Палата

Палата №.

Встретил ее в больничке.
Хрупкая как солнышко.
Звала кого-то.
Я заплакал.
(Из дневника одного пациента).

За каждый день, обреченный погибнуть за этой стеной, за каждую святую мысль о душной больнице плачешь ты! И если сегодня вдруг жизнь (показалось тебе) еще теплится здесь, отрекись  от нее, навеки позабыв и себя, и свое имя. Пусть истлеет все от тебя, к чему прикоснулся врач, истлевает , как цветы истлевают, лишенные влаги и любви, осыпавшиеся во прах, и да веселится дух твой, безумец!
Не забудь напомнить священнику, что от его проповеди остался только запах свечи: бог здесь совершенно бесполезное существо.
        Больной онанирует, лежа на кровати, при этом его лицо, счастливое, c каждым днем выглядит счастливее. Иногда он поглядывает в окно на прохожих, чей путь пролегает мимо больницы в соседний киоск. За преданность, с которой его рука ласкает под одеялом пенис, бог наградил его здесь душой. Он одевает ее, словно набрасывает на плечи халат, и усталой походкой бредет в уборную.
Звук, который при его занятии мы все из-за тесноты вынуждены слушать, напоминает живое  существо, не способное умереть, выскочив из руки.   
С каждый днем его лицо каменеет, опухает от крови, удовольствия и семени, пот струится по нему. Каждый день я вижу, как он отдаляется от меня, закатывая глаза, улетает куда-то за потолок нашей палаты. Неизвестная женщина за окном с авоськами останавливается и смотрит  на нас сквозь решетки, в то время, когда он это делает. Его рука двигается быстро, замирает, совмещая с увиденным за окном новое сильное чувство. Лишь немного он отдыхает, широко раскинув толстые ноги на мятой постели, чтобы приступить к своему излюбленному занятию с новой силой…
       Сладкий, как карамель, как миндальное мороженое-человек в больнице. Некоторые из пациентов при встрече говорят о счастье: будто бы его можно получить, если пропустить нас на миксер, как это предложил сделать c нами один санитар.
       Пребывающий здесь на лечении солдат пристает ко всем с вопросами о том, как исправить свой кривой пенис.
       У немого нищего, больные украли сегодня хлеб и смеялись с него вместе с санитаром, а он плакал.
II

Пациент перед отключением:
Я восхищаясь всеми вами, безумцами!..


Балет с исполнением песен:
Люди танцуют, одетые в шинели, шапки-ушанки и валенки. Вместо лиц- черная ткань, как подкладка в одежде.Один из пациентов поет:

Безумству храбрых поем мы песни,
По полу ходят военные марши,
Гимны слагают в дымных сортирах:
Изъясняются в чувствах у грязной параши.

Дай мне таблетку: я в этом строю.
Мне - прыгать чрез палец или полено.
Язык и дерьмо проверила  Лена-
Ваш взгляд из-под кожи, ведет на иглу-
Вот кто-то затих и спит там в углу.

И чувствую, смерть приближается в белом
И белым покроет все, белым-пребелым.

Слышишь, как воет моя тоска:
 Моя стихия хлещет по трубам,
 В небе печаль для нового марш-броска,
 И если я слишком жестокий и грубый,
 Прописываю вам миндаль.
III

Доктор.

Доктор остался один за несколько лет работы в больнице.
- К нам больше не присылают,- участливо повторяла старшая медсестра, всякий раз, когда он подходил к ее дежурному столу.
Телефон не звенел подолгу, новых больных не присылали, несмотря на то, что санитарка, следуя внутреннему распорядку больницы, каждый день сидела на посту, постельное белье и пижамы были новыми, развешенными по спинкам кроватей. На ночь отделение закрывали на ключ, а не на отмычку ( изобретение доктора!) и в  отделении становилось как будто теплее:  сквозняк, который до этого неизвестно откуда появлялся в пустом отделении, дул уже с меньшею силой за дверью.
По ночам в коридоре кто-то ходил, в уборной сильно гремели ведрами и смеялись.
- Почему бы им не быть?- заперевшись в кабинете, говорил он  себе.
-Почему бы им не быть?- повторил он, когда в коридоре снова послышались смех и бренчание ведер.
И когда во вновь возникшей тишине между хаосом голосов и звуками бряцающего железа, прозвучал голос медсестры, доктор распахнул дверь- чтобы выйти к ней навстречу, как когда-то, много лет назад, когда их больница была полна людьми.

