальном таком городке
где я остановился у друга детства.

Как-то вечером я одиноко слонялся по улицам – а когда я вернулся
служанка расстилала постель в моей комнате
Служанка была смуглокожая, юная
Хозяева сказала она пошли прогуляться по городу
Улыбаясь
она стала вертеться подле меня – шасть туда шасть сюда.
Я был не в духе в тот вечер мне совсем не хотелось
заниматься любовью
Но служанка была такой юной лет наверно шестнадцати
И когда она на моей присела кровати,вся ожиданье,
я подошёл усмехаясь,и спросил как зовут.
Она назвала какое-то имя, возможно Мария
Я сказал что это красивое имя, она вроде смутилась
Было около что ли полуночи
В отворённые окна смутно врывался шум городка
где-то там был театр,кинематограф,автомобили,
блестящие женщины
А здесь – только я и служанка.
Она ничего не сказала, только прикрыла глаза.
Была она низкорослая,можно сказать что приземистая,
от неё дурно пахло, просто несло,
вся пропотевшая – очень сильно,очень несло.

О, служанка с которой я занимался любовью
в городке грязном провинциальном
когда был я не в духе а хозяев не было дома
Служанка которую я никогда уже больше не видел
Служанка с двумя багровыми ожогами от плиты
Служанка с нутром пропахшим петрушкой и луком
Служанка с лоном как баклажанный салат
О тебе пишу я эту поэму
О тебе – чтобы взбесились буржуазные девы
и вознегодовали почтенные их родители
Ибо хоть и ложился я с ними несчётное множество раз
воспевать я их не желаю
и ссать я хотел в их пудреницы
в их фортепиано
и во все прочие аксессуары формирующие их красоту.

                НЕФТЕНОСНАЯ ПОЭМА

Я вам расскажу о нефтедобытчиках
и об их чёрной душе,огнеопасней нефти.
Я вам расскажу о себе,
поскольку никому не дано быть нефтяником больше чем я
и душа моя чёрная и огнеопасная
принуждает меня рассказать это вам, посторонним, со всею
жестокостью.
О нефти и следует так говорить: со всей жесткой жестокостью.
Я вам расскажу о чёрных проделках нефтяников
расскажу таким образом о моих преступлениях
и будьте уверены никто не сумел бы лучше познать душу,
нефть и криминал.
Я, весь чёрный и безобразный,
подобно нефтеносным восхолмьям
всегда в своих потрохах скрывал нечто страшное
я, грязнящий и портящий всё чего ни коснусь
прилипчив как нефть, вспыльчив и тёмен,
я выхожу из себя – я-то меньше всего
беспокоюсь о том скольким из вас нанесёт вреда мой рассказ.
Я такой какой есть я вам расскажу про нефть и её криминальность.
Послушайте:
вам ещё невдомёк сколь грязна и черна эта нефть
сколь черны и грязны нефтедобытчики.
Послушайте:
Нефть вы видели только очищенную, в мензурках и трубках
вам как мне не известно о тысячах гнусностях и убийствах
о тысячах женщинах обольщённых продавших
последний лоскут земли за ночку любви
вы не знаете про клятвопреступность и жалкую душу
нефтеискателей
о нефтерабочих
живьём
сгоревших в пожарах поджогах устроенных самим владельцем
нефтяной вышки – с простой целью:хапнуть страховку.
Ничего-то не знаете вы ни про нефть,ни про нефтепреступность
ибо всё что я вам сказал до сих пор – это вовсе не крик
протеста в защиту обманутых женщин и или рабочих
а напротив: начало гимна в честь нефти и её воротил
в честь моих братьев по гнусности.
Я – нефть не люблю в её виде очищенном, в чистых пробирках
я люблю её грязной, прям из земли, добытой по-грязному
я люблю её яростно, жарко
и желаю воспеть персон нефти – моих братьев по скотству.
Была мозглая осенняя ночь
когда мне взбрело что благодаря моим склонностям к низости
я пожалуй способен стать видной персоной от нефти.
Так это было: промозглой осеннею ночью
бог возжелал чтобы я стал персоной от нефти
и превзошёл в своих низких способностях их подлецов.
Перво-наперво я воспою
то сельцо,в котором я жил,где в грязи извалял и замызгал
мои руки и душу настолько что дальше уж некуда.
Воспою сельцо Буштенарь* – страшное Буштенарь монструозное
каждый камень в котором свидетельствует обо мне и моих злодеяниях
и где каждая женщина вам расскажет как циничен я лжив я,
1 Возможно нынешний город Bu;teni в румынских Карпатах, богатых нефтью
(допущение переводчика).
а потом воспою нефтевышки из которых я выжал деньжонок
как из дряхлых марьяжниц.
Но и так – воспевая село или вышки – воспеваю себя самого
и если бы стал я
воспевать все места где я не был и женщин которых не видел –
воспевал бы себя ибо во мне
пульсируют все места где я не был и женщины коих не видел –
и потому я сумел всех соперников растоптать и с дороги смести
безжалостно, без сожаленья.
И, как в Библии сказано "Размозжи змее голову"**,
так размозжил я голову человека который поверил мне –
и всех соперников растоптал смёл с дороги
помню: смежил веки и Господи прошептал – и нанёс
удар, и ударил ещё, и ударил
глаз уже не закрыв и не прошептав
Господи – и вышел, и был помню горд
что сердце бьётся спокойно во мне, как обычно.
Так бывало
всякий раз: сердце билось спокойно во мне
и я стал кем я стал теперь и уверен:
все законы природы на моей стороне и оправдывают меня.
_______________________
* Буштенарь - вероятно Буштень в Карпатах,Л.Б.
**См. Притчи Соломоновы.


             КОШМАР

Я бродил как по городу псов.
Псы, только псы появлялись на улице.
Справа – одни, слева – другие.
Каждый – с жёлтым своим портфелем
Шли по обе стороны, достоинства полные.
Удивленье моё было б невелико,
И не так велик страх, что вжимал меня в стены,
Если б по взглядам их на меня
Я не понял,что портфели скроены были
Из человеческой кожи.

                * * *

               ИОН ВИНЯ

            ЗЕВОК НА ЗАКАТЕ

Чаща поодаль молчала как стадо долина
лоно округлое смутное в инее склонов –
голая женщина в мягких подушках
надприродная что ли наседка вечерняя зорька
крыльями туч деревеньки прикрыла как яйца
кучкой с-под гузки бог сам с собой играл в кости
и обронил с-под очков деревеньку Гырчень

...С неделю потом ни один почтальон не трубил
в рожок зато всадник – вон-вон чёрный поп
верхом большаком волочит свои длинные ноги
вон вдали мычит стадо вон ветер долиной впряжённый
в колокольца завещанные небось отцом сыну
а вон...

Не уверен,но по всему судя – уже поздно
засветилось в окошке как в иконке изба там бедность
а хозяйство небесное всё уж позаперто на ночь
а святые поди отложили в сторонку на тучки
непогашенные свои трубки и поуложились
небось с жёнами
а в библейские-то далях стада
заскучали вон-вон взбираются
и взбираются и взбираются и взбираются по
тропинке под посвист кнутов и под окрик хайс-ча*
и раскатистых матюгов
_________
* См. украинское "цоб-цобэ".Так понукают волов.

            
             РЕЧЬ В ЗАЩИТУ БАБОЧЕК

Позвольте приблизиться мне к этой мирной бабочке
жить привыкшей между копытами позвольте приблизиться
к этому звону покуда не различу в нём мужчин с континента Гондвана
Позвольте остаться мне одному
до тех пор пока резчик по камню
меня не ударит по пятке
и тогда, да, тогда-то и разглашу
всё о том как плоды мерцают сквозь форму
как наивно в нас проникают предметы
сотворяя подробнейшее пространство
в котором однажды возникнет
наше отсутствие

                ДРОЖЬ

Вот пространство пустое как глаз мертвеца –
под небом упавшее
как боец, весь в крови.
Над ветвями в раздувшемся воздухе
ветер качнул
Солнце будто багровый цветок.
И увидел закат ты до самого дна
до кустов и до чертополоха чей дух
перемалывает все запахи.
Ты прислушался к звукам природы,всего
мирозданья натянутого как струна
по которой оно и скользит.
Плачут чувства реальности, призраки лгут.
Дай же бархатной ночи окутать тебя
словно ядрышко, косточку,
свою слабую тайну хранящую
и от страха под кожей дрожащую.
 
           * * *               

       ИЛАРИЕ ВОРОНКА

        БАЛ КОРАЛЛОВ

Сон прессует рубины на листьях глазастых
как разом бывает вспыхивает пламя голоса,
голубая урна окружённая склонами,
из тенистых растений проступает сукровица
леса в радугах прокапывают каскады,
через окна морей проглядывают недра земли;
рыбы с зубчатыми крыльями наточенными во мраке
рот – волокон моток сквозь длинные фибры воды
змеи растений качаются в песочных временах года,
иногда раскрывается зрелище в серебре – бал кораллов
смородина красных жемчужин и на ветках шарики крови
акулий смычок над водой поднимается я на виолончели
из осенних глубин рыбье золото в листьях кудрявых
медузы кренятся
и как чайные салфетки бархатны очертания
рыб-торпед
ток проходит по благоуханным фалангам
на илистых губах поцелуй устриц,
всё живое перепуталось в волосах вод,
губки откусывают от теней и спускаются в глуби
как войска наступают киты, водорослей серпентин ,
рыбы фосфоресцирует как светящиеся рекламы.

             ГЛЯНЬ-КА!

Сколь чувствительна стопа у осла
словно клавиши трогает камни копытцем
а походка – так качнётся бывает вода
в озерце, и любая тропинка привычна.
Грани гор пререзают паренье орлов
но зрачок у осла все объемлет высоты
зАмки скал не отпугивают его
знай несёт себе молча поклажу, но – глянь-ка! –
дикий крик вырывается из него
как из речки уже серебристой – чайка.


