Несколько стихотв. Томаса Харди одним файлом

Об авторе по http://eng-poetry.ru/PoetE.php?PoetId=26, англ. и рус. Википедии

Томас Харди (Томас Гарди, Thomas Hardy, 1840 - 1928): английский писатель и поэт.
Т. Харди родился в деревушке из восьми домов, населённых рабочими. Его отец и дед были
каменотёсами и строителями.  В девятилетнем возрасте Томаса отправили учиться в церковно-
приходскую школу, затем он поступил в ученики к местному архитектору, а когда переехал в Лондон,
был принят на работу зодчим А. Бломфелдом, у которого обучался искусству реставрации.
Харди находил время для занятий живописью, греческим языком и латынью, и пробовал себя
в прозе. Признание пришло к нему благодаря пятому по счёту роману, а к 1885 году Харди
заработал достаточно средств для того, чтобы построить собственный дом в Дорчестере.
Там он в основном и черпал сюжеты для своих рассказов.
После смерти жены Эммы он писал только стихи и поэмы, в основном, о своих взаимоотношениях
с ней, со своими родными, и о деревенской жизни.
Большинство своих романов и рассказов он также посвятил крестьянам.
В начале XX века он воспринимался в Англии как крупнейший романист современности, подлинный
наследник Диккенса. Неоднократно выдвигался на Нобелевскую премию по литературе.
Поэзию Харди отличает исключительное многообразие метрики и строфики, в этом отношении он
никогда не был традиционным, но настойчиво экспериментировал с различными, часто
изобретаемыми, формами и размерами строф, использовал грубоватые ритмы и разговорную
дикцию.
Наисильнейшей стороной творчества Харди является анализ трагических конфликтов и описания
английского быта. Несколько особняком стоит его раннее произведение - сельская идиллия
«Под деревом зелёным, или Меллстокский хор».
В области языка Харди продолжает традиции английских классиков и целиком принадлежит XIX веку.

Разные сочинения Т. Харди на Lib.Ru:    http://lib.ru/INPROZ/GARDI/
Стихотворения  Т. Харди на Lib.Ru:   http://lib.ru/INPROZ/GARDI/hardy3_2.txt



I. По мотивам сонета Т. Харди
Романтический эпизод в церкви,
Меллсток, ок. 1835 г.

 ... И сидя на скамье -- из-за плеча
она взглянула вверх, и быстрым взором
скользнула как бы невзначай по хорам,
пюпитру и фигуре скрипача,

чья скрипка пела голосом, в котором
его посланье как нельзя ясней
"ты будешь вся моя!" внушало ей
безапелляционным приговором.

В тот миг слились биенья их сердец,
и только злая старость наконец
развеяла былой любовный вздор их.

И всё-таки порой на склоне дней
та сцена в церкви представлялась ей,-
и он, псалом играющий на хорах.


От переводчика, по интернет-источникам.
Настоящее стихотворение, по-видимому, связано с романом Харди «Под деревом зелёным,
или Меллстокский хор» (имеется также в переводе на русский язык).
Меллсток - не столько географическое понятие, сколько историческое и социальное, символ
"старой весёлой Англии". Харди с натуры срисовал своих героев, церковный оркестр, основанный
его дедом, и нотные тетради меллстокских музыкантов, в которых с одной стороны записаны
религиозные псалмы, а с другой популярные песенки и танцы.
В Меллсток под Рождество прибывает новая школьная учительница Фэнси Дэй, отлично
играющая на органе. В хорошенькую девушку влюбляются сразу трое: один из местных
любителей-скрипачей, церковный староста, и священник Меллстокского прихода...


Оригинал:
Thomas Hardy
A Church Romance
(Mellstock: circa 1835)

She turned in the high pew, until her sight
Swept the west gallery, and caught its row
Of music-men with viol, book, and bow
Against the sinking sad tower-window light.

She turned again; and in her pride’s despite
One strenuous viol’s inspirer seemed to throw
A message from his string to her below,
Which said: ‘I claim thee as my own forthright!'

Thus their hearts’ bond began, in due time signed.
And long years thence, when Age had scared Romance,
At some old attitude of his or glance
That gallery-scene would break upon her mind,
With him as minstrel, ardent, young, and trim,
Bowing ‘New Sabbath’ or ‘Mount Ephraim’.




II. По мотивам ст. Томаса Харди
Возвращение Дочери

Не по' сердцу мне твой наряд и браслет дорогой,
твой дерзкий, блестящий, почти вызывающий взгляд,
и этот твой голос.  Я помню -- была ты другой, 
прощаясь со мною всего лишь два года назад.

Когда б ты вернулась безгрешной, какой ты была,
пусть нищей, в обносках,-- дитя моё! как бы тогда
я встретил тебя, приютил, сколько дал бы тепла;
а так -- я прошу: позабудь и дорогу сюда.

Теперь ты звезда бесконечно далёких орбит,
и нынче от зла, от беды и несчастий храня,   
пусть Тот за тобой с высоты неусыпно следит,
кто свёл, чтоб тебя породить, твою мать и меня.

А я о тебе буду думать в часы, когда мглу 
заря разрывает, и ветер в каминной трубе
бушует и воет, и в мир изрыгает хулу --
тогда, лишь тогда я смогу вспоминать о тебе.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Daughter Returns

I like not that dainty-cut raiment, those earrings of pearl,
I like not the light in that eye;
I like not the note of that voice. Never so was the girl
Who a year ago bade me good-bye!

Hadst but come bare and moneyless, worn in the vamp, weather-gray,
But innocent still as before,
How warmly I’d lodged thee! But sport thy new gains far away;
I pray thee now – come here no more!

And yet I’ll not try to blot out every memory of thee;
I’ll think of thee – yes, now and then:
One who’s watched thee since Time called thee out o’ thy mother and me
Must think of thee; aye, I know when! . . .

When the cold sneer of dawn follows night-shadows black as a hearse,
And the rain filters down the fruit tree,
And the tempest mouths into the flue-top a word like a curse,
Then, then I shall think, think of thee!




III. По мотивам ст. Томаса Харди
Автоэпитафия господина, посвященная даме,
с которой они погребены в одной могиле

Я прожил в столичном сыр-боре
весь век мой земной,
она -- в отдаленьи, на взморье,
отнюдь не со мной.

В нарядном сияющем зале,
где ло'снится пол,
её я ни разу на бале 
в кадрили не вёл.

Я жил средь тщеславцев сервильных,
скажу не совру,-
она среди бодрых и сильных,
на вольном ветру.

И вправду ль глаза её были
как синий цветок,
а годы их блеска лишили? --
узнать я не мог.

И зубы как жемчуг в кораллах
блистали ль у ней?
И губы -- я не целовал их --
бывали ль нежней?

Ни слова любви друг для друга,
ни слёз, ни тоски.
Она не была мне супруга...
теперь, вопреки

всему, мы с ней стали едины
во гробе своём:
две горсточки праха и глины,-
мы вечно вдвоём.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Gentleman’s Epitaph on Himself and a Lady,
Who Were Buried Together

I dwelt in the shade of a city,
She far by the sea,
With folk perhaps good, gracious, witty;
But never with me.

Her form on the ballroom’s smooth flooring
I never once met,
To guide her with accents adoring
Through Weippert’s ‘First Set’. (1)

I spent my life’s seasons with pale ones
In Vanity Fair,
And she enjoyed hers among hale ones
In salt-smelling air.

Maybe she had eyes of deep colour,
Maybe they were blue,
Maybe as she aged they got duller;
That never I knew.

She may have had lips like the coral,
But I never kissed them,
Saw pouting, nor curling in quarrel,
Nor sought for, nor missed them.

