Пастернаку

1

Поселку, чтобы стать деревней,
не доставало той весны,
где Фёдр Петрович* водит гребнем
по непрочесам целины.

Где тут же крутятся вороны,
как на подхвате в мастерской.
Где леса палевые кроны
еще не тронуты листвой.

Где солнце глянет из-за тучи,
как из-за шторки пассажир,
которому уже наскучил
по струнке вытянутый мир.

И хочется сойти, ей-богу,
на полустанке и пойти
своею собственной дорогой
хотя бы так - в конце пути.

* Фёдор Петрович - шутливое народное прозвище довоенного трактора "Фордзон-Путиловец" ("ФП").

2

Всю ночь искал, куда пристать, мятежный лес.
Скрипели мачты и поскрипывали снасти,
и кто-то смелый по бизани в бездну лез,
и этот кто-то молод был, красив и счастлив.

Сосновым кузовом качаясь на ветру,
охвачен дрожью от бушприта и до шканцев,
лес, где пристать ему, искал всю ночь, к утру
забыв об участи «Летучего голландца».

Как хорошо быть лесом и шуметь листвой,
а не лохмотьями обвисшей парусины
и наслаждаться пеньем птиц и синевой
и на трухлявом пне вознею муравьиной.

Снуют туда-сюда. На рухнувшем стволе,
на рыжем спиле неподобранного кряжа.
Как на разбившемся о скалы корабле
в живых оставшиеся члены экипажа.

3

Там дождь, а в комнате смеются,
и разговор нетороплив,
и чашки цокают о блюдца,
когда их ставят, чай допив.

Там ветки хлещут с разворота
по тесу вымокших оград
и ветер ухает фаготом,
а в доме тихо, в доме спят.

Ах, если б все на свете грозы,
невзгоды, хлопоты, дела
переживались под наркозом!
Какой бы страшной жизнь была.

Заснешь - Элизиум приснится,
жизнь без тревог, жизнь без забот.
Проснешься - скрипнет половица -
и сердце в пятки упадет.

4

Все реки текут, а особенно эта,
невзрачная гостья болотистых чащ, -
ей надо пробиться к простору и свету,
где небо повсюду и ветер звенящ.

Ей надо пробиться к зеленой осоке,
к скрипучим мосткам в три-четыре доски,
с которых полощут белье, босоноги,
а в ночь на Ивана пускают венки.

К малиновым бакенам на керосине,
к песчаному берегу полукольцом,
к упругому хлопанью крыльев гусыни,
к веселый возне загорелых мальцов.

К тесовой церквушке, стоящей на горке,
заросшей репейником и лебедой,
к тому, кто стрелою летит на моторке
туда, где сливается небо с водой.

5

Ты вернулся домой, Лемюэль, ты вернулся домой.
В Ноттингемшире осень, и Шервудский лес - золотой.
Словно Робин решил все богатства раздать беднякам.
Лемюэль, милый брат, что ж печалиться по пустякам?

Что заброшено поле, стоит в запустении сад -
даже гуси, и те, Бальнибарби покинуть спешат.
Что болотною тиной затянут нечищеный пруд,
что гуигнгнмов на бойню восставшие еху ведут.

Что дурак торжествует, храбёр, кровожаден и рьян.
Что у каждого чмо нож мясницкий топырит карман.
Что печально струльдбруги глядят каравану вослед -
им, бессмертным, от жизни ненужной спасения нет.

Лемюэль, надо ж было такого свалять дурака -
народиться на свет, превратившись потом в старика.
Хорошо самураям в далеком японском краю.
Сел на пятки, взял меч, кимоно распахнул - и адью.

6

Чуть свет на ранних поездах
из Переделкина в столицу.
И паровоз на всех парах
сквозь тьму, и снег, и звезды мчится.

И вот уж новая толпа
бурлит на площади вокзала.
А у него своя тропа -
редакции газет, журналов.

Заметив школьную тетрадь,
ему филфака выпускница
начнет нотации читать:
"Не грех у классиков учиться".

"Я и учусь", - вздохнув, кивнет
в предчувствии иных нотаций,
когда и жизнь окончит ход,
а травля будет продолжаться.

7

Давненько поэтов не судят
за то, что поэты они.
Шутя не ломают им судеб,
не ставят на них западни.

Не травят, как зверя в загоне,
отрезав к спасенью пути,
в азарте безумной погони
не видя, что всё позади.

А после легко, без оглядки
"толкают" прощальную речь
про то, что "был век его краткий",
про то, что "могли бы сберечь".

И далее - всё по уставу
на многие лета вперед,
когда за посмертную славу
подонок его попрекнет.

8

Неужели побеждает злоба?
И в церквушке сельской до зари
успевают в круг сойтись у гроба
вурдалаки, нежить, упыри?

И пока не пропоют вторые
и не скрипнет первая кровать,
успевает на подмогу Вия
Панночка воскресшая позвать?

Он приходит, не такой, как раньше
(лик железный, веки до земли).
У него теперь и внешность наша,
и усищи, словно у Дали.

Как  по моде ставший святотатцем,
покоритель хейтерских сердец,
он в Хому не станет тыкать пальцем,
а поманит: "Подь сюды, подлец".

9

Как прежде шарики из ваты,
макая в сахарный сироп,
на елку вешали ребята,
пока не скажет взрослый: "Стоп",

такой сегодня крупный валит
снежок, зачеркивая  сад,
как будто, взяв малярный валик,
Том Сойер белит всё подряд. 

Как будто первый слой левкаса
кладет на доску Феофан,
вчерне всего иконостаса
в уме набрасывая план:

там будут лики деисуса,
картины скорби и любви,
и все страданья Иисуса,
и все страдания твои.