                * * *
                ЭРНЕСТ КОСМА
               
                ФОРТУНА

Жизнь продолжается зиг-заг Зигото этаж или матч бокс
но звёзды умерли всё же сгорели в тифу
визитная карточка с соболезнованиями как круг в бесконечности
дома носят траур на правой руке
почтальон разносит телеграммы и чёрная марка
станет некрологом в будничном существовании – так медленно
распадается
таблетка брома в зубах
танго уснуло в гробу
Было Фортуне 25 лет
капелла испанского кладбища напоминает дансинг
погребение состоится в понедельник в 11 часов
Разрушенье от боли родители брат сестра родственники друзья
которым ещё фехтовать флиртовать ещё жить
Эдисон не изобрёл ещё аппарата общения с духами
а TSF1 не достанет туда
грустные чувства ангелы с крыльями, подстриженные а-ля гарсон,
медицина беспомощная как безмолвие
сентиментальность в твердой валюте, умерший век, экспорт,
волны великосветскости и спортинга позже придут
дни без рифм времена года перестанут быть нумерованными
всё угрюмо как в баре запрещённом полицией
в бесконечно-безлунную ночь, где не будут уж петь серенад
лишь цветочные магазины зашибут кучу денег сбывая
венки, но города глянь не обвалились и солнце
восходит всё на том же востоке джаз-банды готовят новые шимми –
Ванкувер
всё ещё в Северной глянь-ка Америке и те же люди
по тем же улицам ходят где можно но купить
забвение, они более в Бога не верят, поелику презирают
дурные темперамЕнты – неподнятые кулисы
души и всё те же:
алкоголь и доллАры, состраданье, инсульты
и перитонит, и сожаленье о прошлом, пустое
как пустота, как ужасно офицером быть на гражданке
господи госпожа Космос слезоточивость фильма
__________________________
1 Вероятно ”T;l;coms sans frontiЕres” – «Телекоммуникации без границ».

обрубленная фактура тонна плаксивости розданная присутствующим
траурное сообщение как приглашенье на бал
скоро о ней говорить перестанут, память –
поезд сошедший с рельсов в Сибири идя во Владивосток,
13000 км, безымянные ветры перелистают листки календаря
электрическим жестом в механическом времени
бесполезном и неудачном, infortune.

                ПРОСПЕКТ

улица изобретенье
недавнее на которой
ребёнок Иисус продаёт
открытки c изображениями
Востока, провижу профессия
святой для Девы Марии не рентабельна
«Малый Вестник» вербует фабричных рабочих
на деревянных башмаках бегущая такая
дорожка но ты не в Голландии таверна
или песня расцветшая в под-
вале электротрамвай
уходит в Дамаск
      
                * * *

                ДЖЕЛЛУ НАУМ

     ТЕПЕРЬ ШТОРЫ ПРИЧЁСАННЫЕ БОРОДЫ

Теперь шторы причёсанные бороды красивых домов
а луна рана в брюхе у неба
теперь всякий палец – дорогущее яство
каждый голос – подписной лист
всякий художник – римский сенатор
теперь всякий поклон – сексуальные судороги
всякое утро – красное на горизонте бельё
всякий колокол – приглашение к сквернословию
всякая монашенка влюблена в фаллос одиночества
теперь словари должны завывать
теперь каждое стихотворение – бунтовской арсенал
лес – пятно на совести природы
у женщин 14 ног и 120 сисек
поэта щекочет тёпленький ворс отдохновенья
тёплая ночь, или другой ясный образ
теперь Бог на балах танцует наряжен
девочкой
у насекомых брючки из марли
и солдаты несут на верхушках штыков
улыбающиеся головки голландских детей
теперь ветер – употребляемая кокарда
фермер выхаркивает падаль горячечной засухи
молодые хозяйчики благоухают, отдают элегантными дамами
заводы скрежещут от массы своей
и всякий, кажется, камень мечтает о воздушных, поди, виражах.
Теперь супруга моя спит с радио
чей ус щекочет ей уши:
"безработица – это надо исправить
забастовки – развлечения масс игры для взрослых
голод – птица в кольце всяческих там букашек" –
и она говорит: ещё и ещё и ещё.

      ФИОЛЕТОВАЯ ПТИЦА ЯРОСТИ

Чулки из стекла на месте нашлось бы
и место для нескольких пауков
с роскошными подносами кружев
и персями в банках прозрачных
а в ладонях у прекраснейших женщин
спят медузы как в кратере потревоженного вулкана
Мы с тобой во время подоспеем к приёму
пройдём сквозь ночь как коробка с фосфором
на этом приёме что нас ожидает
наши тени будут изношенней обуви
бабочки как промокашки из нас высосут кровь
Все перчатки забыты, все веки
что любили мы так целовать
всё что обрёл я на Никогда
губы что до сих пор на груди у нас в виде колечек
растения выросшие во сне у нас на лице
в стаканах вода на попить
повешенные с руками как мел
В этом чёрном замке ожидают нас сумерки
их тишина рассечёт нам грудь из ваты и мглы
нас ждёт музыкальный ящик для мёртвых
восковые головы женщин которых
я ещё не встречал
плотные шторы за которыми можно спокойно
убить себя
пропавшая было в какое-то утро звезда
нас ожидает
ясный взор сомнамбул
Мы спали столько
что утратили привычку не двигаться

              * * *

       КОНСТАНТИН НИСИПЯНУ

          МЕТАМОРФОЗА

Вероника танцует на паркете сердец
Глянь вот она бабочка на цветке.
Вот – павлин изо всех своих сил
хочет вырваться из пламени перьев.
Вероника топчет ноты ногами
топочет на них как на волнах пловец.
Мелодии у ней слетаются обнимают
садятся на шею, на пальцы
Смотрит:
Букет аплодисментов
Вуаль с её тела спадает – с её
тела водоросли

      РУКА С РАСПЛЕТЁННЫМИ НОГТЯМИ

Я подпрыгнул сам над собой как над скалой
чтоб собрать в траве семечки
которые голос мой просыпал между пальцами
когда я наклонился с туфель твоих сдуть пыль.
Кто-то прошёл в моих волосах
рука с растрёпанными ногтями
подлиза-земля распластала язык
послушно
на коленях моих
и я перелистывал её как альбом фотографий.
Все пути перепутаны
Воды сонно храпят.
Из платка на ладони моей вознеслись
тени собранные с оград
я в бессонную ночь их сложил в узелке
чтобы преподнести небывалый сюрприз
тебе Иоанамария

                * * *

                САША ПАНЭ

         ИЗ ЦИКЛА "ПРИЗНАНИЯ"

                ***

Часы очистят от скорлупы время от фокусов ночи
Я закрою глаза я усну стану спать
Сон собранный в ложечки век
Сон онемевшие от резонанса грёзы
Сон волшебный океан
Сон пристанище от землетрясений в пучине чернеющих лилий
Сон корабль своим днищем канаву пророет в тебе
Распахнёт террасу тревог
Поставит на страже расшитое полотнище бесконечности
КАК СОЗДАТЬ ПОЭМУ В СТИЛЕ ДАДА
Для того, чтоб создать дадаистское стихотворение
Возьмите газету.
Возьмите ножницы.
Выберите в газете статью по размеру будущего стихотворения.
Вырежете.
Старательно вырежьте слово за словом, насыпьте всё это
в мешок и, встряхивая, перемешайте содержимое.
Скопируйте их для благопристойности.
Стихотворение запомнится
читателям, а вы станете
весьма одарённым, оригинальным
и тонко чувствующим
автором, хотя, разумеется, не понятым людям вульгарным.
 
                * * *

                ШТЕФАН РОЛЛ
               
                СПОНТАННЫЕ ВЕТВИ
me
От Луны не осталось уже ничего кроме шага твоего одного
В драпировке воспламенённых волос ты привиделась лесу
По вертикали – звезда, ночь пропавшая в зеркале и дурная примета:
С;вы в которых как в кубках пенится тень
Над столом этой ночи свет снимает перчатки: лилии
А с дуба на дуб – громоздящихся точно в птичьей клетке атлеты –
перепархивает в густоте темноты
голова твоя сгусток огня или прожектор
красоты

II
В этой реке валуны – головы львов
И вода – лист в невыплаканной слезе скалы
В гривах звёзд искры как дроблённые кости
А иловая антилопа устремляется к высям
Появляется в золочённом окне в облаках
Как воздушное чучело
Солнце осталось собой – головой красного буйвола
И слова до самого лба превращаются в пламень
В руках держишь стилет цветов
И возглас дух;в в твоём распростёртом объятии.

III
От лодыжки твоей до колена – небесная голень
А руки – павлиноглазки, оставшиеся золотыми
Такие мгновения вспыхивают и в рыбах
Закрой глаза, дай мне место в себе
и пусть двери отворяются и затворяются
как сады плодоносные
Это кто ещё горние рушит ступени
в час покуда король на коне сквозь твоё проходит кольцо
Я лицом обращаюсь к нему
Он приблизился тоже
Ночными шагами звёзд босиком
Кто это горние рушит ступени
В теле утра когда так ещё хрупки плоды
Я увидел
Королеву пожинающую проклятья

         Я РЕЛИКВИЯ

Пятьдесят годков воспоминаний
О верности, чести, дружбе,
любви.
Я реквием по себе самому,
с руками скрещёнными на груди
в их клокотанье спокойно
без крика.
Таким образом, может они родились
чтобы ласкать меня, чтобы ласкал
сам себя я спокойно вернуться
в мои дни
как в коридорах – наощупь –
со столькими статуями,
в которых – я сам
всегда я, всегда вы,
и любить себя в этом немом гаме моём
говорящем мне – все! – обо мне об одном.