Not a word passed of love all our lifetime,
Between us, nor thrill;
We’d never a husband-and-wife time,
For good or for ill.

Yet as one dust, through bleak days and vernal
Lie I and lies she,
This never-known lady, eternal
Companion to me!




IV. По мотивам ст. Томаса Харди
Дом с историей

Этот дом на улице городской
помнит собственников своих:
здесь их ноги шаркали день-деньской,
и повсюду в сутолоке людской
разговоры звучали их.

Кто теперь наводнил его? -- Чужаки,
повсеместно их речь слышна;
но они здесь только временщики,
и какое им дело, что дом-таки
знал и лучшие времена?

Быт их груб, примитивен, а их жаргон
мучит всё его существо.
Скольких важных дел был свидетель он,
пока эти людишки со всех сторон
не пришли заселить его!

Весь он им, залётным, принадлежит...
Его жалобы не слышны,
и теперь его облик, характер, вид
отражает их жизнь и о них твердит
от одной до другой стены.


Оригинал:
Thomas Hardy
A House with a History

There is a house in a city street
Some past ones made their own;
Its floors were criss-crossed by their feet,
And their babblings beat
From ceiling to white hearth-stone.

And who are peopling its parlours now?
Who talk across its floor?
Mere freshlings are they, blank of brow,
Who read not how
Its prime had passed before

Their raw equipments, scenes, and says
Afflicted its memoried face,
That had seen every larger phase
Of human ways
Before these filled the place.

To them that house’s tale is theirs,
No former voices call
Aloud therein. Its aspect bears
Their joys and cares
Alone, from wall to wall.




V. По мотивам ст. Томаса Харди
Январской ночью

Ливень лупит всё злей и злей,
ветер воет, рычит, визжит,
через щель дрожащих дверей
вода бежит.

Плющ корёжится по стена'м,
и подкрадываясь из тьмы,
что-то здесь угрожает нам,
что -- не ведаем мы.

Кто-то в доме вчера усоп...
Может, дух его стал стенать,
когда снизу вынесли гроб?
О, как знать?
                1879

Оригинал:
Thomas Hardy
A January Night

The rain smites more and more,
The east wind snarls and sneezes;
Through the joints of the quivering door
The water wheezes.

The tip of each ivy-shoot
Writhes on its neighbour’s face;
There is some hid dread afoot
That we cannot trace.

Is it the spirit astray
Of the man at the house below
Whose coffin they took in to-day?
We do not know.
                1879



VI. По мотивам ст. Томаса Харди
Встреча с Отчаянием

В тот вечер я очнулся посреди
чудовищных болот:
такой могла быть глубь моей груди,
исчахшей от невзгод.

Тогда мне жизнь представилась моя
медлительной рекой,
заполненной по самые края
уныньем и тоской.

Я поднял взор, и замер: свысока,
горящие в огне
лучей закатных,-- слали облака
весть утешенья мне.

Сколь жалки показались мне в тот миг
томленье и хандра!
Порочный бунтовщик, я не постиг
ни счастья, ни добра.

Но Нечто появилось из болот,
и горизонта круг
зловонным испареньем нечистот
весь помрачился вдруг.

"Здесь место смерти,  суверенитет
тьмы и небытия" --
хрипел Фантом. "Но с неба льётся свет!"
ему ответил я. 

"Надолго ли? --  Он крикнул -- посмотри,
как с пепельных небес
смывает ночь последний след зари..." 
... И с хохотом исчез.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Meeting With Despair

AS evening shaped I found me on a moor
Which sight could scarce sustain:
The black lean land, of featureless contour,
Was like a tract in pain.

"This scene, like my own life," I said, "is one
Where many glooms abide;
Toned by its fortune to a deadly dun--
Lightless on every side.

I glanced aloft and halted, pleasure-caught
To see the contrast there:
The ray-lit clouds gleamed glory; and I thought,
"There's solace everywhere!"

Then bitter self-reproaches as I stood
I dealt me silently
As one perverse--misrepresenting Good
In graceless mutiny.

Against the horizon's dim-descern;d wheel
A form rose, strange of mould:
That he was hideous, hopeless, I could feel
Rather than could behold.

"'Tis a dead spot, where even the light lies spent
To darkness!" croaked the Thing.
"Not if you look aloft!" said I, intent
On my new reasoning.

"Yea--but await awhile!" he cried. "Ho-ho!--
Look now aloft and see!"
I looked. There, too, sat night: Heaven's radiant show
Had gone. Then chuckled he.




VII. По мотивам ст. Томаса Харди
Наш любимец

Вариант 1

"Я Вэ'ссекс*, всем известный пёс,
Я дом в деревне стерегу.
Но как, зачем -- на ваш вопрос
Я вам ответить не могу.
 
Я никогда не знал шлеи,
Мне нет запретов, нет преград,
И членов всей моей семьи
Всегда выгуливать я рад.

На каждой тропке, во дворе,
И в поле, и нырнув в овраг
Я чую острое амбре
Людей, овец, чужих собак.

Вот я несусь, вот я стою,
Вот голос подаю опять,
Вот снова миссис жду мою,
Чтобы ее не потерять.

Пусть вечно будут этот луг,
Ручей, камыш и бересклет.
В болотных зарослях вокруг
Я буду рыскать тыщу лет!"

                * * *
Хотя не знает милый пёс
Сколь кратко время бытия,
В его глазах сквозит вопрос:
"Пройдёт ли всё? Пройду ли я?"


Вариант 2

" Я в окру'ге  довольно известный пёс,
Я вот тут живу, охраняю дом;
Почему, зачем?- на такой вопрос
Я и сам отвечу с большим трудом.

Я не знаю намордника и шлеи,
Я бросаюсь с места, мне нет преград.
Домочадцев, членов моей семьи
Я всегда выгуливать страшно рад.

На любой тропинке и во дворе,
Пробегая полем, нырнув в овраг,
Я читаю запах, ловлю амбре
Лошадей, людей и чужих собак.

Так и будет вечно: я постою,
Понесусь, и голос подам опять,
Чтобы громко миссис позвать мою,
Чтоб ее из ви'ду не потерять.

И всегда тут будут ручей и луг,
И камыш болотный и бересклет,
И я буду всё так же врываться вдруг
В эти заросли хоть через сотню лет! "

                * * *
Вот мой Вэ'ссекс, милый, смешной простак.
Но порой в его взгляде мелькнёт вопрос:
-- А взаправду ли в мире всё будет так?
И всегда ли в нём буду
                я -- Вэ'ссекс, пёс?

-------------------------------------

От переводчика.
Этот полушутливый стих о домашней собаке, почти весь написанный от ее имени, всё же имеет,
видимо, и свою серьёзную подоплёку.
Кличка пса -- Вэ'ссекс, точнее Уэ'ссекс: так называлось когда-то западносаксонское королевство
на юге Великобритании, которое перестало существовать более тысячи лет тому назад.
Так что мысль о бренности всего сущего при взгляде на собаку с этим имнем не зря приходит автору
в голову; ему кажется даже, что порою она мелькает и в глазах его любимца, который вообще-то
считает себя вечным счастливцем, главой своей человеческой семьи, живёт впечатлениями минуты
и ничего не знает о преходящем.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Popular Personage at Home

‘I live here: “Wessex” is my name:
I am a dog known rather well:
I guard the house; but how that came
To be my whim I cannot tell.

‘With a leap and a heart elate I go
At the end of an hour’s expectancy
To take a walk of a mile or so
With the folk I let live here with me.

‘Along the path, amid the grass
I sniff, and find out rarest smells
For rolling over as I pass
The open fields towards the dells.