(Надпись на пианино в коридоре для прогулок)
Гений был в твоей больнице:
не смеялся- плакал он,
на  пустой рояль смотрел,
что зовешь ты балалайкой
А на следующее утро-
Улетел-
Вот,
рассказывают байки.


Двое изготовились прыгать, взявшись за руки, в  унитаз. Один из них, он   заметил, был как две капли воды похож на его друга  по университету Cережу. "Значит, и Cережа меня обманул,- подумал он,- как-то, быть может, живет мою жизнь, а я  за него здесь отдуваюсь.'
 -  Так ты будешь с нами  чай пить- спросил у него, тот, который был похож на Сережу, как оказалось,  старый,   известный в городе  наркоман.   
-    Чай...,- ответил ему доктор, а  зачем?
 -  Cломал кукушку винтом-   сказал "Сережа" и,  взяв за руку  своего приятеля, похожего на англичанина, прыгнул в полосу света, выходившую из уборной.   
Рассуждая над увиденным и догадываясь, что означали их слова, доктор добрел до  коридора, где прогуливались пациенты.
Сейчас коридор оказался пустым: несколько ламп с монотонным жужжанием высвечивали силуэт медсестры и еще кого-то с ней рядом, в ком доктор скоро узнал главного патологоанатома больницы, девушку с заячьей губой, недавно окончившую университет и приехавшую в их больницу по распределению. Слова их оживленной беседы едва долетали до него.
Доктор подошел к ним незамеченным и прислушался.
-Бывает так что покойник сам заказывает, как ему выглядеть после смерти,  выбирает себе костюм, обувь,- рассказывала девушка с заячьей губой,- покойников привозят вместе с кроватями и заставляют стоять на ветру, пока не освободится свободное место.
Доктор прервал их беседу, спросив о  новоприбывших в отделение больных. На это главная медсестра  ответила куда-то в сторону:
- Медики все сумасшедшие. Я слышала, что душа после смерти не улетает, а остается в теле, пока кто-нибудь не выгонит ее.
-Вскрывала я пьяницу, -кивала головой патологоанатом,- cтою над ним и говорю ему в глаза: “Мужчина, как вы могли довести себя  до такого состояния? “. И той же ночью он мне  приснился, в свадебном костюме: “Не твое дело,- говорит, - как  я себя довел!” И на меня смотрит, словно собирается предложение делать…
Их слова еще звучали у него в голове, за спиной, над ним, когда он  шел по коридору в свой кабинет:
-...туда женщин не пускают, на святую гору Афон, и живут на ней только мужчины, самцы…
Этой ночью ему приснился сон.
Сон доктора.
Молодая пара у вечного огня.
Катя Женечка, ты обещал мне, что вернешься.
Женя Катя, я обещал. Но ты же знаешь, что от меня ничего не зависит. Тебя предупреждали…
Катя ( опустив голову) они сказали, что каждая встреча может быть последней, но я все равно хочу быть уверенной в тебе. Мне кажется, что от твоего согласия многое зависит.
Женя Катя…
Катя (плачет) Я тебе твой костюм принесла. Может быть, в нем тебе будет лучше.
Женя Не плачь. Твои слезы разрывают меня на куски! Перестань! Хочешь, я скажу, что это в  последний раз?
Катя Они не простят тебе своевольства. Они убьют тебя, если ты откажешься. Уж лучше я потерплю… Вот видишь, я уже не плачу. Я буду ждать твоего возвращения. Я решила, что буду терпеть.

Оба молчат.