                * * *

                ВИРДЖИЛ ТЕОДОРЕСКУ
   
                АБРАБА
 
АбрабA похож на лисицу которую смазали ломом по морде
Абраба – соленые слёзы в стакане
он похож на лисицу
на оленя и на буйволенка
и на подъемный кран
и на всё что угодно что стоит
в день базарный
ломаный грош

Абраба милый мой Абраба быть бы мог капитаном
остролицым
со скулами точно две тыквенных дольки
подвешенных к солнцу
над крендельной –
капитаном
перевозящим сокровища через Персидский залив

Абраба – законченный алкоголик
Напиваясь он ищет
свою неподвижную
нижнюю челюсть
а вернее сказать вдруг пропавшую нижнюю челюсть
что канула в чёрную вечность

А ведь будь Абраба ты морским капитаном с горячечной кровью
все сокровища мира
сквозь туманы и бури
могли бы спокойно пересекать Персидский залив

          ВДАЛЕКЕ ОТ СТРУЙ ВОДОПАДНЫХ

Боль от удара во сне от металла
от смеха и мрака
от ночного залива и обугленной хрупкой
скорлупы авантюр
от летучих мышей и гигантских полярных течений
от погребальных венков или трупов ещё не остывших
от пурпуровых крыл фульмината бьющих в небо средневековья
и линчёванных женщин утопленных в топях фекалий
от изломанных линий и постулатов Евклида
от моря исхлёстанного бичами рабов
или булл навощённых и вымокших после эрекций
от взмыленных грив лошадей возвратившихся из кавалькады
от прилива морского отлива морского и птиц
и наскальных плющей
от удара костлявой подруги муравьёв и термитов
поджидающей нас и грозящей в бою и во сне

                ***

Сверни на третьей улице направо, а потом
Налево поверни, и вновь на площадь эту выйдешь,
Где одиночества стоит безмолвная скульптура
Из камыша, где камышом дома глухие крыты,
Где камышовые скамьи и скверик камышовый
И память в шумных камышах запутавшись блуждает,
Потом опять начнёшь кружить в потёмках камышовых,
Опять направо повернёшь, потом опять налево,
И там, на улице одной, которой нет на плане,
Ты вдруг найдёшь и подберёшь своей невесты веер

                ***

На траву не ложитесь: после неё вырастают деревья
Лес не рубите: после него вырастает стеклянный город
Окна спят на стволах

                * * *
               
               ТРИСТАН ЦАРА

                ***
Человек повесился и наблюдает
Двух своих ног колыханье
Забавляется своими ногами
Он и рад бы тоже заплакать но
Он и рад попытаться бы приобрести
Громкое имя богатство
И волосы поздно остаётся одно проклинать
Вот и верёвка смотри не скользит
Господин Веденкинд
Тут же и лампа горит но ещё
не включилась
Заметила ужас но в этот момент
Как-то дёрнулось кверху тело и вдруг
сразу сладостно стало и детство

                ВОСКРЕСЕНЬЕ

Ветер плачет в печных дымоходах безнадёжный сиротский приют
Ты явись ко мне тихо как лодка проходит в кустах, еле-еле.
Как больничную простынь распростри голос твой знаешь тут
можно плакать без всяких причин сильно пахнет айвою и елью.
Расскажи мне про дальние страны
Про забавных людей
Про остров попугаев
Удивлением и весельем
Вновь наполнилась моя душа
Как бывает друг возвращается из больницы.
В твоём голосе – добрые старые женщины
А ладонь по груди блуждает моей как ручей
И мне нравятся приручённые твари
В зоопарке твоей души.
На мостках человек над водой наклонился там что-то насвистывает
И тепло и так радостно как если б в загоне ягня родилась
Голос твой усыпляет как бывает ребёнок
тряпичного убаюкивает слоненка
И покой настаёт как у колодца лошади пьют.
Вереницей проходят девушки из пансиона
У каждой в глазах отчий дом
Со съедобной едой и всей мал-мала-меньше сестричек
И цветочным на окнах горшком.
Под вечер по коридорам мороз пробегает
Как длиннющая хвост волочащая по плитам змея
Пруд нитками сшит
На поверхность выходят утопленники – утки взлетают в тиши.
По соседству родители дочку целуют, так хладнокровно
На прощанье ей дают наставления
Пруд совсем затянулся как если б замкнулись за девушкой
ворота монастыря.
Бульканье самоубийцы вспугнуло – замерли лягушки на миг.
Пойду надо встретиться с грустным поэтом, бесталанный к тому же поэт.

                ПОЕЗДКА

Чтоб тебя разнесло запоздалый дом
Над могилой девушки; в дыму оседающем медленно
Небо в тучах куры в панике дождь –
всё это знаки нам предназначенные
Ты бы хотела встретить седовласых нищих
и подать им милостыню
У тебя большие глаза холодные губы
Зеркало спрашивает тебя всё реже: ты уходишь? уходишь?
Здесь ведь четверо уходящих – кто куда.
На пути у них их – маковые плантации, тополя рассечённые молнией,
Реки, царственные мосты,
Край земли – склон обрывистый или провал,
Молотилки, амбары с едой и зерном, скот в сараях.
На той маленькой станции где сойдём тобой мы
Ожидает нас старый возница.
Ты в пути меня будешь расспрашивать о селеньях,
О корчмах и заезжих дворах
О вещах, про которые мой ответ тебе будет: не знаю.
Мы поселимся в старой саманке под камышом
где совьёт себе аист гнездо посредине над крышей.
Станем гостей принимать и сами ходить по делам
К примарю или в школу.
Будем коллекционировать летающих насекомых.
В лесу у нас водятся белки, медведи, олени
Дом лесника пустует
Будем видеть оттуда село
и ждать почту из Думбрэвень.
В поезде нервы сдают у меня, я хожу взад-вперёд, мне так плохо,
бзик такой, словно выбраться не могу из зарослей чертополоха.

                ДОСЮДА 13.39
            
ИЗ ПОЭЗИИ Interbellum





ИЗ ПОЭЗИИ ПОСЛЕВОЕННЫХ ЛЕТ
1940-х – 1950-х гг.
ФЛОРЕНЦА АЛБУ
* * *
Сегодня, июньским утром, в четыре часа поутру,
в час великого звона,
перед самым разливом света,
свод небесный тревожа
и спеша на всеобщий зов
двуногих,
четвероногих,
домашних и диких,
позвоночных
и земноводных, и распознавая
в их многоголосье – рык, пение или слово,
и трепетно омывая
свои белые трубы
в росе – Солнце восходит!
Пока из ветвей выбираются,
взлетают, царапают небо,
кричат и свисают с холмов голодные соловьи,
а следом за ними удоды,
дрозды и озябшие стайки
воробышков, серых галок,
длиннотелых лесных голубей –
Солнце восходит!
Слава!
Слава тебе, Земля!
Кланяемся всем полем,
вымокшими стеблями.
Слава тебе,
благосклонной к стадам своим и племенам,
которых ты снова сегодня
бережно к Солнцу выносишь.
МАРИЯ БАНУШ
ГОРИЗОНТ
Самовзрыванье красок и опьяненье солнца,
и смерч, как у Ван-Гога, огнист и бирюзов.
Серебряною гранью за край полей несётся
уходит в бесконечность глубокий горизонт.
Он ищет форм под небом, смещённым вбок куда-то,
больших и многозначных, как облаков распад.
И мир он рассекает, как расщепляют атом,
в котором дремлют силы земные, но не спят.
Прибой, лишённый брега, всё круче забирая,
встревоженное сердце омыл и подхватил,
и в преизбытке счастья восходит по спирали
навстречу ливням солнца и утренних светил.
МИХАЙ БЕНЮК
ЗЕМЛЯ
Земля, доколе можно кровь сыновью
В запое пить, заливши берега?
Ты слышишь плач? То плачут нашей кровью
Пруды, озера, ручейки, река!
Доколе пожирать тела людские?
Поверх кладбищ, засыпанных тобой,
Кладбища поднимаются другие –
Другою возведённые бедой.
Ты памятью погибших душ бессмертна,
Их смерть в свою переливая жизнь.
Уводишь нас — несчётно и несметно —
Во тьму и вглубь, и дальше, вглубь и вниз.
Земля, из тёмных глин твоих мы вышли,
И небосвод над нами засиял,
Открылся всеобъемлющий, всевышний
Порядок по названью – идеал.
Иль до сих пор мечта недостижима?
и нами правит не она – но ты,
Ввергающая нас неумолимо
В глубины недр, в пучину темноты?
Я стар. Я слышу голос твой. Я жду.
Зови меня, земля моя. Иду.
СОЗВЕЗДИЯ ЗОДИАКА
Мне не хватает слов, чтоб славить вас.
Так мал я, так ничтожен перед вами,
Что этого не выразить словами
В ночи, когда закатный луч погас.
Вы тёмную зажгли над нами высь,
Плеснувши в пламя звёздного мазута,
Вы бездну осветили нам – как будто
И в самом деле в ней какой-то смысл.
И, обратив к вам мысли и сердца,
С надеждой и проклятьем смотрим в небо,
Как будто на Весах — ковриги хлеба,
А в крынки льётся молоко Тельца.
Как будто Лебедь выплывший – вот-вот
Нам песню лебединую споёт.
РЯДОВОЙ
Недолго простоял кленовый крест,
Но ель шумит и лечит сердце вдовье.
Не знаю, право, может, смысл и есть,
Чтоб ель в моём стояла изголовье.
Певец, не избалованный судьбой,
Искал я смысл страстей и слов значенье,
И правду — в том, чтоб в справедливый бой
Идти простым солдатом в ополченье.
РАДОСТЬ ЖИЗНИ
Судьба – она согнёт покорно спину
И выпрямится, снова угрожая.
Но сердцем и трудом пытай судьбину
Лишь там, где ожидаешь урожая.
То помощь оказав, а то мешая,
Несёт природа солнце, снег, лавину,
А ты бери и мни её, как глину,
Руками и умом преображая.
Ищи, как ищет саженцев садовник, –
Кому доверить ношу прав сыновних
И сад, и отдалённые плоды.
И, выбрав, завещай ему всё это,
Чтоб в исполненье твоего завета
Познал он радость жизни, как и ты.
ВРЕМЯ
Не только солнце, и луна, и ветер,
И скалы, и пески на целом свете,
Ещё – надежда есть, и смысл в надежде,
Которого нам не хватало прежде.
Надежда нынче – времени примета,
Как бы её ни затопляла Лета,
Как ни молол бы старый мельник – Кронос.
Надежда. Из зерна растущий колос.
ШТЕФАН АУГ. ДОЙНАШ
МОЖНО!
А можно ли дышать на дне болота?
Да, можно — в камышинку, в этот гибкий
позолочённый прутик, грязный лучик.
Берёшь его меж губ, как равнодушный
и сонный херувим — фанфару света,
розовощёкий ангел, только крылья
да голова, художник помещает
его обычно сбоку где-то, сзади,
на облачке, таком лазурном, лёгком,
декоративном...
Впрочем, может статься ,
что камышинка, в этом липком иле,
вдруг колос даст, и маленькая птичка
усядется клевать, щипая, зерна.
На берегу — из пакли и соломы
уже глазеет пугало в засаде.
ЧТО ПРОИЗОШЛО У МЕНЯ С ДВУМЯ СЛОВАМИ
– Останься, — я сказал цветку, — ты Богом
как щит мне дан, меж прочих слов звеня.
С тех пор цветы взбухают по дорогам
и наполняют слабостью меня.
Мне в древней дароносице случайно
открылся дух — плоть съели комары.
Я оттолкнул, отвергнул слово т а й н а
и стал отмычкой с той поры.