‘No doubt I shall always cross this sill,
And turn the corner, and stand steady,
Gazing back for my mistress till
She reaches where I have run already,

‘And that this meadow with its brook,
And bulrush, even as it appears
As I plunge by with hasty look,
Will stay the same a thousand years.’

Thus ‘Wessex’. But a dubious ray
At times informs his steadfast eye,
Just for a trice, as though to say,
‘Yet, will this pass, and pass shall I?’
                1924



VIII. По мотиву ст. Томаса Харди
К вопросу о браке

Он сказал графине: "Я вам душу отдам сполна!"
А она пригласила его на званый обед.
"Будьте богиней в моей мастерской!" Она
Сказала с улыбкой: -- Друг мой, конечно, нет.

И он с этим смирился.  А после нашел одну.
Девица была незнатной, да что с того:
Он в скульптурах своих изображал жену,-
Она была и модель, и муза, и реквизит его.

Шли годы, и стало ясно: вещам его нет цены,
Современники величали творческий гений в нём,
А скромная прелесть верной его жены
Проявлялась в его работах явственней день за днём.

Графиня-вдова нашла себе между тем
Партнёра, равного происхожденьем ей.
У неё были средства, она не знала проблем
И вращалась в высших кругах, где была своей.

Но старея, осознавала, что никому
Дела нет до ее грехов, заслуг, и ее самой,
Что ей отклика нету в ближних, а посему
Ее позабудут сразу, придя с похорон домой.

И тогда она упрекнула себя: -- Сравни
Одного и другого, кого ты взяла в мужья:
Было б лучше у гения попросту быть в тени,
Чем томиться без то'лку и выцвести так, как  я.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Question of Marriage

‘I yield you my whole heart, Countess,’ said he;
‘Come, Dear, and be queen of my studio.’
‘No, sculptor. You’re merely my friend,’ said she:
‘We dine our artists; but marry them – no.’

‘Be it thus,’ he replied. And his love, so strong,
He subdued as a stoic should. Anon
He wived some damsel who’d loved him long,
Of lineage noteless; and chiselled on.

And a score years passed. As a master-mind
The world made much of his marching fame,
And his wife’s little charms, with his own entwined,
Won day after day increased acclaim.

The countess-widow had closed with a mate
In rank and wealth of her own degree,
And they moved among the obscurely great
Of an order that had no novelty.

And oldening – neither with blame nor praise –
Their stately lives begot no stir,
And she saw that when death should efface her days
All men would abandon thought of her;

And said to herself full gloomily:
‘Far better for me had it been to shine
The wench of a genius such as he
Than rust as the wife of a spouse like mine!’




IX. По канве ст. Томаса Харди
Одна Мысль с Двух Сторон

Зеленое с белым беглый мой взгляд пленило,
И белого с розовым нежная пастила.
Зелёное с белым полем ромашек было,
А белое с розовым -- Этлин моя была.

И вот я смотрел, и мне показалось,- схожи
В своем сопряженьи, сращении эти два
Подобные двум сторонам одного и того же
Прекрасные естества.

И вдруг меня мысль пронзила насквозь испугом,
Что некий год меж нас учинит раскол,
Они же, напротив, сольются навек друг с другом...
Но я эту мысль, чуть мелькнула она,  отмёл. 

А Этлин, смеясь, скзала:  Ты знаешь, милый,
Когда ты сейчас, в этот бурый свой плащ одет,
Ко мне подходил,- что' вдруг меня поразило?--
Почудилось, будто ты вышел из праха на свет.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Thought in Two Moods

I saw it – pink and white – revealed
Upon the white and green;
The white and green was a daisied field,
The pink and white Ethleen.

And as I looked it seemed in kind
That difference they had none;
The two fair bodiments combined
As varied miens of one.

A sense that, in some mouldering year,
As one they both would lie,
Made me move quickly on to her
To pass the pale thought by.

She laughed and said: ‘Out there, to me,
You looked so weather-browned,
And brown in clothes, you seemed to be
Made of the dusty ground!’




X. По мотивам ст. Томаса Харди
Гроза в городе

В терракотовом платье она была.
Мы остались сидеть в экипаже с ней,
Когда хлябь разверзлась.
                Хоть и мала,
Но уютна пещера кэба, тепла,-
Это нас сближало тесней.

А потом ливень как-то вдруг перестал,
Кучер поднял стекло, подобрал подол,
И она отпрянула...   
                я страдал,
Представляя, как я бы ее целовал,
Если б дождь еще хоть минуту шёл.


Гроза в городе, вариация:

Её платье было -- тёмная терракота,
Мы сидели с нею вполоборота,
Лошадь стала, громом разверзлось небо,
Мы остались в тесном алькове кэба,
Нам обоим неловко сделалось отчего-то.

Дождь прошёл, мы увидели -- всё промокло,
Кучер поднял омытые ливнем стёкла,
И она отодвинулась...
                я же вдруг с сожаленьем
Подумал, что мог бы обжечь ее поцелуем,
Случись этим шумным безумным струям
Продлиться дольше хотя бы одним мгновеньем.



Оригинал:
Thomas Hardy
A Thunderstorm in Town

She wore a 'terra-cotta' dress,
And we stayed, because of the pelting storm,
Within the hansom's dry recess,
Though the horse had stopped; yea, motionless
We sat on, snug and warm.

Then the downpour ceased, to my sharp sad pain,
And the glass that had screened our forms before
Flew up, and out she sprang to her door:
I should have kissed her if the rain
Had lasted a minute more.




XI. По мотивам ст. Томаса Харди
Тяжкая болезнь

По катакомбам боли и истомы,
сквозь лабиринт, пропахший сулемой,
я в страхе брёл, и жуткие фантомы
к безумью гнали бедный разум мой.

Удары, жар, и гром, а посредине
там нечто содрогалось тяжело,
и колыхалось в липкой паутине,
и убывало так же как росло.

"Когда же путь окончится проклятый?!"
хрипел я...  В отдаленьи, тяжела,
открылась дверь; за ней, во тьму разъятой,
участливая Смерть меня ждала.

Врата всеизбавления! Минута --
И я войду туда, где нету мук.
Я крикнул "Наконец!..", но почему-то
всё без движенья замерло вокруг.

... И повлекло назад меня помалу:
туннелями, где я сходил с ума,
я брел обратно; на небе светало;
всё возвращалось -- мир, и жизнь сама.

И всё пошло порядком заведённым,
и карусель опять пустили в ход.
Я чувствовал себя освобождённым
от давешних страданий и невзгод.

Но пусть я жизнью награждён второю,-
я горький опыт втайне берегу,
и вспоминая бывшее, порою
о  т о м  теперь не думать не могу,

что в хаосе сознанья, поневоле
придется снова прежний страдный путь
пройти по тёмным лабиринтам боли,
чтобы заветной двери досягнуть.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Wasted Illness

   Through vaults of pain,
Enribbed and wrought with groins of ghastliness,
I passed, and garish spectres moved my brain
   To dire distress.

   And hammerings,
And quakes, and shoots, and stifling hotness, blent
With webby waxing things and waning things
   As on I went.

   "Where lies the end
To this foul way?" I asked with weakening breath.
Thereon ahead I saw a door extend -
   The door to death.

   It loomed more clear:
"At last!" I cried. "The all-delivering door!"
And then, I knew not how, it grew less near
   Than theretofore.

   And back slid I
Along the galleries by which I came,
And tediously the day returned, and sky,
   And life--the same.

   And all was well:
Old circumstance resumed its former show,
And on my head the dews of comfort fell
   As ere my woe.

   I roam anew,
Scarce conscious of my late distress . . . And yet
Those backward steps through pain I cannot view
   Without regret.