 Катя Когда-то мы все были другими. И вдруг тебя пригласили.
Женя Они попросили меня поскорее расстаться с людьми и лететь к ним навстречу.
Катя Женечка, это галлюцинации. Помнишь, ты мне о них рассказывал.
Женя Нет, Катя, не галлюцинации. Если бы это были галлюцинации, я бы это понял.
Катя Расскажи мне о них. Что они тебе говорят?

Уставшее от слез, лицо у Кати выглядит на солнце особенно красиво.

Женя Не думаю, что тебе это будет интересно…Они приходят ко мне утром, на рассвете, до того, как я открываю глаза, чтобы окончательно проснуться… Все они- монахи. По крайней мере, они себя так называют. Сначала говорит настоятель. Для остальных он - как родной отец. Его слово для остальных –  закон. Настоятель касается рукой моего лба и ласково говорит мне: “Cын мой ,проснись!” Потом появляется еще один-выходит из-за старца, словно, все это время прятался за ним, и рассказывает мне, как они провели день и чем занимались до  того, как встретили меня.  Второй рассказывает мне, что смастерил двухъярусную кровать для того, чтобы, когда я перееду к ним насовсем, мы могли бы беседовать перед сном, размышляя о боге. Потом выходит третий монах из второго и четвертый- из первого. И все вместе прославляют бога пением. Ничего более совершенного я не слышал в своей жизни! Когда все заканчивается, они заходят друг за друга, и настоятель, взмахнув рукой, исчезает.
 По мере того как Женя рассказывает, Катя стоит молча и вдруг начинает выть. Так воют дикие звери, когда остаются одни на белом свете.

Женя Что ты, Катя? Что с   тобой?- пытается оторвать ее от себя Женя.
Катя Не уходи-и-и!- воет Катя, схватившись побелевшими от мороза пальцами за рукав  Жениного пальто
 Он отталкивает ее и решительными шагами идет по направлению к ракете- стеле,  памятнику  на площади Победы в Минске, поставленному в честь победы советских войск над фашистами. Внутри образовавшейся в стеле потайной двери, его встречают монахи из сновидения, о которых он рассказывал. Слышится хор из голосов, восхваляющих  бога, и какой-то седовласый старец, махнув рукой, закрывает  брешь в  памятнике- так, словно ее никогда  и не было.
Доктор проснулся…
Пациент читает:
На крыльях утреннего сна
 Слетит с небес ко мне она-
 Умолкнет гордая  порфира
 В туманах дыма и вина.

 И может быть, лишь ночь стемнеет,
 Сложу  все вещи в узелок,
 Лишь ветер  из полей повеет-
 Слетит с карниза мотылек…

 уйду с тобой по гордой рее,
 уйти с тобой за сто дорог.

Толпа поутру осмелеет:
 -Бежим, скорее же скорее,
 И вот уж повар подает
 Ростбиф   и сыр окровавленный
 и кто-то там во мгле поет.


Самоубийца
Он выпрыгнул с третьего этажа во время обеда. Опишем этот случай подробнее:
В столовой.
В этот вечер наш ужин состоит из вареных яиц.  В комнате есть еще несколько человек, которые не как все: одетые в военные шинели, в сапоги и валенки, в шапки- ушанки, они напоминают огородные пугала. Их только что пригнали с трудотерапии на ужин.
Четверо больных, из тех, кто ложится в больницу добровольно, чтобы  пить  все лекарства, скрупулезно выполнять  правила  и советы врача,  разминают ложкой третью порцию  каши, расхваливая ее:
• Ай, хороша каша, вкусная, добрая!  Хороша наша каша, сытная!
Вдруг раздается звон разбитого стекла и крик медсестры. Больные вскакивают со своих мест ( кроме,четверых, о которых мы здесь упоминали -эти остаются безучастными к происходящему, повторяя свое) и бросаются  к  оконной раме, на которой- куски стекла, нанизанные на железную проволоку.
Внизу, на тротуаре лицом вниз лежит человек, раскинув руки и ноги, словно бежит куда-то. Вокруг него расползается  темно- красное пятно крови...
 