АКВАРИУМ
Заря медвяная, и пена ,
и галька, что как кровь горит,
зефир, порхающий бессменно ,
и волн баюкающий ритм.
Восходит солнце и заходит ,
закат зальёт собой залив ,
кометы в небе колобродят,
мелькают, глуби озарив.
Здесь все равны: волна и омут
икрины, рыбы, блеск и хлам,
в урочный час проходит голод,
как по таможням, по телам.
Вдруг хлопнет, как орех каштана,
коралл, и снова – блеск, туман ,
и всё прекрасно.
Океан
стоит во рту Левиафана.
               
                * * *

           ВЕРОНИКА ПОРУМБАКУ

             МНОГОГОЛОСИЕ

Есть мощные оргАны, звучащие в пространстве
Консерваторских залов, соборов и дворцов,
Поющие о славе, о храбрости и чванстве
Эпох и межвременья, героев и лжецов.

А есть органы речек, озёр и междуречий,
С их звукорядом трубок певучих тростников,
Они полны печали какой-то человечьей
И робкого шуршанья первоначальных слов.

И есть орган свинцовый, в котором слышен будет
Глухой, последний выдох глагола моего.
Я вас любила, реки, я вас любила, люди,
Я родину любила – её сильней всего.

И голос мой угасший вернётся к вам обратно,
Когда в многоголосье эпох, веков, годов,
Певучей камышинкой, усиленной стократно,
Он прошуршит свой шёпот первоначальных слов.

                ОТВЕТ

Нет, точка под вопросом – ещё не знак ответа.
Да нам ещё и рано тот самый ставить знак.
И я не однозначна, как зной в разгаре лета,
Как белой ночи бледность, полярной ночи мрак.

Уж за полночь. И тихо. И больно саднит веки.
Усну. И тут же буду опять пробуждена
Рассветом – тем же светом, что вызволил навеки
Прапрадедов из глины, из тьмы земного Сна.

В моей душе сомкнулись и дерзкий дух вопроса,
И дух успокоенья, ласкающий впотьмах,
И древний дух страданья, что может быть распознан
В молитвах наших предков, роптаньях и псалмах.

Нет, я не однозначна,как зной в разгаре лета,
И мошкарой над лампой кружит вопросов рой,
И звёздочкою дальней, как точкою ответа,
За веком век мерцает рассвет перед зарёй.

               ***
Под куполом немых высот полярных
Гляжу: вдали остался порт родной
С его дымками, мглой платформ товарных,
Гульбой, моряцкой песней озорной.

Так мой корабль погиб в волнах коварных?
А там, в кораллах, блещет компас мой?
Да я ли это? Крылья за спиной
И притяженье высей планетарных.

Мне холодно. Мне холод кости точит.
Безмолвие бездонной белой ночи,
Где леденеет крик среди миров.

Два крылышка – как два кристалла соли,
Да высота, да под ногами зори,
Где в гейзерах окаменела кровь.

    СТЕНА БЕСТЕЛЕСНЫХ ТЕНЕЙ

Счастлив был иконописец,
Чудо принявший вовек.
Небеса встречались с адом,
С тенью свойной – человек.

Тень моя – без тела бродит
У дверей, у той черты
Между бездной вечной смерти
И мгновеньем темноты.

И не знаю, из какого
Сыплет облака такого
Пыль,делювий с высоты...

Я молчу или рыдаю –
Нет ответа мне в мирах,
И не знаю, где я... Ах,
Я ли это или прах,
Лёгкий пепел
Камня,
Плоти –
На семи летит ветрах...

           ПАСЬЯНС

Карты, карты – всё те же карты!
Плутовство,
Шёпот и слёзы,
Радость выпавшей вдруг десятки
И двусмысленность этих двуглавых
Королей, валетов и дам.
(Берегись! Они что-то замыслили!)
Карты ближней и дальней дороги,
С которой уже не свернуть.
Ты нашёптываешь, раскладываешь,
Перемешиваешь, перекладываешь,
Умоляешь судьбу, ей доверясь,
Не доверяя ей,
Горячась,
Протестуя
И забывая при этом,
Что карты – все те же карты! –
Ты своей тасуешь рукой.

                * * *
           ВАСИЛЕ НИКОЛЕСКУ
 
               ЧАЙКА

На волне, над глубью вод бездонных,
На просторах гулких и бездомных
Облачком, предшествующим зорям, –
Птица невесомая над морем.

Дымной кистью контур обрисован,
Словно дальним высям адресован –
Как душа, висит она над морем
Где-то там, почти в потустороннем.

          ВЕСЕННЯЯ ПЕСНЯ

Всё расцветёт – в густой росе потонут
цветы с их влажной тяжестью бутонов,
под утренним дождём, под мокрым солнцем,
когда оно улыбкой губ коснётся,
всё расцветёт под лёгкой синей сенью,
под каждой крышей, обданной сиренью,
под суетой садов многоголосой,
всё расцветёт надеждой, светлой грёзой,
взлетающей под купол небосвода,
как голубая песенка, свобода...
         
             АНТИЧНОЕ

Справедливости ради Эдипу пришлось
Сфинкса убить и вырвать ближних своих
из его когтей;
справедливости ради потом пришлось
глаза себе выколоть и солнце в них погасить.

      МУЗЫКА,НОЯБРЬСКИЙ ТУМАН

Что случилось? – мечется листва.
Что случилось? – птица птицу мучит.
Что случилось? – слышатся слова,
Музыку закрывшие, как тучи.
Что случилось? – шёпот с облаков.
Что случилось? – стонет буря в море.
И земля в пятьсот колоколов
Бьёт в ночи, вопросу глухо вторя.

        ГЕНЕЗИС

За окраиной каждого слова
начинается море молчанья,
накреняется времени башня
и смолкает душа вещей,
начинается море молчанья,
зной, пустыня, лишённая тени,
пески
тоски и забвенья,
начинается пустота,
обвал, провал в никуда...
Где ты, слово,
расцветшее слово,
что, придя, одарить нас готово
чудесами и красками мира,
лентой радуги их обвязав!

         КОСТЁР

Чтобы только больше не видеть
этих зверств и невинных жертв –
этих распятых на кресте,
бичуемых у позорных столбов,
сжигаемых в печах крематория.
Чтобы только больше не видеть
этой колючей проволоки,
этих пуль –
я готов сам пойти на крест,
быть повешенным в день чьей-то казни,
гореть над костром
и развеяться пеплом в печах крематория,
и колючей проволокою свой лоб увенчать,
и грудь подставлять мишенью
на учебном плацу,
где муштруют карательный взвод.

                МИФОЛОГИЯ

Ты, безумец, голубя сердце живое проглотивший чтобы летать
где они, твои голоса из подвала души и Луны
свет прозрачный в который смеясь облачался от пят до макушки
бурей сорванный
змей
зеркала миражей рассыпанных землетрясеньем
времени
медвежата, и волк как в гипнозе застывший на ветке
персидские жеребцы сумасшедшие пластиковые белк и
почтовый рожок на развилке вопящий сквозь вьюгу
тесто замешенное богами, хлебный запах из печурки в три
чурки
качели – ты сО страху чуть там не умер, дрожащая звёздочка
крови
пейзаж с лошадью засасываемой болотом
форели которых ты никогда не поймал
клубком свернувшийся мальчик на раннем рассвете
с рогаткой в кармане и семечек горсткой в другом
окружённый навроде Святого Франциска всеми птицами мира –
где они? где той лазоревой песни слова?

                ЮБИЛЕЙ

Пиратский пир.Гром.Грохот.Стены треснули.
Сияние свеч. Блеск в непроглядной мгле.
Скелеты роз в трёх вазах на столе,
За ужином с пустующими креслами.
 
                * * *
 
              АУРЕЛ РЭУ

             МОЛЬБА ПОЭТА

В полночный час, найдя свою звезду,
войдя в неё, молитву зачинаю:
Пусть хлынет в кровь таинственная сила,
дарующая статуям прозренье
и радугой, повисшею над полем,
пронзающая сердце, раскрывая
его, как налитой бутон тюльпана,
благоуханье по миру неся,
пусть в окнах по цветку горит большому,
вселенная – в любой любви пылает,
пусть гулким будет, как небесный купол,
единственное, найденное слово,
что я готовлюсь миру подарить...

Огонь звезды уже воспламеняет
мне голову.
Я выхожу и вижу:
рассвет на башнях города стоит.

           ИКОНОСТАС

Вижу,как сам себя за руку взяв,
Иоанн Креститель
с иконы уводит себя.

Вижу, святой Иоанн
сам несёт свою голову
на овальном подносе,инкрустированном рубинами.

           ПУТЬ МОЕГО ДЕДА
   ВОЗВРАЩАЮЩЕГОСЯ ПО ВЕСНЕ ДОМОЙ

Дедушка видит дымящий костёр
мы бросаем в огонь зелёные листья),
и пойдёт на него и не собьётся с пути,
как бы встречный ветер не бесновался.
Сегодня у деда большой и ответственный день.
Он собрался с духом, но ветер
пламя к земле прибивает,
и дед, пригибаясь,на кочку похожий,идёт
по пояс в земле,через поле,а выдернуть ноги из почвы –
сил не хватает.
Глаза его видят не выше травы,
он – наполовину всадник, а на половину – прости меня
господи,заяц какой-то хромой.

Раздуваем огонь,чтобы дедушке сократить
путь – напрямки через долгие годы домой.
Ни мешка с мукой на плече у него, ни острой косы,
только птицы окрестных рощ его окликают.
Дед знает все звёзды наперечёт,так что если застигнет
ночь
о том,чтобы он заблудился не может быть речи.

Лошадь бы выслать навстречу —
да где же здесь лошадь возьмёшь,ещё на ночь-то?..
Вот и светит ему огонёк,костерок,струистое пламечко.