   For that dire train
Of waxing shapes and waning, passed before,
And those grim aisles, must be traversed again
   To reach that door.




XII. По мотивам ст. Томаса Харди
Не уследил

Я дремал у двери, и всякий раз
гонгом бронзовым
                в свой черёд
возвещал мне каждый наставший час,
как томительно ночь идёт.

А она была смертельно больна,
и когда моё забытьё
прерывали часы -- пробудясь от сна,
я ловил дыханье её.

А потом у меня не осталось сил,
я не знал ни дня, ни числа,
и случилось, что я его пропустил,-
час, в который она ушла.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Watcher’s Regret

     J.E.’s Story

I slept across the front of the clock,
Close to the long case-door;
The hours were brought by their brazen knock
To my ear as the slow nights wore.

Thus did I, she being sick to death,
That each hour as it belled
Should wake me to rise, and learn by her breath
Whether her strength still held.

Yet though throughout life’s midnights all
I would have watched till spent
For her dear sake, I missed the call
Of the hour in which she went.




XIII. По мотивам ст. Томаса Харди
Дама на водах:  Инвентарная опись

... Нельзя не отметить, бесспорно, приятность нрава,
и родинку на щеке, недостаток которой, право
вызывал бы оттенок легкого сожаления.
Характерны экспрессия речи и дар терпения
неудобств,
                что' циника с острым и злым рассудком
побудить могло бы к сарказму и сальным шуткам.

Идеальный овал лица, очертания подобродка.
Взгляд, когда он встречался с вашим, светился кротко.
И еще привычка, будь хоть малейший повод,
соглашаться с вами, одобрить любой ваш довод
(пусть он высказан не до конца, невнятно) --
из приязни, родства души и чуткости, вероятно.
Вкупе с чувством юмора всё было очень мило,
И, короче,- ее обаяние притягивало и манило.

И намек, что желанен был бы
                не только респект супруга,
И (вздохнув) -- ей немного жаль,
                что душевного нету друга.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Watering-Place Lady Inventoried

A sweetness of temper unsurpassed and unforgettable,
A mole on the cheek whose absence would have been regrettable,
A ripple of pleasant converse full of modulation,
A bearing of inconveniences without vexation,
Till a cynic would find her amiability provoking,
Tempting him to indulge in mean and wicked joking.

Flawlessly oval of face, especially cheek and chin,
With a glance of a quality that beckoned for a glance akin,
A habit of swift assent to any intelligence broken,
Before the fact to be conveyed was fully spoken
And she could know to what her colloquist would win her, –
This from a too alive impulsion to sympathy in her, –
All with a sense of the ridiculous, keen yet charitable;
In brief, a rich, profuse attractiveness unnarratable.

I should have added her hints that her husband prized her but slenderly,
And that (with a sigh) ’twas a pity she’d no one to treat her tenderly.




XIV. По канве ст. Томаса Харди
Неделя

В понедельник, когда я закрыл за тобою дверь,
я сказал сам себе -- послушай, не лицемерь:
повстречаемся, нет ли -- не всё ли равно теперь.

А во вторник вечером, в самом его конце,
я припомнил, что было нечто в твоем лице,
нечто странное...  впрочем, и в голосе, в хрипотце.

Правда, в среду я даже не думал на тот предмет,
что могли бы и мы составить с тобой дуэт;
хотя вместе мы бы смотрелись неплохо, нет?

Ну а в том, что касается прошлого четверга...
я почувствовал -- всё же ты чем-то мне дорога,
и пожалуй неплохо бы сблизить нам берега.

А затем была пятница. В пятницу я весь день
ощущал в душе какую-то дребедень,
а когда собрался выползти из постели, то стало лень.

Зато после, в субботу, всё просто пошло вразнос:
ты воскресла во мне вся -- от туфелек до волос,
и склонясь пред тобой, я тебя до небес вознёс.

С перебитым крылом -- чайка рвётся, крича, в моря;
и когда воскресенье настало с подачи календаря,
я увидел, что жизнь без тебя пропадает зря.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Week

On Monday night I closed my door,
And thought you were not as heretofore,
And little cared if we met no more.

I seemed on Tuesday night to trace
Something beyond mere commonplace
In your ideas, and heart, and face.

On Wednesday I did not opine
Your life would ever be one with mine,
Though if it were we should well combine.

On Thursday noon I liked you well,
And fondly felt that we must dwell
Not far apart, whatever befell.

On Friday it was with a thrill
In gazing towards your distant vill
I owned you were my dear one still.

I saw you wholly to my mind
On Saturday - even one who shrined
All that was best of womankind.

As wing-clipt sea-gull for the sea
On Sunday night I longed for thee,
Without whom life were waste to me!




XV. По мотивам ст. Томаса Харди
Дождливый август

Девять капель воды на жасмине как нитка бус,
девяносто девять пятнают плитку и кирпичи.
Не таким был тот детский август на цвет и вкус:
мы носились, мы пели, а он лил вовсю лучи.

Или мир был таким же? -- Наверняка
я не мог бы ответить на этот простой вопрос.
Может, волглые ветки и тёмные облака
золотились тем светом, который в себе я нёс?

Или в предощущении будущих серых дней,
когда в мороси мокнут камни и древеса,
золотые крупицы самых простых вещей
мне сияли ярче, чем нынешние небеса?
                1920

Оригинал:
Thomas Hardy
A Wet August

Nine drops of water bead the jessamine,
And nine-and-ninety smear the stones and tiles:
– ’Twas not so in that August – full-rayed, fine –
When we lived out-of-doors, sang songs, strode miles.

Or was there then no noted radiancy
Of summer? Were dun clouds, a dribbling bough,
Gilt over by the light I bore in me,
And was the waste world just the same as now?

It can have been so: yea, that threatenings
Of coming down-drip on the sunless gray,
By the then golden chances seen in things
Were wrought more bright than brightest skies to-day.
                1920



XVI. По мотивам сонета Томаса Харди
Ливневая ночь

Бреду, пронизан копьями дождя,
По вереску, по топкому пути;
Затем мне нужно тропкой вверх идти,
И пастбищем немного погодя.

Мою одежду облепила грязь,
Вечерний свет погас уже почти,
Сгустилась тень; я вымок до кости.
-- Что ж, сам себе я говорю, смирясь:

-- Ведь предки, те, кто умер и забыт,
Кому бывало хуже в оны дни
Здесь, где дорог не знали искони,
Где буря часто гибелью грозит,-
Суровые,- свой полудикий быт
Считали cущей мелочью они.
                1909


Оригинал:
Thomas Hardy
A Wet Night

I pace along, the rain-shafts riddling me,
Mile after mile out by the moorland way,
And up the hill, and through the ewe-leaze gray
Into the lane, and round the corner tree;

Where, as my clothing clams me, mire-bestarred,
And the enfeebled light dies out of day,
Leaving the liquid shades to reign, I say,
‘This is a hardship to be calendared!’

Yet sires of mine now perished and forgot,
When worse beset, ere roads were shapen here,
And night and storm were foes indeed to fear,
Times numberless have trudged across this spot
In sturdy muteness on their strenuous lot,
And taking all such toils as trifles mere.
                1909



XVII. По мотивам ст. Томаса Харди
Жена в Лондоне

                (I)

Вот она на скамье, в тумане,
выползающем из реки.
Мерцают как фитильки
в городской паутине, на складках ткани,
фонарей холодные огоньки.

Резкий настойчивый стук курьера.
Телеграмма в ее руке.
Смысл трех слов на этом листке
Невозможно принять на веру.
Он погиб. На юге. В немыслимом далеке.

