Мандельштам

Еврейский мальчик – где ты, где ты,
где след оставила судьба -
в уютной чистоте клозета,
в прогулках утром в летний парк,
иль в старой коже кабинета               
(еврейские дела «папа;»)?               
               
А мир вокруг так тонок, сложен, 
так разноцветен и речист,          
так изощрённо невозможен,
так невозможно голосист,               
как старый ребе осторожен
и боязлив как гимназист.

Но сердце города устало
и в листопад и в снегопад
в усатой тишине кварталов 
удар роняет невпопад   
и маски злого карнавала
уже надеты наугад.
               
Все хиханьки, да разговоры,
но под рукою холуя
вдруг станет смертным приговором
рисунок тонкого шиться
как изумрудные узоры               
на дохлой рыбе бытия.   

Пока раздув худые ребра
выводишь соло на трубе,
рукой неправедною попран
твой путь работы и побед
и мертвый взгляд огромной кобры      
остановился на тебе.               

Придурок критик смотрит косо               
и дело как рубашку шьёт,               
застыл твой профиль остроносый
и кораблям окончен счет,
твои турусы на колёсах               
пайковая баланда ждёт.

От злобной воли дровосека,
оставив свой шато-икем,
уехал грека через реку,
но за рекой творится темь,
и ртуть на градуснике века               
ушла вперед, за тридцать семь.