Голоса.
Вырвавшись из рук санитаров, которые вели  его в столовую, чтобы  кормить через силу, он прыгнул в окно головой вперед. Укрепленное проволокой  больничное стекло, между тем, выдержало его удар, осыпавшись наполовину и обнажив второе окно. Тогда больной разбежался и уже со второго раза вышиб оба, упал с четвертого этажа…
Врачи рассказывали, что он слышал голоса, которые подсказывали ему, что делать, как убить себя.  Опишем это подробнее.


“Он любил ее с помощью дверных ручек. Ручки дверей южной стороны дома были неразлучными спутниками их личных отношений. Они встречались на исходе дня,  после того, как он, убедившись, что на него никто не смотрит, отправлялся по коридору –вниз, на первый этаж,  открывал одну из южных дверей и, озираясь, как вор перед тем, как украсть, брался за похожую на канцелярскую скрепу дверную ручку. Время исчезало, но лишь для него, для влюбленного:
Когда она исчезала, ее место тотчас заполняли серые- серые тени больничных будней, когда он вместе со всеми, такими же пациентами, маршировал в столовую.
Через год вы бы не узнали его- так сильно он изменился, “профориентировался”,  как любят здесь говорить. Теперь это уже был не тихий, застенчивый юноша, но уверенный в себе, решительный, волевой человек, который не подаст руки, пока не признает в вас достойного  себе человека. В это время он был занят тем, что воздействовал на нас, покорно и организованно марширующих в столовую, используя предметы быта или же картины, развешенные в каждой палате. Он общался с нами, говоря в картины или в  предметы как в микрофон, так что его мысли слышали все у себя в  голове.
Прогуливаясь между сосен и елей по больничной территории, он набрасывался на нас c кулаками, нападая за то, что мы угрожали убить его, за то, что мы всем своим видом и поведением несли ему смерть. И когда врач Жаба, придумал средство укрощать его буйные порывы, надев на него наручники и прикрепив к наручникам цепь, мы все еще не могли поверить, что он не  подойдет к нам и не скажет, заглянув в глубину нашего сердца. Его голова вращалась как на шпиле, высматривая в больничных зарослях новые жертвы.
Милый, многоуважаемый N! Если бы мы могли предвидеть, что ваша болезнь будет для нас ответом судьбы, мы бы не отпустили вас от себя ни на шаг, позволяя вам кусать и бить нас ! Если бы мы только знали!
Разливая тепло и свет вокруг себя, который, казалось, приходил к вам свыше, вы  с улыбкою дарили публике туалетную бумагу,c завернутыми в нее своими экскрементами,- круглыми, квадратными, вытянутыми,  похожие на больничные таблетки черными и серыми пилюльками.
Буря отбушевала в вас, уступив место безмятежности. И тогда мы не могли не подойти к вам, подкупаясь тишиной, которую вы  излучали. Вы же, как настоящий мэтр недоверия, жали нам руку и вручали нам свои пилюльки со словами: ”Возьми этот подарок в знак моего исключительного доверия к тебе”.
Я протягиваю руку, зная, предчувствуя скорый конец своим мукам. Круглое, квадратное, ровное, плоское, прямое, похожее на бобы, дерьмо поставлю границей между мной и людьми и передохну. Мне понадобится немного времени, чтобы взойти на новую ступень, на ступень,быть может, последнюю в моей жизни, ведущую к тому мгновению, когда мы все будем едины и нам не понадобится ни речь, ни условности души...
Я вижу, как вы смеетесь надо мной, крутя пальцем у виска. Но разве не вы первыми захотели лечиться, приехав больницу для умалишенных? Были бы вы счастливы, получив  вместо привычных таблеток, которые должен был  вручить вам санитар на утренней раздаче лекарств, "таблетки", которые дарил N, завернув свои экскременты в  туалетную бумагу? заставив  проглотить их все до единой, проверив , не спрятали ли вы некоторые из них под язык?-
Я вижу,  что вы сомневаетесь. Ваше недоверие уступило место сомнению. Но не стану я дожидаться, когда вы вернетесь в привычное для вас условие жизни- в скорлупу убеждений. Я здесь, чтобы разрушить эту скорлупу.
Ровно через год N стал обыгрывать  перед  нами наши профессии- то, чем мы занимались, когда были здоровыми людьми, до того, как попали в больницу. За день он перевоплощался в сотни, тысячи таких как мы, занятых на свободе житейскими занятиями Его открытое и доверчивое сердце просеивало на наших глазах песок человеческих судеб, выбрасывая на поверхность- к нашему обозрению самое значительное.
Танцуя перед нами как шаман, превращаясь из врача в строителя, из погонщика мулов- в гончара, N менял эти занятия, лишь только они грозили  причинить ему вред .  Мы же угадывали в  этом танце божественный ответ нашей судьбе и плакали  от радости.  Превратившись во врача со шприцем, N вколол себе лекарство, затем ввел шприц в еду на столе,  залез под стол и принялся есть  с пола без рук. Это было последним  предупрежденем всем нам.  Тело N конвульсировало на полу,  а затем- на руках санитаров.
И вот, наконец, последние дни- перед тем как это случилось. Больные танцуют танец в столовой, укутав лица в шарфы. Привычная серость будней. Липкая каша на зубах- у остальных.
Его ведут на поводке в столовую  вместе с  остальными больными. Клубы дыма  от папирос из туалета нависают над всеми. N срывается с цепи, укусив за шею одного из санитаров и бежит к  столовому окну, прыгает в него головой вперед, разбивает. Уходит, падает ,летит, срывается в пропасть, навсегда оставляя нас смотреть на стены больницы...