                (II)

Назавтра. Еще больше сгустился смог.
Пришел и ушел почтальон.
Письмо доставлено.
                Это он
набросал два десятка строк
(тот, что нынче -- червей клубок).

Почерк чёткий, уверенный. Он писал
что когда вернётся -- погожим днём
они станут предпринимать вылазки, и притом,
где-нибудь у ручья устраивая привал,
будут вновь прилежно учиться любить вдвоём.

-------------------------------------

От переводчика.
Данное стихотворение является одним из ряда антивоенных сочинений Т. Харди,
написанных в период англо-бурского конфликта 1899 - 1902 г.
В нем выражено ощущение трагической бессмысленности кровопролития и оно (как и другие
подобные) свидетельствует о далеко не однозначном отношении автора к войнам, которые
вела Британская империя. Во всяком случае, это отношение не было ура-патриотическим,
как у многих его соотечественников. "Главная тема Харди -- не военные подвиги и слава,
а трагедия солдат, покинувших родину и погибших на чужбине" (С), и трагедия их близких,
которые оплакивают их на родине.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Wife in London
     (December 1899)

I
She sits in the tawny vapour
    That the Thames-side lanes have uprolled,
    Behind whose webby fold on fold
Like a waning taper
    The street-lamp glimmers cold.

A messenger’s knock cracks smartly,
    Flashed news is in her hand
    Of meaning it dazes to understand
Though shaped so shortly:
    He – has fallen – in the far South Land....

II
’Tis the morrow; the fog hangs thicker,
    The postman nears and goes:
    A letter is brought whose lines disclose
By the firelight flicker
    His hand, whom the worm now knows:

Fresh – firm – penned in highest feather –
    Page-full of his hoped return,
    And of home-planned jaunts by brake and burn
In the summer weather,
    And of new love that they would learn.




XVIII. По мотивам ст. Томаса Харди
Она ждёт

Билли мой на танцульках в клубе как раз,
верно, пьянствует, милый мой.
А я на углу его жду сейчас
чтоб отвести домой.

Он с этой откалывает во всю прыть;
похоже, сошлись они.
А летом ведь клялся со мною быть,
и больше ни с кем, ни-ни!

Говорил, что с подружками всё утряс,
а про слухи -- мол, люди, врут.
Он с другой зажигает в клубе сейчас,
А я жду его, ёжась, тут.


Оригинал:
Thomas Hardy
A Wife Waits

Will’s at the dance in the Club-room below,
Where the tall liquor-cups foam;
I on the pavement up here by the Bow,
Wait, wait, to steady him home.

Will and his partner are treading a tune,
Loving companions they be;
Willy, before we were married in June,
Said he loved no one but me;

Said he would let his old pleasures all go
Ever to live with his Dear.
Will’s at the dance in the Club-room below,
Shivering I wait for him here.




XIX. На основе ст. Томаса Харди
После сельской ярмарки

Музыканты, ноты свернув, ушли,
Кончилась толкотня,
Но многие в памяти унесли
Их куплеты на злобу дня.
И куранты на башне эхом вдали
Отозвали'сь, звеня.

Из трактира поплёлся народ к мосту.
Полумрак пустырей свинцов.
Огольцы орут (слыхать за версту),
Повторяя фарсы певцов,
А ворчливым старцам невмоготу:
Ох, скорей бы родимый кров!

Вот девушка, что казалась скромна,
Хохочет среди подруг,
А та, что форсила вовсю,- она
Опечалилась, сникла вдруг;
Вот третья ступает -- сильна, статна --
Твердо на весь каблук.

Но в полночь здесь бродят лишь духи тех,
Кто в этой земле погребён:
От римлян до наших отцов, со всех
Окрестных сойдясь сторон.
И к нам доносятся брань и смех
Из глубины времён.
                1902


Оригинал:
Thomas Hardy
After the Fair

The singers are gone from the Cornmarket-place
With their broadsheets of rhymes,
The street rings no longer in treble and bass
With their skits on the times,
And the Cross, lately thronged, is a dim naked space
That but echoes the stammering chimes.

From Clock-corner steps, as each quarter ding-dongs,
Away the folk roam
By the ‘Hart’ and Grey’s Bridge into byways and ‘drongs’,
Or across the ridged loam;
The younger ones shrilling the lately heard songs,
The old saying, ‘Would we were home.’

The shy-seeming maiden so mute in the fair
Now rattles and talks,
And that one who looked the most swaggering there
Grows sad as she walks,
And she who seemed eaten by cankering care
In statuesque sturdiness stalks.

And midnight clears High Street of all but the ghosts
Of its buried burghees,
From the latest far back to those old Roman hosts
Whose remains one yet sees,
Who loved, laughed, and fought, hailed their friends, drank their toasts
At their meeting-times here, just as these!
                1902



XX. По мотивам ст. Томаса Харди
Годовщина

Мы пришли сюда утром того же дня,
да и месяц был ровно тот.
То же солнце всплыло, повременя,
отдохнув от дневных забот.
И тропа, по которой мы тихо шли --
да, она была тоже та,
и заборчик, и холм, и внизу вдали
горизонта черта,
и всё тот же паломник, что в оный день
                посещал все эти места.

Мы дорогу могли бы узнать стопой,
и лишь дерево, что свой стан
наклонило, сгорбившись над тропой,
прежде рваных не знало ран.
И еще: нынче камни стен и опор
разноцветный мох тяжелит,
и заполнился весь монастырский двор
массой белых надгробных плит,
а зеницы паломника впали вплоть
                до костей, до глазных орбит.


Оригинал:
Thomas Hardy
An Anniversary

It was at the very date to which we have come,
In the month of the matching name,
When, at a like minute, the sun had upswum,
Its couch-time at night being the same.
And the same path stretched here that people now follow,
And the same stile crossed their way,
And beyond the same green hillock and hollow
The same horizon lay;
And the same man pilgrims now hereby who pilgrimed here that day.

Let so much be said of the date-day’s sameness;
But the tree that neighbours the track,
And stoops like a pedlar afflicted with lameness,
Knew of no sogged wound or wind-crack.
And the joints of that wall were not enshrouded
With mosses of many tones,
And the garth up afar was not overcrowded
With a multitude of white stones,
And the man’s eyes then were not so sunk that you saw the socket-bones.




XXI. По мотивам ст. Томаса Харди
Августовская ночь

Из дальних комнат
                часов доносится трель,
и штору окна шевели'т сквознячок-скрипач.
На сцену вступают жук, мотылек, и шмель,-
актёры божьи Кусака, Летун, Рогач.
А муха меж тем по листку моему бредёт,
и праздные ручки одна о другую трёт.

Итак, впятером
                случайность свела сейчас
в единой точке пространства на миг всех нас.
Вот гости мои марают мой чистовик,
и навзничь падают, стукаясь о ночник.
Ничтожные твари, скромнейшие из зверья,-
им ведомы тайны, которых не знаю я.


Оригинал:
Thomas Hardy
An August Midnight

A shaded lamp and a waving blind,
And the beat of a clock from a distant floor:
On this scene enter – winged, horned, and spined –
A longlegs, a moth, and a dumbledore;
While ’mid my page there idly stands
A sleepy fly, that rubs its hands . . .

Thus meet we five, in this still place,
At this point of time, at this point in space.
– My guests besmear my new-penned line,
Or bang at the lamp and fall supine.
‘God’s humblest, they!’ I muse. Yet why?
They know Earth-secrets that know not I.
                1899



XXII. По мотивам ст. Томаса Харди
Непогожий май

В белой поддёвке у входа стоит пастух,
и приоткрыв калитку, овечек считает вслух.