               БЕЛОЕ

Поезд уносит меня по снежной стране.
Люди спят. Я стою у окна,
погружённый в их сон, в самого ли себя
или в звёздное небо,
и думаю, как я неотделим
от их мыслей, подернутых дремой,
от их рук
и прикрытых век.

Запакованы в ящик на железных колёсах
мы летим – впереди Млечный Путь.
Надвигается ёлка собора,скала философии,
нескончаемый рёв...

Люди спят. Может,самое время рвануть
рукоятку стоп-крана?
Но прервётся ли он, убегающей жизни разгон?

Я бы мог сойти не спеша
и по сказке отправиться белой,
и когда-нибудь где-нибудь встретив меня
с головою больной, как в июне луна,
с головою безумного Лира,
гневно спорящего с грозой,
старики бы сказали:"Да это ведь он,
он отбился в пути,затерялся в миру,
позабыл своё имя,но всё-таки вы
не гоните его;приютите...

       ДРЕВНЯЯ МОЛИТВА

Господи, ты ниспослал снегопад!
Господи, белое снова над чёрным!
Господи, зло во добро обрати!
Господи, успокой мою душу!
Все наряжайтесь! Как поле, как дом –
В Деда Мороза. Господи, дети,
Дети тебя нам явили – слепив,
Дав тебе форму, на всех перекрёстках.
      
   В ВООБРАЖАЕМОМ МУЗЕЕ

Кости, кости – пустые свирели
не для пения,
а для вскрика.

Камни, камни – холодные грани,
наконечники копий, похожих
на ракету летящую
над землёй.

Мотыга.
Колесо.
Моя чёрная авторучка.
И на каждой ступени – череп.

И всё же
через 1000 тысяч лет
опять запевает в снегах,
как в листве, дыханье весны,
пляшут дети вокруг костра,
и почти как в апреле –
ходят люди под красной луной,
заклиная её по-птичьи.

И опять
меня северным ветром обдаст.

И опять я живу,
счастлив или несчастен –
только вовсе не из-за куска добычи
и победы над ближним.

Так шагаю я сквозь века.

Между мозгом и осью тела –
отвес,
погруженный в меня,словно в солнце.

Распрямляюсь,выше расту.

Купол мой
принимает сигналы сердец –
неземных,
тех,что звёзды как братьям нам шлют...

Звёзды, пчёлы мои золотые!

       ЧУДЕСНАЯ ЧАША
Чаша,в которой плавилось олово,
золото и серебро,
в которой кипел,клокоча,металл,
как нежное молоко,
и в адском рёве,и в гулком молчанье,
скрытый от слуха и глаз,
в парах спрессовывался,крепчая,
отвердевал алмаз, –
эта чудесная, эта сверхпрочная
чаша в конце концов
сама расплавилась,испарилась,
не оставив следов.

        ДОСПЕХИ ВЕЧЕРА

На колено в полумолитве припав,
я задумался, с моей склонившись звезды,
накренённой как буй –
вам понятно,
о какой я звезде говорю?

Я, увидел себя в беспредельных краях
и склонился в полумолитве.

Мозг мой перекликается с этой звездой,
он с ней связан сотнями нитей.
И свисают незримые провода,
как всемирные громоотводы,
проникая из глубей небесных шаров
в глубь Земли, начинённой металлом.

И всё чаще,всё чаще мне больно смотреть
на повисшую,в бездне летящую тень
моей жизни и нашего века.
Я её различаю – летучую тень
в стае древних теней, что как рыбы скользят
среди звёзд,над подводным ущельем.

О судьба моя,
невод опущенный в тьму
сверху, с призрачного фрегата,
проходящего где-то в нездешних краях,
Зодиак задевая кормою.

Но я вижу в том смысл,и я верю в тот смысл.
И я знаю,что должен ещё накренить
жизнь, вторую её половину.

        ИЗ ПОЭЗИИ БЕССАРАБИИ 30-Х гг.

             ЕМИЛИАН БУКОВ

                ***
Пить хочу – словно жажду лечу.
Из трёх чарок напиться хочу.
Из одной – Млечный выцедить Путь,
из другой – женской страсти глотнуть,
а из третьей, на посошок –
человечности свежей глоток.
Всё испить я хочу, ты пойми.
Всё – отсюда до края земли,
ширь просторов и влагу ключей,
и сиянье гранёных лучей.
                1932

       СБЕЖАВШАЯ БАЛЛАДА

Мой город распят... Я один на один
с оконцем тюремным –
а с солнцем нет сладу!
Я арестован и буду судим
за простую балладу.

Нет, не простую!
О Ленине в ней
рассказывал я рабочему люду...

Прекрасен Дунай.
До скончания дней
его берегов не забуду.

Когда в свои двадцать каких-нибудь лет,
безудержный, дерзкий и ловкий,
дунайскою поймой плывёшь, а вослед
лягушки кричат твоей лодке –
в глухих камышах зарождается свет
и песни, что хлёстки, как плётки.

Ах, славное время!
Явись, обниму
я стать твою,город Килия...

Шаги в коридоре,а чьи – не пойму.
Он входит – агент Илие.
Что ж, взбучка – не рыбка, но ешь её,
ешь взахлёб,хоть и без аппетита...

Потом меня в порт он ведёт,
его плешь
от усердия пОтом покрыта.

А вот и судёнышко.

Ужас вселя
в сержанта конвойного, –
еду.
Он – парень как парень, и я не свинья,
мы чинно заводим беседу.

Но вижу:он полон тревог и забот –
возил и бродяг он,и вОров,
но как бы со мной ему сладить...
И вот
гайдуцкий взыграл во мне норов.

Пожалуй,расстанусь я с ним не простясь,
пока его зноем сморило,
пока в трибунале не хватятся нас.

Стоянка... Галдёж Измаила...

Рекрутская баржа... Уплывший причал...
Счастливо, сержант, оставаться!
Тебя, Измаил,
я бы расцеловал,
но ждут меня,знаешь,в Галацах.

Прекрасен Дунай.И по двум берегам
простор его великолепен.

Лети, торопись,прорывайся к сердцам
баллада,смахнувшая цепи...
                1933

        МОЛИТВА РАБА

День и ночь –
ночь.
Господи,
вот:
свету – как кот наплакал.
Господи,
взял же ты нас в оборот –
солнце садится
и солнце встаёт
в небе,покрытом мраком.

Чтобы ты лучше слышал,
я
взобрался на колокольню.
– Господи, слышишь?
Сними с меня
этот намордник! Довольно!
Боже,
на ангельских крыльях спустись
или на цеппелине!
Только смотри не задохнись,
не подорвись на мине!
Вмиг вознесёшься на Млечный Путь,
брошен
взрывной волною.
Господи,
пушки – от дьявола:
чуть
зазевался – и чёрт с тобою!
Так что, уж если собрался ко мне,
Господи, –
в добрый час!
Но – на войне как на войне –
не забудь свой
противогаз.
            1938

            * * *

        АНДРЕЙ ЛУПАН

       ДОБРЕ И КОЗЁЛ

У Добре на задворках был козёл,
паршив и зол,
с неслыханным усердьем
творил он массу пакостей соседям.

Чуть зазевайся – тут как тут рогатый.
Лишь грядки закудрявились у хаты –
перемахнёт забор без проволочки,
и вот уж ни листочка на росточке.

Посадит деревцо сосед-крестьянин,
корпит над ним,бывало,к солнцу тянет,
а этот бешеный козёл,
глядишь, на огород зашёл —
и сломлен саженец и гол.

А как-то раз такое натворил,
что стал нам белый свет не мил:
в открытое окно залез к ребёнку
и всю из-под него сжевал пелёнку.

Скандал и караул на всю округу.
— На что ты держишь у себя бандюгу?
Ведь этот ирод-живодёр
нам разорит и дом и двор!

Но Добре нам в ответ – кулак
и объясняет так:
— Он тем и дорог мне как раз,
что больно уж на пакости горазд!

И сам при том такую скорчил мину,
что стал похожим на свою скотину!

          СТАРЫЙ ДРУГ

Мой давнишний друг
ходит насупившись,
с головой, накренённой вперед,
и согнутыми плечами –
точно тащит привычную старую ношу.

Он с упрёком приносит в мой дом своё
«здравствуй",
как тисками сжимает мне руку,
сверлит взглядом – не упустил ли чего,
в чем сегодня я вновь провинился?

Как в былых наших жертвенных битвах,
взывает к заветам аскетизма,
чтобы снова они нам очистили сердце,
охраняя от ереси,
от равнодушия
и модной игривости жизни.

Конечно,снова я виноват.

Есть,мол,и другие,
другие –
с их многотерпеньем,
а потом эти ещё,молодые –
с выдумками и самомнением...

Десятки лет,
с жестоких троп подполья,
я знаю его таким –
суровым и непреклонным,
обязавшим себя
стрелку времени подправлять.

Когда-то в ответе он был
перед другими
за каждое своё слово и каждый поступок,
за наш будущий день...
И старость вновь кладёт ему на плечи
своих забот нахмуренную тень.

С тяжёлым сердцем слушаю, молчу,
мне жаль,что время он не понимает,
окоченелых радостей его
там,на краю тернистого былого.

Нам нелегко даются эти встречи.
Но мне известны вещи погрустнее –
свидания втроём,когда средь нас
тот третий друг сидит высокомерный,
с довольной иронической улыбкой,
в которой время – как там ни крути! –
а выглядит уж слишком облегчённым
и чуждым неуживчивому другу,
чьё сердце
пусть наивно стонет,
но верно бьёт в груди.

              * * *

          ДЖОРДЖЕ МЕНЮК

            БАЛЛАДА
Ты,олень с горящим взглядом,
смерть твоя почти что рядом...

Белолобый и глазастый,
Что ж ты хвастал,что ж ты хвастал?

Ты рогами рвал кору
на осинах поутру,
не опознан,не замечен,
ты встречал на тропках вечер,
у зелёных берегов
воду пил из родников,
и роса твои следы
окаймляла у воды.

Как тобой гордились лани
на берёзовой поляне,
и тяжёлые рога
наводил ты на врага.
И на звон твоей красы
мчались коршуны и псы...