Композиция “Cлоны и обручи” ( во время самоубийства, в другой части больницы, на больничной лужайке):  врач раздает  больным предметы- метла, ведра и  гимнастические обручи .   Часть пациентов метет землю, убирая опавшие еловые иголки, остальные,- забравшись на  цементные урны,  изображают  слонов на цирковой арене-стоят на одной ноге,  держа обручи  над головой…

Частушки.   
Все та же кухонная зала. Осколки стекла уже убрали. Больные разошлись по палатам и готовятся ко сну. За столами, в полумраке-  одетые в зимние пальто.  На столе- блюдо, наполненное  хлебом и вареными яйцами. Люди в пальто  танцуют. Лиц не видно.  Вместо лиц- подкладочная ткань одежды. Поют частушки:
Пациент поет.
Вдохновиться нечем:
 У крестьянской печи,
Cкоро будут сечь нас-
 Делать больше нечего!
……………………
У Броника хлеб,
 У Мишки –куры,
 У толстого Димы, что курит-
 Ледовые буры,-
Летом спят в шапке,
 В пургу и метели пристают к двери!
……………………..
По пути в Альданарохо
 Я твою супругу встретил:
 Будто поле на рассвете
 Ветер кудри  ей трепал,
 Я прошел и не заметил,
 Как ты мне и приказал.
………….…………
Ужас как боюсь увидеть
 Волка,  тигра и сову,
 Если буду ненавидеть,
Вас  совою назову...
……………
Сладость, жизненная сладость-
 Укрываясь здесь тайком,
 Новым сладким крендельком
 заедать,
 никого не вспоминать,
 Сладость, жизненная сладость-
 Не ходить- маршировать,
 Не трясти сухой подол,
 Чтоб покрыть скотеной стол-
 Не сказал, но произнес.