Ветер, напитанный влагой весенних гнилых болот,
грязные волглые тучи по небесам несёт.
Штакетник скрипит... так цапля хрипит в ночи.
Вымокшие взъерошенные голуби и грачи
напоминают шакалов, хищный косматый сброд,
а певчие птицы не могут связать двух нот.
Почки сжались от робости, ветки покрыла слизь,
бутоны пытались раскрыться, но осеклись.
Солнце, насупясь, бросает белесый луч
Через прорехи быстро бегущих туч.
"Как же ты, нынче, Природа, думаю я, дурна".
"Ничего, я завтра исправлюсь",  в ответ она.

Считая своих овец, всё там же стоит пастух,
и ему безразлично, что делается вокруг.


Оригинал:
Thomas Hardy
An Unkindly May

A shepherd stands by a gate in a white smock-frock:
He holds the gate ajar, intently counting his flock.

The sour spring wind is blurting boisterous-wise,
And bears on it dirty clouds across the skies;
Plantation timbers creak like rusty cranes,
And pigeons and rooks, dishevelled by late rains,
Are like gaunt vultures, sodden and unkempt,
And song-birds do not end what they attempt:
The buds have tried to open, but quite failing
Have pinched themselves together in their quailing.
The sun frowns whitely in eye-trying flaps
Through passing cloud-holes, mimicking audible taps.
‘Nature, you’re not commendable to-day!’
I think. ‘Better to-morrow!’ she seems to say.

That shepherd still stands in that white smock-frock,
Unnoting all things save the counting his flock.




XXIII. По мотивам ст. Томаса Харди
Архитектурные Маски

              (I)
В этом доме давно обветшал фасад,
Плющ ползучий взбирается по окну.
У замшелых жителей сих палат
Древний быт и недобрый корыстный взгляд,
Они ценят роскошь одну.

              (II)
А напротив -- "вилла".  Кирпич и жесть,
Всё блестит, сверкает и бьёт в зрачок.
Неизвестно, кто обитает здесь,
Но у этих жильцов, вероятно, есть
Фантазия, кисть, смычок.

             (III)
"Погляди!" философствует балабон,
Выходя на тихую авеню.
"Старый замок! Как поэтичен он!
А из пёстрого ящика гнать бы вон
Пошляков, парвеню!"


Оригинал:
Thomas Hardy
Architectural Masks

I

There is a house with ivied walls,
And mullioned windows worn and old,
And the long dwellers in those halls
Have souls that know but sordid calls,
And daily dote on gold.

II

In blazing brick and plated show
Not far away a ‘villa’ gleams,
And here a family few may know,
With book and pencil, viol and bow,
Lead inner lives of dreams.

III

The philosophic passers say,
‘See that old mansion mossed and fair,
Poetic souls therein are they:
And O that gaudy box! Away,
You vulgar people there.’




XXIV. По мотивам ст. Томаса Харди
Конец ноябрьского дня

Бледнеет закатный румянец
разносится  птиц трескотня,
и сосны пускаются в танец,
густые вершины клоня.

Вот буки желтеют листами,
и занавесь на небе ткут.
Когда-то своими руками
я все их высаживал тут.

При виде играющих внуков
я думаю: им не понять,
что прежде здесь не было буков,
и после не станет опять.


Оригинал:
Thomas Hardy
At Day-Close in November

The ten hours’ light is abating,
And a late bird wings across,
Where the pines, like waltzers waiting,
Give their black heads a toss.

Beech leaves, that yellow the noon-time,
Float past like specks in the eye;
I set every tree in my June time,
And now they obscure the sky.

And the children who ramble through here
Conceive that there never has been
A time when no tall trees grew here,
That none will in time be seen.




XXV. По мотивам ст. Томаса Харди
Февраль; у ворот полевой изгороди

Поле, поле...  сколько хватает взгляд...
Почву частью вывернул плуг.
На заборе капелек ровный ряд,
серебрясь, они пуговками висят, 
и срываясь, падают вдруг.

Так же виснет капельками туман
на пучках прошлогодних трав,
что торчат клинками из рваных ран
глинозёма, по коему сквозь бурьян
не пройдёшь, не застряв.

А как славно здесь было в далекий день,
когда птички навеселе
меж снопов, в ярких чепчиках набекрень
разводили амурную дребедень:
Те, что нынче лежат в земле.
                1889


Оригинал:
Thomas Hardy
At Middle-Field Gate in February

The bars are thick with drops that show
As they gather themselves from the fog
Like silver buttons ranged in a row,
And as evenly spaced as if measured, although
They fall at the feeblest jog.

They load the leafless hedge hard by,
And the blades of last year’s grass,
While the fallow ploughland turned up nigh
In raw rolls, clammy and clogging lie –
Too clogging for feet to pass.

How dry it was on a far-back day
When straws hung the hedge and around,
When amid the sheaves in amorous play
In curtained bonnets and light array
Bloomed a bevy now underground!
                1889, Bockhampton Lane




XXVI. По мотивам ст. Томаса Харди
Пруд в Дорсете

На холодный пруд, на его стекло
лился свет растущей луны.
Ветер веял с северной стороны
и хрипел тяжело.

Он в затоне воду, сердясь, месил,
и луну превращал в овал,
а потом спираль из нее свивал
и лишался сил.

Но о небе вовсе не думал я,
где висел внеземной предмет.
Что меня захватило? Виденье? Бред?
Грёза? Галлюцинация?

Я как будто вернулся в далёкий год,
и с другого берега звал
эту женщину,- как я тогда пылал! -
как хотел с нею быть -- и вот

стали слабы, безвольны наши слова,
и любви нашей вышел срок,
и цветок весенней поры поблёк,
развернувшись едва.

Этот образ, дрожащий в блеске пруда,
словно призрак той, с кем в былых
временах мы расстались, чьи дни из моих
вычла жизнь навсегда.

-------------------------------------

От переводчика.
Описанный в этом стихотворении пруд находится на краю большого леса недалеко от места,
где жил Т. Харди.  Английские комментаторы полагают, что он вспоминает о давней любви
к Трифене Спаркс, своей кузине по материнской линии.
Молодые люди встречались возле водоёма на тропинке, которая соединяла два их дома.


Оригинал:
Thomas Hardy
At Rushy-Pond

On the frigid face of the heath-hemmed pond
There shaped the half-grown moon:
Winged whiffs from the north with a husky croon
Blew over and beyond.

And the wind flapped the moon in its float on the pool,
And stretched it to oval form;
Then corkscrewed it like a wriggling worm;
Then wanned it weariful.

And I cared not for conning the sky above
Where hung the substant thing,
For my thought was earthward sojourning
On the scene I had vision of.

Since there it was once, in a secret year,
I had called a woman to me
From across this water, ardently –
And practised to keep her near;

Till the last weak love-words had been said,
And ended was her time,
And blurred the bloomage of her prime,
And white the earlier red.

And the troubled orb in the pond’s sad shine
Was her very wraith, as scanned
When she withdrew thence, mirrored, and
Her days dropped out of mine.




XXVII. По зарисовке Томаса Харди
Досуги на водном курорте

К воде спиною на берегу морском
к веселой публике, наоборот, лицом,
стоит певец, и рядом два скрипача.
Публика ловит крабов, радостно хохоча.
Развлечение длится, всё громче слышится смех.
Лишь эти трое стоят на виду у всех
в состояньи паралича.

Они затихли, стоят себе таковы,
на общий шум не повёртывая головы,
не глядя на то, что сейчас происходит там
откуда доносятся выкрики, смех и гам.
И в эти минуты, невольные молчуны,
они от яви настолько отстранены,
что кажется, служат каким-то своим богам.


