Сидящие

                СИДЯЩИЙ НА ВЕТВЯХ
               
                Став на цыпочки, сонное дерево
                чистит пёрышки, гребень топорщит
                и оглядывается вокруг.

                Ночь уходит в сторону севера.
                Посредине вишневой рощи
                птица крылья расправила вдруг.

                Мальчик, слазь! Начинает раскачиваться
                ствол от хода Земли и от ветра,
                криком взлёта проклюнута тишь.

                Мальчик, слазь! Ты не можешь расплачиваться
                за больные фантазии века.
               
                Мальчик, слазь! Улетишь...


                СИДЯЩИЙ НА КОЛУ

                Когда меня освободят,
                бубенчиком потренькав, –
                и, не сомкнув кровящий зад,
                рачком, на четвереньках
                я уползу, и где-то там,
                среди репьёв и дрока
                его воздену к небесам,
                как плачущее око.

                Всю кровь, что льётся из меня,
                я придержу и – брызну
                струёй горячей, и земля
                завоет, правя тризну,
                и вся в испуге закричит
                великая столица...

                И эта мысль во мне торчит
                и не даёт свалиться.


                СИДЯЩИЙ НА ОБОЧИНЕ
       
        Куда идут они идут кто голову задрав кто тяжко
        переступая деревяшкой – направо на закат идут
        идут как странички в Египет несут котомки соль супы...

        Меня землёю здесь засыплет я стану холмиком слепым.

        За солнцем или в ночь скорее – они идут идут идут
        и жизни дряхлые несут в ста поколеньях не старея
        идут, присев бельё развесят. А тут октябрь долгий месяц
        с ветрами, мёртвым говорком. Я стану бурым бугорком.

        Пот на глазах и дождь за ворот и снег на шапках но идут
        идут, как будто их ведут какой-то древний строить город,
        а я налево на восток взгляну украдкой в одиночку
        в ничтожность превращённый, в кочку –
        я жду тебя, тая восторг.
        Вот поравнялась – потянулась, вся нависая, за цветком.
        ступив на кочку поскользнулась, проткнув мне щёку каблучком –
        тут я вскочу с лицом кровавым: я знал! я ждал года, века...
       
        И мы пойдём за всей оравой, скрыв отпечаток каблука.
       
        И будет сказкою для нас как люблю тебя сейчас.
               

                СИДЯЩАЯ НА ПРОВОДАХ

            – Сколько лет тебе, крылатая?
            – Триста тридцать, тридцать три,
            три с приманкою треклятою, что склевали кукари.

            – Долго ль ждать тебя, любимая?
            – Шесть десятых тысяч вольт
            с краю веточки рябиновой над землёй где вой да гвалт.

             – Кем явлюсь тебе,  далёкая?
             – Перейдя природу вброд –
             нежным Он, мужской морокою.
             Я тебе – наоборот.

                СИДЯЩИЙ В КРЕСЛЕ

             Он спит, подняв лицо в окно.
             Там тихо, за окном, цветно:
             гора, и слева мол
                за причалами.

             Сон по щекам его течёт,
             дрожа, как рябь... Но что за чёрт,
             куда вдруг делось море
                с песчаными...

             Потом приснился лес ему.
             Я это знаю потому,
             что вдруг не стало леса
                нагорного.
 
             Я в комнате его, в углу.
             А с неба синего во мглу
             уходит солнце – в чрево сна
                чёрного.

             Глаза, пустые как стакан...
             Кусая крылья, к нам баклан
             влетел, вошёл в башку ему,
                гнусному.

             Сейчас, сейчас-сейчас  я приснюсь ему.
               
                Лето, 1974