Жил ты – весь собой кричал!
И об этой громкой тайне
людям дятел настучал
и ручьи поразболтали.

Всколыхнулся тихий дол,
гул трембиты вдаль пошёл,
подымаясь до небес,
он наполнил тёмный лес.

Закачался бор,как море –
зов трубы и пёсьи морды,
люд лесной наполнил тропы,
крик сорок и грохот дроби
по оврагам и в кустах:
Тара-pax! Tax! Tax!

Как глаза во тьме тонули!
А по векам – плети веток,
и входили в тело пули,
и цветы головки гнули
над тобой,олень трёхлеток!

Тень твоя лежит на водах,
мошкара звенит над тушей,
и победный рог пастуший
разрывает тёплый воздух,
и вожак собачий спит
у разбросанных копыт,
ты в траве ночной распластан...

Что ж ты хвастал? Что ж ты хвастал?

Ты, красавец,и сегодня
Мчался б тайно и свободно,
и,пригнув ногой осоку,
пил бы воду из потока.
Лёгкий след твоих копыт
лесом не был бы забыт.

О мальчишка мой глазастый,
что ж ты хвастал...

         (перевод А.Бродского и Л.Б.)
         

                * * *
      
              ПАУЛ МИХНЯ
      
              ВЕСЕННЕЕ

Как почка,нарождённая на ветке,
по-детски открываю я глаза,
и миром очарованный навеки,
как в озеро,бросаюсь в небеса.

Но я и сам – окно небесной дали,
открытое лугам, ветрам, весне,
в меня большое небо упадает
и целиком вмещается во мне.
               


                ПРИМЕЧАНИЯ

                АРГУМЕНТ
Эта книга не была «задумана и подготовлена», она сама себя
собрала во времени и жизненном пространстве переводчика и
большинства представленных здесь поэтов – из дружеских встреч,
совместных поездок и выступлений, из публикаций в бухарестском
русскоязычном журнале и издательстве «Румынская литература», и в
московских журналах и сборниках на протяжении двадцати пяти лет,
Понятно, что такая антология не может претендовать на полноту и
отстраненную объективность;она скорей отражает эстетические
ориентиры и личные привязанности переводчика,нашедшего в
румынской поэзии 60-х – 80-х годов много близкого для себя – как в
поэзии, так и в богатой душевностью и человечностью литературной
среде той, уже ставшей историей, жестокой и трогательной эпохи, когда
одни, может быть, только поэты, грустя всем своим бытием, хотели и
ещё умели понимать и любить друг друга на леденящем морозе
огромных пространств соц.-лагеря.
Добровольная, в отличие от прошлой, вынужденной, обновленная
политизация творчества и колом выперший донельзя национальный
вопрос – изменили общий облик румынской поэзии, да и – лица
отдельных поэтов из тех, что сменили прекрасный, одухотворённый свой
лирический образ на маску великоримлянина или велеречивого
проповедника, а то и просто – мошенника с базара Липскань. Но это уже
ни к поэзии, ни к прекрасно-ужасному прошлому отношения не имеет.
Впрочем, и сам переводчик не остался прежним: предчувствуя и
«соскочив с подножки" летевшего к пропасти поезда русской
словесности и начав к 1981 году писать на языке идиш, – он, спустя
быстролётное десятилетие самым логичным и природно-естественным
образом обнаружил себя на борту самолёта авиакомпании «Эль-Аль», и
теперь лишь с лёгкой печалью вспоминает былую свою дружбу с
поэтами страны его рождения, в которой он успел побывать подданным
короля, – вплоть до года 1940-го,до самого того июньского дня, когда
Пётр Антипов,русский танкист,на грохочущем полном ходу перемахнул
через Днестр и "освободил» под Тигиной еврейского мальчика,позаботясь          тем самым и о себе,то есть заранее подобрав будущего мужа для своей дочери, родиться которой ещё суждено было лет через пять, а выйти замуж за указанного, уже взрослого и советского гражданина – через четверть века. Сегодня там, в исчезнувшем СССР, из названных скромных,но исторических фигурантов никого не осталось:ни Петра Антипова, давно покинувшего им изъезженную – от Монголии до
Бессарабии – землю; ни бежавшей потом из Московии (спасая своих  детей) его дочери; ни мужа её нерусского, чем-то всегда тому танкисту подозрительного, посколь постоянно бубнил себе было под нос какой-то – что ли цыганский? – мотив  и ещё сегодня под тот старый стишок чуть не слёзы льёт:
Je regrette l’Europe aux anciens parapets…
(Строка из стихотворения Артюра Рембо "Тоскую по Европе и её парапетам"_

                Л.Б. Акко, Март 1993
***
К СТИХАМ ДЖОРДЖЕ БАКОВИИ
Стихотворение "Plumb" ("Свинец") как высокий образец
герметизма в довоенной румынской поэзии

               PLUMB

Dormeau adinc sicriele de plumb,
Si flori de plumb si funerar vestmint –
Stam singur in cavou... si era vint...
Si scirtiiau coroanele de plumb.

Dormea intors amorul meu de plumb
Pe flori de plumb, si-is inceput sa-l strig –
Stam singur linga mort... si era frig...
Si-me atirnau aripile de plumb.

***
Вариант перевода стихотворения "Грустный вечер"
ГРУСТНЫЙ ВЕЧЕР
Рыдала женщина и пела
В глухом и сумрачном трактире
Среди блуждающих улыбок.
И всё вверх дном стояло в мире...
И в грохоте цимбал и скрипок
Рыдала женщина и пела.
Рыдала женщина и пела....
1 Сожалею о Европе с её старыми парапетами... (Артюр Рембо. "Пьяный корабль").
Мы были сборищем печальным –
В дыму густом, ползущем низко,
О светлом грезили, о дальнем...
И в гуле, в эхе сатанинском
Рыдала женщина и пела.
Рыдала женщина и пела,
И всё вверх дном стояло в мире...
Мы ждали... Мы двумя руками
На стол упали, а над нами
В пустом и сумрачном трактире
Рыдала женщина и пела.

                ***

             К ДОСОВЕТСКИМ СТИХАМ ЕМЕЛИАНА БУКОВА
    (Из предисловия автора к своему давнему русскому изданию)

"То,что вошло в мои три сборника стихов,изданных до освобождения
Бессарабии(1940 г.) – «Труд кипит», «Речь солнца» и «Китай», —
далеко не всё из написанного,опубликованного в периодике или
оставшегося в рукописях во время моего участия в подпольном
комсомольском движении (УТЧ).
Многие из этих стихов переведены и изданы на различных языках, но
многое ещё не известно русскому читателю. Есть и такие стихи,
которые в советский период не печатались даже в подлиннике по той
причине,что их автор не располагал и ещё не располагает рядом
стихотворений, напечатанных в периодике до 1940 года. Теперь то и
дело находятся газеты того времени с моими затерявшимися стихами.
 Ниже предлагаются читателю стихи тридцатых годов,
которые впервые печатаются на русском языке.
                Емилиан Буков, январь 1981

              К НЕЖНЫМ СТИХАМ ГРИГОРЕ ХАДЖИУ

    Летом 1985 я (Л.Б.) – опять по делам переводческим – оказался в
Румынии, а побывав там да сям, уже и в Констанце, где случайно в
редакции газеты узнал о недавней (всего несколькими месяцами ранее)
нелепой смерти в Бухаресте поэта и друга моего Григоре Хаджиу.
Странно,что в самой столице никто не мне об этом и не обмолвился.
Горевать на эспланаде при море тут было мне не с кем, и я, слоняясь
по вечереющим дальним улочкам,набрёл у какого-то пустыря на "бутой" –
картина, знакомая мне по бессарабскому детству: выпряженная и скучающая неподалеку лошадь,а на телеге большущая винная бочка, на горизонтально
откинутом заднем бортике глиняная кружка и нарезанная брынза на хлебных
ломтях, несколько неочищенных луковиц...
    Клиент я в этот час оказался единственный, хозяин "заведения"
тоже не торопился,ну лошадь,к "застольным" таким ожиданьям привыкшая...
    Вернувшись в гостиницу, я решил записать набормотанный было
в уме – пока угощался и повторял по сходной цене – текстик, и...
обнаружил, что стишок-то, вот те на, на молдавском.
   Дня через два-три он был напечатан в той же местной газете
газете, но уже на румынском, то есть не кириллицей, каковой
пользовалась в советское время "лимба молдовенясэ", а латиницей, коей
здесь, в этом городе Томис записывал с 8-го по 17 гг. н. э. свои скорби
ссыльный и одинокий Овидий... Там,на приморском променаде, он и стоит по сю пору, невесть чего-кого дожидаясь.

P.S
Румынская орфоэпия не полностью совпадает с графикой латиницы, поэтому - нарушая орфографию - попробую набрать текст как транслитерацию.         

                LA BUTOI
 
                In memoria lui Grigore Hagiu

Unde yesht', mey Grigore?Am venit, shi nu te-is  gesit
Nich' la Bukuresht',nich' la Kluzh,nich' la Konstantsa;
Probabil te-ay dus ynt'un sat, ke-ch' yubyay
Kopach' shi  tseryne,
Dar nimen' nu-m' poate da vre'-o informatsiye
despre satul achel.

Nich' o indoyale:te'ntorch'
Ku prima ploaye de toamne,sau,bine,
ku gyshte selbatiche
primevara, sau vara viitoare, au putsyn may tyrziu,
la yncheputul
uney yere nou
dzheolodzhike – dar nu pot s'te ashtept
may mult dekyt py'n duminike syara . . .

             Фу, ерунда какая!
               