Оригинал
Thomas Hardy
At the Aquatic Sports

With their backs to the sea two fiddlers stand
Facing the concourse on the strand,
And a third man who sings.
The sports proceed; there are crab-catchings;
The people laugh as levity spreads;
Yet these three do not turn their heads
To see whence the merriment springs.

They cease their music, but even then
They stand as before, do those three men,
Though pausing, nought to do:
They never face to the seaward view
To enjoy the contests, add their cheer,
So wholly is their being here
A business they pursue.




XXVIII. По мотивам ст. Томаса Харди
За обедом

Вариант 1

Мое молодое лицо на миг
В стекле буфета мелькнуло вдруг,
И я едва удержала крик,
Такой меня пронизал испуг.

Изрытые, сморщенные черты,
Как будто траченные цингой.
Я вся сомлела от дурноты
Себя увидев седой каргой.

Кривое зеркало... глупый трюк,
Но не для тех, кто как я, раним.
Вот так подшутил надо мной супруг,
А я -- я вспылила. До ссоры с ним.

Он сожалел, он убрал стекло,
Но ужас мой не забылся, нет,
Хотя с той юной поры прошло
Никак не меньше полсотни лет.

Мой муж скончался. И как-то раз,
Когда я сидела в тоске по нём,
Я встретила пару потухших глаз
В стекле серванта, за хрусталём.

Худая старуха была седа,
Я сразу узнала ужасный взгляд,
Какой привиделся мне тогда
В зеркале,- всю мою жизнь назад.


Вариант 2

Однажды в годы моего расцвета,
Очарованья юной красоты,
Мне в зеркле старинного буфета
Привиделись ужасные черты.

И с чувством отвращенья к этой даме
Я обомлела, я шептала "нет!",
Испуганная жуткими глазами
Старухи, с кем сидела тет-а-тет.

Мой муж, устроив для жены-мимозы
Весёлый фокус с зеркалом кривым,
Смеялся... а меня душили слёзы.
В тот вечер я не говорила с ним.

Он попросил прощенья, и поспешно
Убрал, унёс поганое стекло.
Мы скоро помирились с ним, конечно,
И всё же это даром не прошло.

Минуло время, и его не стало,
И вот одна спустя десятки лет
Я снова здесь сидела, как бывало,
И предо мною тот же был буфет.

В нём зеркало расплывчато светилось,
И мне в лицо опять смотрела та,
Чья ужасом когда-то исказилась,
А нынче -- жизнью -- каждая черта.


Оригинал:
Thomas Hardy
At the Dinner-Table

I sat at dinner in my prime,
And glimpsed my face in the sideboard-glass,
And started as if I had seen a crime,
And prayed the ghastly show might pass.

Wrenched wrinkled features met my sight,
Grinning back to me as my own;
I well-nigh fainted with affright
At finding me a haggard crone.

My husband laughed. He had slily set
A warping mirror there, in whim
To startle me. My eyes grew wet;
I spoke not all the eve to him.

He was sorry, he said, for what he had done,
And took away the distorting glass,
Uncovering the accustomed one;
And so it ended? No, alas,

Fifty years later, when he died,
I sat me in the selfsame chair,
Thinking of him. Till, weary-eyed,
I saw the sideboard facing there;

And from its mirror looked the lean
Thing I’d become, each wrinkle and score
The image of me that I had seen
In jest there fifty years before.




XXIX. По мотивам ст. Томаса Харди
Утёс Бини

(Март 1870 - март 1913)

О, опалово-сапфирный высверк моря поутру,
И: верхом -- она, чьи кудри развевались на ветру,
Та, с которой так любили мы друг друга в ту пору!

Ниже нас летали чайки, беспрестанно гомоня,
И звучала под обрывом волн далёких воркотня,
Пока мы смеялись, рады солнцу мартовского дня.

Нас порою обдавало лёгкой радугой дождя,
Даль Атлантики тускнела, но немного погодя
Ярко вспыхивало солнце, в пурпур вновь ее рядя.

И теперь еще над бездной Бини высится глава.
Скоро март... пойдём ли с нею, два влюблённых существа,
Вновь туда, шепча друг другу прежней нежности слова?

Нет! Пусть берег дик всё так же, та же бьёт в него вода,
Но она, кого однажды серый пони вёз сюда,-
Где она? -- бог весть...   и Бини ей не вспомнить никогда.

-------------------------------------

От переводчика.
Данная элегия -- одно из стихотворений, написанных Харди в память жены Эммы;
в них возникают его воспоминания о времени их знакомства и первой влюблённости.
Утёс или скала Бини находится в маленьком поселении на атлантическом побережье Корнуолла
в юго-западной Англии. 
В первый раз Харди побывал там в 1870 г. вместе с Эммой, второй -- после ее кончины
сорок с лишним лет спустя, на что указывает двойная дата, которая нередко сопровождает
публикацию этого стихотворения.
Последнее трёхстишие не говорит о смерти любимой женщины напрямую: автор как будто избегает
самого этого слова, но будучи смолоду атеистом, очевидно не принимает никакое потустороннее существование.


Оригинал:
Thomas Hardy
Beeny Cliff

I

O the opal and the sapphire of that wandering western sea,
And the woman riding high above with bright hair flapping free-
The woman whom I loved so, and who loyally loved me.

II

The pale mews plained below us, and the waves seemed far away
In a nether sky, engrossed in saying their ceaseless babbling say,
As we laughed light-heartedly aloft on that clear-sunned March day.

III

A little cloud then cloaked us, and there flew an irised rain,
And the Atlantic dyed its levels with a dull misfeatured stain,
And then the sun burst out again, and purples prinked the main.

IV

-Still in all its chasmal beauty bulks old Beeny to the sky,
And shall she and I not go there once again now March is nigh,
And the sweet things said in that March say anew there by and by?

V

What if still in chasmal beauty looms that wild weird western shore,
The woman now is-elsewhere-whom the ambling pony bore,
And nor knows nor cares for Beeny, and will laugh there nevermore.

March 1870 – March 1913




XXX. По мотивам ст. Томаса Харди
До лета и после

            I
Всем нам при мысли о весне
дурное стерпится вполне.
В день непогожий февраля
злой ветер улицей метёт,
и порывается, скуля,
и крупку острую несёт.
Покуролесить вволю рад,
он развевает снегопад,-
но из-за белой кисеи
диск солнца льёт лучи свои.

            II
Настал Октябрь, и тень ветвей
достигла комнаты моей.
Я наблюдаю: на сосне
уселась птица, и она
сидит молчком, и, мнится мне,-
как я, одна, совсем одна.
Всё пусто. Солнечные дни
мелькнули -- и  прошли они,
исчезли напрочь, без следа,
а я не осознал -- когда.


Оригинал:
Thomas Hardy
Before and after Summer

    I
Looking forward to the spring
One puts up with anything.
On this February day
Though the winds leap down the street
Wintry scourgings seem but play,
And these later shafts of sleet
– Sharper pointed than the first –
And these later snows – the worst –
Are as a half-transparent blind
Riddled by rays from sun behind.

    II
Shadows of the October pine
Reach into this room of mine:
On the pine there swings a bird;
He is shadowed with the tree.
Mutely perched he bills no word;
Blank as I am even is he.
For those happy suns are past,
Fore-discerned in winter last.
When went by their pleasure, then?
I, alas, perceived not when.




XXXI. По мотивам ст. Томаса Харди
Первый взгляд на неё, и потом

Тот день я прожил как во сне,-
он был из всех иной.
Мой дух пылал тогда в огне,
плыл в радуге цветной.
О, то что вспыхнуло во мне --
останется ль со мной?

Вёз дилижанс меня домой,
за ним скользила тень.
Позёвывал попутчик мой
в картузе набекрень.
День для него был рядовой,
обыкновенный день.