   А вот мой русский перевод, фонетически - выерсия:


                У БОЧКИ

                Памяти Григоре Хаджиу

Где ты, слышь ты, Григоре?
Я приехал,а тебя не застать
ни в Бухаресте,ни в Клуже,ни в Констанце;должно быть
маханул ты в какое село,
потому что любил ты,я знаю, деревья и землю.
Но в какое — мне никто тут не может сказать.
Ты, конечно,не слишком задержишься там —
возвратишься
с первым осенним дождём или,ладно,со стаей
диких гусей по весне, или малость позднее,
к началу там новой какой-нибудь эры
геологической — но ведь я, как всегда,здесь наскоком,
мне обратно — софийским,в четверг…

Вот и сумерки,
так что условимся раз на века:место встречи —
здесь у бочки у этой,у старика…

Старикан
наливает терновой стакан
из карафа под мшистую амфору
— Tot binele… Пью в твою честь…

Только где в этом мире,Григоре, ты есть? —
кровь во мне закипает, сердце стук свой сменило
на крик.
А старик,
на вопрос мой с чего и откуда не вино вдруг а водка,-
мой взгляд избегает,не торопится отвечать,
а потом,помолчавши:
— Дак ты ж сам должон знать…
                Л.Б. 9.7.2017


К ЗАПИСКАМ О МаРИНЕ СОРЕСКУ

Он был второй поэт, кого я стал переводить с румынского. Первым
был Аурел Рэу, с которым я познакомился в начале ноября 1965-го в
румынском посольстве, куда меня прихватил с собой Кирилл Ковальджи
на празднование 35-летия оказавшегося в дни Великого Октября в
Москве Аурела. Посадили его во внутреннем ресторанчике рядом с
известным русским поэтом Виктором Боковым, который, впрочем, почти
сразу напился, побагровел лицом и стал поминутно бегать в уборную
поблевать, так что бедному Аурелу пришлось с почетного в торце места
пересесть в дальний угол ко мне, ну мы и разговорились...
А уже в 1966-м гостившая в Москве Татьяна Никулеску подарила
мне во дворе на Воровского 52 книжицу стихов некоего Сореску и
посоветовала попереводить его. Но и он был первым, – первым, чьи
пьесы позже я начал переводить в драматургии, и опыта я с его текстами
набрался немалого, что потом проложило мне путь к самому Иону
Караджале, и по той же абсурдистской стёжке-дорожке – к Альфреду
Жарри ("Король Юбю") и Беккету (не опубликовано). Не забудем и
славного комедиографа Тудора Попеску, чьи три или четыре пьесы я
перевёл по заказу советского Министерства культуры (опубликованы как
рекомендуемые театрам, были ли где поставлены – не знаю). Но
интереснейшей для меня работой в самом театре была постановка во
МХАТе "Бурной ночи" И.Л. Караджале, которую осуществил румынский
же режиссёр Алекса Виссарион. Впоследствии, уже вернувшись в
Румынию, давая интервью журналистке и отвечая на её вопрос...
Впрочем, приведу фрагментик:

– Вы ставили пьесы Караджале по всему миру, включая Россию, где
(актёры) вас спросили, как такой автор может считаться столь важным? Почему
русские поначалу не воспринимали его?
– По причине посредственного, дословного перевода. Было пять
переводов. Ни один не трансфигурировал, не давал русского эквивалента
творчеству Караджале. Вот глупый пример, в оригинале было "моя супруга", и
все переводчики писали "моя жена". А этот, в новом, шестом переводе сказал
"моя половинка". Он был из Бессарабии и ещё раньше переводил Сореску.
ОБ АВТОРАХ
В основном разделе книги "Аэростат на привязи" авторы
располагаются в алфавитном порядке, а в разделе "Поэты Бессарабии
30-х гг" – по возрастному принципу.
Приведенные ниже биографические данные об авторах
располагаются в обще-объединенном алфавитном порядке.
Аврамеску, Лучиан (Lucian Avramescu, 1948).
Албою, Джордже (George Alboiu, 1944).
Албу, Флоренца (Floren;a Albu , 1934 - 2000).
Александру, Иоан (Ioan Alexandru {n. Ion ;andor Janos}
1941 - 2000).
Баковия, Джордже (George Bacovia, 1881- 1957).
Бландиана, Ана (Ana Blandiana , 1942).
Богза, Джео (Geo Bogza, 1908 - 1993).
Буков, Емилиан (Emilian Radu Bucov, 1909 - 1984).
Брумару, Эмил (Emil Brumaru, 1939).
Бэдеску, Хориа (Horia B;descu, 1943).
Ванча, Виола (Viola Vancea, 1943).
Вишнек, Матей (Matei Vi;niec, 1956).
Воронка, Иларие (Ilarie Voronca, 1903 - 1946).
Гане, Хориа (Horia Gane, 1936 - 2004).
Дойнаш, Штефан Аугустин (Stefan Aug. Doina;, 1922-2002).
Дженару, Овидиу (Ovidiu Genaru, Ovidiu Bibire, 1934).
Динеску, Мирча (Mircea Dinescu, 1950 ).
Думбрэвяну, Ангел (Anghel Dumbr;veanu, 1933 - 2013).
Зилиеру, Хориа (Horia Zilieru, 1933).
Ивэнеску, Чезар (Cezar Iv;nescu, 1941 – 2008).
Иероним, Иоана (Ioana Ieronim, 1947).
Илика, Каролина (Carolina Ilica, 1951).
Ион, Думитру М. (Dumitru M. Ion, 1948).
Караджале, Матею (Mateiu Caragiale, 1885 – 1936).
Комэнеску, Дениса (Denisa Com;nescu, 1954).
Косма, Эрнест – Клод Серне (Ernest Cosma, 1902 -1968).
Кошовей, Траян Т. (Traian T. Co;ovei, 1954 - 2014).
Кристя, Тудор (Tudor Cristea (Dorel, 1945).
Крэснару, Даниэла ( DanielaCr;snaru, 1951).
Крэчунеску, Иоана (Ioana Cr;ciunescu, 1950).
Кэртереску, Мирча (Mircea C;rt;rescu, 1956).
Лауренциу, Дан (Laurentiu Ciobanii,) 1937- 1998).
Лупан, Андрей (1912- 1992).
Мазилеску, Вирджил (Virgil Mazilescu, 1942 - 1984).
Менюк, Джордже (George Meniuc, 1918 - 1987).
Мирча, Ион (Ion Mircea, 1947).
Михня, Паул (Пинхас Борухович Шильман, 1921 - 1994).
Моток, Николае (Nicolae Motoc, 1935).
Наум, Джеллу (Gellu Naum, 1915 - 2001).
Нисипяну, Константин ( Constantin Nisipeanu, 1907 - 1967)
Панэ, Саша (Sa;a Pan;, Alexandru Binder, 1902 - 1981).
Попеску, Адриан (Adrian Popescu, 1947).
Прелипчану, Николае (Nicolae Prelipceanu, 1942).
Робеску, Мариус (Marius Robescu, 1943 - 1985).
Ролл, Штефан (Stephan Roll (Gheorghe Dinu, 1903 - 1974).
Романеску, Иоанид (Ioanid Romanescu, 1937.- 1996).
Ромошан, Петру (Petru Romo;an, 1957).
Рэу, Аурел (Aurel R;u, 1930).
Сореску, Марин (Marin Sorescu, 1939 - 1996).
Станку, Захария ( Zaharia Stancu, 1902 - 1974).
Стойка, Петре (Petre Stoica, 1931 - 2009).
Стурзу, Корнелиу ( Corneliu Sturzu, 1935).
Стэнеску, Никита (Nichita St;nescu, 1933 -1983).
Теодореску, Вирджил (Virgil Teodorescu, 1909 - 1987).
Топырчану, Джордже (1886 - 1937).
Тудоран, Дорин (Dorin Tudoran, 1945).
Урикариу, Дойна (Doina Uricariu, 1950).
Урсаки, Михай (Mihai Ursachi, 1941 - 2004) –
Филиппиде, Александру (Aalexandru Philippide, 1859 - 1933)
Флора, Иоан (Ioan Flora, 1950 - 2005).
Флэмынд, Дину (Dinu Fl;m;nd, 1947).
Хаджиу, Григоре (Grigore Hagiu, 1933 - 1985).
Цара, Тристан (Samuel Rosenstock, 1896 - 1963).
Шандру, Мирча Флорин (Mircea Florin ;andru, 1949).
Штефой, Елена (Elena ;tefoi,1954).
Эминеску, Михай (Mihai Eminescu, Mihail Eminovici, 1850 -
1989).
ОГЛАВЛЕНИЕ
АЭРОСТАТ НА ПРИВЯЗИ
Силуэты в руинах, с позолотой сыпучей в глазах...
ЛУЧИАН АВРАМЕСКУ
Среди самолетов вечернего рейса
Здоровая жизнь европейца
Под лучами Рентгена
Я стану...
Улитка-отшельница
ДЖОРДЖЕ АЛБОЮ
Подземные горы
Солнцу поможем
Сообщение газеты "Время"
Туризм
Соседка
Десять строк о Самарканде
Посох
ИОАН АЛЕКСАНДРУ
VIA DOLOROSA
Как в раю
Иов
В ожидании
Голубь
АНА БЛАНДИАНА
Из воды выступали, белея, тела тополей
Пусть падают наземь слова
Пожелание
Карантин
Покорность
ЭМИЛ БРУМАРУ
Жульен Радушный
Наивная песня
Наивная песня
Наивная песня
Из дневника
ХОРИЯ БЭДЕСКУ
Баллада воителя
Баллада прожитых лет
Протест
Берег
Воскресенье

* * *
ВИОЛА ВАНЧА
Словно древнее божество
Сияя в паденье
Акробаты, прыжками, уходят со сцены
Мрак, мороз
Ещё нет

* * *
МЕИР ВИЗЕЛЬТИР
Погода
Вся бесславная правда о том,что случилось
* * *
МАТЕЙ ВИШНЕК
Про историю
Город будет полон цветов
Мы, коллекционеры
О пулеметах с педалью
О самоубийствах
Об органах
Я один до обеда
Сегодня ты можешь остаться
Позволь рассказать
А вам все надо знать
Про материю
Про серебряные топорища
Проходил высокий мужчина

ХОРИЯ ГАНЕ
Знаки
Деревья
Тени
Темнота
Ворон, свет
ОВИДИУ ДЖЕНАРУ
Неизвестное существо
Ночь акаций
Чабрец серебряный
Утренний ворон
Ночь
МИРЧА ДИНЕСКУ
Преображение
Как всегда
Благовещение
Инвентаризация четвертого мира
Компьютер
Бесконечное воскресенье
Молитва блудного сына
Элегия студеных поездов
Мелодия Армстронга
Апофеоз слепцов
Герника
Городской кентавр
Неудавшаяся попытка привести в действие динозавра
Мы с тобой
Эволюция грезы
Нирвана
АНГЕЛ ДУМБРЭВЯНУ
На краю неба
Никите Стэнеску
Долгие крики
Слова магические для того кто затворен в молчанье
Свет иной

ХОРИА ЗИЛИЕРУ
Горы во сне
Сердце – звездные скорости
Два царских льва
В душистом коноплянике
Проза

ЧЕЗАР ИВЭНЕСКУ
Вот что нам помогло сохраниться
Плод
Езо
Башня
Падает снег

ИОАНА ИЕРОНИМ
Интерьер
Сентиментальный портрет
Типичная сцена
Элегия
Состояние
КАРОЛИНА ИЛИКА
Огонь и зной
Офелия
Золотая короста
Подснежник
Школа жизни
Взгляд
В парках

ДУМИТРУ М. ИОН
Не ходи, красавица, на холм
Охотник, не ходи с утра в поля
Загонщик
Сон медведицы
Возок с циркачами въезжает в замок
Лестница падения

ДЕНИСА КОМЭНЕСКУ
Семейные картинки
Поздний зов
Ожидание радости
Упражнения в искусстве перевоплощения
Rемемber

ТРАЯН Т. КОШОВЕЙ
Никель
Истории на воде, перелётные листья
Лидо
1,2,3 или даже больше химер
Двадцать лет спустя
ТУДОР КРИСТЯ
Пергамент
Кинематека
Север
Провинциальная хроника
В анатомическом зале

ДАНИЭЛА КРЭСНАРУ
Арена
"Долгое время я полагала..."
"Моря мы никогда не увидим..."
Интенсивная терапия
"Даже те немногие вещи..."

ИОАНА КРЭЧУНЕСКУ
Как смеялись они
Ты похож на мальчишку...
Не это ли самое
Инсектицид для инсектария
Жизнь в винограднике
Риторическое
Этот мне приснился конец
Венские вальсы
Ох...
Эстамп
Между тем
Всё одни лишь уловки

МИРЧА КЭРТЭРЕСКУ
Окно полное звёзд
Зверюга
Адриана
Песнь любви Альфреда Нобеля
Я хотел бы твоим любовником быть

ДАН ЛАУРЕНЦИУ
Утром у моря на пляже горячем
Утро и вечер в садах для счастливцев
Грустное воспоминанье
Кошечка
Белый снегопад
Обет
Реквием по безгрешным путям

ВИРДЖИЛ МАЗИЛЕСКУ
Рассказ для Штефаны
Маленькая история
с непредвиденными персонажами
Я забыл своё имя и дом
Вплоть до улыбки
Надежда
Без страха
Сновидение
Гийом
Как утренние лучи
Любовь моя спит
ИОН МИРЧА
Кофемолка
Стихи с винтовкой
Первоэлементы мира
Как меня она любит
Сквозь влажную мглу
Лопнувший барабан или ночной дождь

НИКОЛАЕ МОТОК
            ФРАГМЕНТАРИЙ:
            Ощущение
            Порою
            Утрачено
            Всё равно несчастен
            Лабиринт
            Прекрасный день
            Сумасшедший
            Буффон
            Камни
            Другая луна
АДРИАН ПОПЕСКУ
Грузовик
Несколько саженей
Если бы я...
Баня
В этой пылище
Великолепнейшая поэма

НИКОЛАЕ ПРЕЛИПЧАНУ
Ночь святого Варфоломея
Пока тебя не было
Корабль ноября
Словно грёза
Это стихотворение
Взгляни
Звезда надежды
МАРИУС РОБЕСКУ

Сон
Сжатые кулаки
Астрономия
Время
О телах
Хлебная душа
ИОАНИД РОМАНЕСКУ
Медведь
Старики
0-ля-ля!
Если бог существует
Орфей
ПЕТРУ РОМОШАН

Пусть они причастятся...
Старые мастера
Судьба
Змея жеребятина боров...
Вскачь, на заре
АУРЕЛ РЭУ
Мольба поэта
Иконостас
Путь моего деда...
Белое
Древняя молитва
Ступени
Чудесная чаша
Доспехи вечера

МАРИН СОРЕСКУ
Данте
Без моря
Молитва
Среди звёзд
Эти воды
Роботы
Суеверие
Паучок
Швейк
Шары и обручи
Окно перед нами
Будет дождь

ПЕТРЕ СТОЙКА
На башне уже очень поздно
Передвижения пингвинов
Агриппина даёт урок левитации
В смоляную страну
В следующий сезон

КОРНЕЛИУ СТУРЗУ
Надпись на окне
Отрочество
Час тайны
Крушения
Имя которым тебя окликают

НИКИТА СТЭНЕСКУ

Поэма
Воздушные потоки
Юноши на море
Этот запах с крутого холма
Несказанное
Песня

ДОРИН ТУДОРАН
Гроздья памяти
Стоп-кадр
Руки пианиста
Ладно, а потом?
Птица Эммануэль

ДОЙНА УРИКАРИУ
Небесный лоскут
Ловка расколотые стручки
Корень веселья
Нежная улыбка
Капля хаоса
МИХАЙ УРСАКИ
Ода
Пашня
Кое-что о сельскохозяйственнике
Из "Путевых заметок"
Пропавшее стихотворение
Под знаком священной планеты

ИОАН ФЛОРА
Трудотерапия
Торговые операции моего отца
Пока дожидаюсь
Хлебное дерево
Осаждённая реальность
Искусство убивать
Четыре ворона и двадцать шесть волков
Венера Милосская

ДИНУ ФЛЭМЫНД
На сломе реальности
Благовония рая
Город
Она со своими змеями
Полено в огонь

ГРИГОРЕ ХАДЖИУ
В полночь нежного притяжения
Гравитация света
Отцы
Лебединое скольжение
Тайное семя
Август
Зелёное притяжение

МИРЧА ФЛОРИН ШАНДРУ
Фреска
Пёс
Вещи
Время года – Весна
Моя Африка

ЕЛЕНА ШТЕФОЙ
Майское воскресенье в трёх измерениях
О любви с местоимением в вежливой форме
По общему прошлому страшно пройтись
Тучи тяжких сомнений
Несколько мелких подробностей

               ДОПОЛНЕНИЯ
          ИЗ КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭЗИИ

МИХАЙ ЭМИНЕСКУ
Звезда
Усыпающие птицы
Ты не идёшь
Венеция

ДЖОРДЖЕ ТОПЫРЧАНУ
Романс в старом стиле
Песня

МАТЕЮ КАРАДЖАЛЕ
Принцесса

АЛЕКСАНДРУ ФИЛИППИДЕ
Искатель

ДЖОРДЖЕ БАКОВИЯ
Dies iraе
Финальная поэма
Грустный вечер
Свинец
Осень
Фанфара
Осенние нервы
Невроз
Серенада труженника
Armiden

ЗАХАРИЯ СТАНКУ
Песня
Персидский лев
Романс
Спелый колос
Как я тебя любил
Жизнь
Моя звезда
Криз
Стикс

        ИЗ ПОЭЗИИ РУМЫНСКОГО АВАНГАРДА
           1920-х – 1930-х гг.

ДЖЕО БОГЗА
Заклинание
Ольга
Плакать скалами
Credo
Ультрагигантская поэма
Нефтеносная поэма
Кошмар

ИОН ВИНЯ
Зевок на закате
Речь в защиту бабочек
Дрожь

ИЛАРИЕ ВОРОНКА
Бал кораллов
Глянь-ка!

ЭРНЕСТ КОСМА
Фортуна
Проспект

ДЖЕЛЛУ НАУМ
Теперь шторы причёсанные бороды
Фиолетовая птица ярости

КОНСТАНТИН НИСИПЯНУ
Метаморфоза
Рука с расплетёнными ногтями

САША ПАНЭ
ИЗ ЦИКЛА "ПРИЗНАНИЯ":
         Часы очистят от скорлупы...
         Как создать поэму в стиле дада

ШТЕФАН РОЛЛ
Спонтанные ветви
Я – реликвия

ВИРДЖИЛ ТЕОДОРЕСКУ
Абраба
Вдалеке от струй водопадных
"Сверни на третьей улице направо,а потом..."
"На траву не ложитесь..."

ТРИСТАН ЦАРА
"Человек повесился и наблюдает..."
Воскресенье
Поездка

         ПОЭТЫ ПОСЛЕВОЕННЫХ ЛЕТ
           1940-е – 1950-е гг.

ФЛОРЕНЦА АЛБУ
"Сегодня,июньским утром..."

МАРИЯ БАНУШ
Горизонт
????????
?????

МИХАЙ БЕНЮК
Земля
Созвездие Зодиака
Рядовой
Радость жизни
Время

ШТЕФАН АУГ. ДОЙНАШ
Можно!
Что произошло у меня с двумя словами
Аквариум

ВЕРОНИКА ПОРУМБАКУ
Многоголосие
Ответ
"Под куполом немых высот..."
Стена бестелесных теней
Пасьянс

ВАСИЛЕ НИКУЛЕСКУ
Чайка
Весенняя песня
Античное
Музыка, ноябрьский т уман
Генезис
Костёр
Мифология
Юбилей

АУРЕЛ РЭУ
Мольба поэта
Иконостас
Путь моего деда...
Белое
Древняя молитва
В воображаемом музее
Чудесная чаша
Доспехи вечера

              ИЗ ПОЭЗИИ БЕССАРАБИИ 1930-х гг.

ЕМИЛИАН БУКОВ
"Пить хочу – словно жажду лечу..."
Сбежавшая баллада
Молитва раба

АНДРЕЙ ЛУПАН
Добре и козёл
Старый друг

ДЖОРДЖЕ МЕНЮК
Баллада

ПАУЛ МИХНЯ
Весеннее

                ФОАЕ ВЕРДЕ
Лев Беринский.
В ожидании встречи на горних вершинах И.Александру)
"Ты проводи меня шагов тридцать…"(М.Сореску)
Бунт в шкафу.Абраба и другие (В.Теодореску)
Свобода – как это по-русски? (М.Динеску)

                ПРИМЕЧАНИЯ ПЕРЕВОДЧИКА
Аргумент
К стихам Джордже Баковии
К досоветским стихам Емелиана Букова
К нежным стихам Григоре Хаджиу
К запискам о Марине Сореску
Об авторах