Оригинал:
Thomas Hardy
First Sight of Her and After

A day is drawing to its fall
I had not dreamed to see;
The first of many to enthrall
My spirit, will it be?
Or is this eve the end of all
Such new delight for me?

I journey home: the pattern grows
Of moonshades on the way:
‘Soon the first quarter, I suppose,’
Sky-glancing travellers say;
I realize that it, for those,
Has been a common day.




XXXII. По мотивам ст. Томаса Харди
Сорок лет назад

Памяти Дж. Мередита (1828-1909)

То было сорок лет назад,
Когда я видел в первый раз
Его лицо и ясный взгляд,

И слышал голос: трубный глас
Его отчетливых речей
Будил людей в рассветный час.

Он был провидец, разум чей
Дерзал бесстрашно вникнуть в суть
Эпохи, фактов и вещей,

И кто со временем ничуть
Не изменясь, умел другим
В их сердце мужество вдохнуть.

Теперь он стал для нас незрим,
Но в это верится едва,
И -- нет -- я не прощаюсь с ним,

Ибо душа его жива,
И предназначены живым
Его бессмертные слова.

                Mай 1909

-------------------------------------

От переводчика.
Стихотворение Т. Харди, написанное в мае 1909 года,- отклик на кончину Джорджа Мередита
(англ. George Meredith;  1828 - 18 мая 1909),- поэта, романиста, признанного мэтра английской
литературы.
Мередит подвизался также в качестве редактора в различных издательствах, и неизменно выступал
с поддержкой молодых начинающих авторов; в частности, именно он помог впервые опубликоваться
Томасу Харди, и к тому же дал ему ряд ценных профессиональных советов.


Оригинал
Thomas Hardy
Forty Years Back

George Meredith
(1828-1909)

Forty years back, when much had place
That since has perished out of mind,
I heard that voice and saw that face.

He spoke as one afoot will wind
A morning horn ere men awake;
His note was trenchant, turning kind.

He was of those whose wit can shake
And riddle to the very core
The counterfeits that Time will break. . . .

Of late, when we two met once more,
The luminous countenance and rare
Shone just as forty years before.

So that, when now all tongues declare
His shape unseen by his green hill,
I scarce believe he sits not there.

No matter. Further and further still
Through the world’s vaporous vitiate air
His words wing on – as live words will.

May 1909




XXXIII. По мотивам ст. Томаса Харди
Четыре следа

Вот четыре следа на песке
Там где вечер видел нас двоих
Сердце к сердцу и рука в руке...
Утром солнце высушило их.

Мокрое любимое лицо --
Как я целовал его тогда!
Было на руке ее кольцо,
У запруды булькала вода.

"Да, с другим пошла я под венец,
И не знала, как беде помочь,
Потому что властный мой отец
Воспитал безропотную дочь.

Но супругу важному того
Не сказала, милый мой, что я 
В первой страсти вовсе не его --
Телом и душой была твоя."

Я ушёл,- я понял, я простил,
Я терпел тупую боль в груди.
А у них медовый месяц был
Весь ещё почти что впереди.


Оригинал:
Thomas Hardy
Four Footprints

Here are the tracks upon the sand
Where stood last evening she and I –
Pressed heart to heart and hand to hand;
The morning sun has baked them dry.

I kissed her wet face – wet with rain,
For arid grief had burnt up tears,
While reached us as in sleeping pain
The distant gurgling of the weirs.

‘I have married him – yes; feel that ring;
’Tis a week ago that he put it on. . . .
A dutiful daughter does this thing,
And resignation succeeds anon!

‘But that I body and soul was yours
Ere he’d possession, he’ll never know.
He’s a confident man. “The husband scores,”
He says, “in the long run” . . . Now, Dear, go!’

I went. And to-day I pass the spot;
It is only a smart the more to endure;
And she whom I held is as though she were not,
For they have resumed their honeymoon tour.




XXXIV. По мотивам сонета Томаса Харди
От нее из деревни

Я думала о городе гремящем,
ловила наважденье на лету,
чтобы затем к родным лугам и чащам
усильем воли обратить мечту.

Я восхищалась мелочью любою
(цветок, мол, краше всех людских ревю),
вовсю стараясь воспылать душою
к кустарникам, к деревьям, к соловью.

Вот суть моя, себе я говорила,-
ведь я в глуши живу не со вчера.
Я зря старалась: что' бы здесь пленило
хоть муху? хоть жучка? хоть комара?!

И вновь сознанье вспыхнуло мечтами
об искушеньях в городском бедламе.
                1866


Оригинал
Thomas Hardy
From Her in the Country

I thought and thought of thy crass clanging town
To folly, till convinced such dreams were ill,
I held my heart in bond, and tethered down
Fancy to where I was, by force of will.

I said: How beautiful are these flowers, this wood,
One little bud is far more sweet to me
Than all man’s urban shows; and then I stood
Urging new zest for bird, and bush, and tree;

And strove to feel my nature brought it forth
Of instinct, or no rural maid was I;
But it was vain; for I could not see worth
Enough around to charm a midge or fly,

And mused again on city din and sin,
Longing to madness I might move therein!
                1866



XXXV. По мотивам ст. Томаса Харди
Её дилемма

Они молчали. Чуть освещена
была капелла. Закопчёный свод,
неровный пол, и в плесени стена,
и бронзовых часов унылый ход.

И сжав ей руку, бледен, изнурён,
в изнеможеньи голову клоня,
"Мне скоро умирать", промолвил он.
"Признайся мне -- ты любишь ли меня?"

Чего б она сейчас ни отдала,
чтоб искренне ему ответить "да"!
Она бы даже в церкви солгала,
поскольку в том теперь была нужда.

Так состраданье диктовало ей,
но и сомненья были ей горьки:
что' выбрать: правду --  или же скорей
обман, притворство -- правде вопреки?
                1898


Оригинал
Thomas Hardy
Her Dilemma

THE two were silent in a sunless church,
Whose mildewed walls, uneven paving-stones,
And wasted carvings passed antique research;
And nothing broke the clock's dull monotones.

Leaning against a wormy poppy-head,
So wan and worn that he could scarcely stand,
--For he was soon to die,--he softly said,
"Tell me you love me!"--holding hard her hand.

She would have given a world to breathe "yes" truly,
So much his life seemed hanging on her mind,
And hence she lied, her heart persuaded throughly,
'Twas worth her soul to be a moment kind.

But the sad need thereof, his nearing death,
So mocked humanity that she shamed to prize
A world conditioned thus, or care for breath
Where Nature such dilemmas could devise.
                1898



XXXVI. По мотивам ст. Томаса Харди
Уходя и оставаясь

Ручей, не устающий течь,
В чьих брызгах радуга играла,
Май, лунный свет, живая речь,-
Всё, что хотелось нам сберечь,-
Того не стало.

Мы увидали: всё мертво,
Повсюду боль и кровь, казалось,
И нам хотелось одного:
Чтоб не осталось ничего.
Но всё осталось.

И всё же Времени устав
Иной: оно, ни с кем не споря,
Уносит нас во тьму стремглав,
Добро и зло перемешав
В одном растворе.


Оригинал
Thomas Hardy
Going and Staying

I

The moving sun-shapes on the spray,
The sparkles where the brook was flowing,
Pink faces, plightings, moonlit May,
These were the things we wished would stay;
But they were going.

II

Seasons of blankness as of snow,
The silent bleed of a world decaying,
The moan of multitudes in woe,
These were the things we wished would go;
But they were staying.

III

Then we looked closelier at Time,
And saw his ghostly arms revolving
To sweep off woeful things with prime,
Things sinister with things sublime
Alike dissolving.


                КОНЕЦ