 Заговор (читается на нос санитару)
 Апрель, мокрель, сопель, капель…
( за спиной у санитара- больные на трудотерапии отбивают лопатами лед)
Профессор.
Ходит по палате.  У стены- двое седых старцев в пижаме с кипой газет, которые они читают и время от времени звонят в колокольчик.
Профессор
-Прочь безумие, прочь лихие сны, прочь тяжкие думы, напоминающие мне шаги, прочь темные птицы, покрывшие утром базарную площадь, прочь, прочь! Уходите, оставьте меня наедине с моей болезнью. Не насмехайтесь же надо мной, ибо моя болезнь сродни вместилищу  духов, говоривших, непрестанно твердивших мне о том, что лежит по ту сторону этой каменной головы, покрытой сыпью и картинами. В наш век никто не прочь похворать как я – на полном обеспечении, когда самые известные книги, произведения искусства, сенсации  присылают вам первой почтой.
 (Читает) -“Колокол”!
 (Смеется и вздыхает)
 -Ох, как же я далеко забрался от Москвы! Так хотелось написать “здесь жизнь была стремительной”. Где каждый коммерсант не пройдет мимо вас, не протянув Вам по -дружески руку, не похлопав по плечу. И вот уже сделка состоялась, вечер кажется вам удивительно ярким, опьяняющий восторг проливают на вас цветные бульвары и мостовые. Литературное  прослушивание у студента филологии Платова, где все с внимательностью слушают чарующий голос Зиночки . Сказать по правде, Зиночка не певица, и даже не актриса, но поет хорошо, так, что сразу на слезу пробивает. Все это время, когда она поет, на нее подолгу , грустными глазами глядит итальянский барон. Ничего не поделаешь, скупому в Москве не увидеть  и не испытать радости жизни . А вот я с Зиночкой подружился и целый час просидел у нее в гримерке среди цветов и поздравлений. Зина протянула мне пахнувшуютонким  ароматом духов руку- в знак нашей дружбы .
Зиночка еще спала, когда я разбудил ее, широко распахнув окно и позволив утренней свежести и уличному шуму ворваться в квартиру. Не подумайте ничего дурного – я был вежлив и учтив, и в ту трепетную минуту пропел из арии . 
-Зина, позволь мне заботиться о тебе, потому что  я люблю тебя и не вижу себя в будущем, кроме как в твоих объятиях! Зина протянула мне руку, которую в ту же минуту, прижал к своему сердцу, и поцеловал. Возвращался я к себе домой, в деревню счастливый: за ночь я совершил два выгодных приобретения, о которых еще вспомнят мои приятели- купил на станции синий махеровый шарфик и  незаметно для себя уснул в  купе поезда...
Палата.
Пустой портрет.
Посвящается пустой картине, которая висит в одной из палат.
Поет пациент.

Не могу забыть  твой образ,
 Тонкий нежный взгляд-
 Божьей матери прообраз
 Сто веков назад.

И пока все  дремлют,
 Гимн поют  царю-
Тра-та та-та, тра-та та-та!
  У-лю-лю-лю-лю!

 Мое сердце четвертуют,
 Если им не лень,
 Тебя же снова нарисуют,
 Новый будет день.

 К той поре меня врачует
 Твой пустой портрет:
 Будто  была со мною,
 Будто бы- и нет...

Палата.
Монолог старухи с ночным горшком на голове. Кроме нее в комнате - Кто-то.
Старуха одета в  ночную рубашку.   
 Дама    Я- новая шикарная дама!
Кто-то    Прерывается, прерывается, прерывается...
Дама    Я -новая классная  дама!
Кто-то  Очевидно. Замирает.
Дама    Я очень люблю позию!
Кто-то  Плачет.
Дама    У меня есть дочь!
Кто-то  Схватит и заберет.
Дама  Поэтому я часто путаюсь...  Между прочим...
Кто-то  Гениально!
Дама  Она кричит на меня, подсказывая мне слова.
Кто-то    Бросает в яму. Снова осторожно  тарахтит опять.
Дама Она уже большая замужняя женщина- моя старая дочь.
Она раздавила мне  голову!
Но есть еще хуже чем она:
Послушнее,   примернее!
Кто-то Замирает! Вниз! Смотрит на пол!
Словно подслушивает! Как насекомое!
Дама    Вы смеетесь надо мной!
Кто-то    Безразлично! Полуприкрыв глаза!
Дама. Но, действительно, не это я хотела вам сказать.
Подсказывает мне моя старшая дочь вновь- опять.
( пауза несколько минут)
От одиночества- много мыслей в голове.
Кто-то Боль с лица снимет рукой!
Дама Заставляет меня творить тот жест!
( пауза  не больше минуты)
За много лет у меня  накопилось много мыслей в голове.
Кто-то Заставляет говорить вслух...
( Все повторяется сначала)

Палата.
 Пациент в больничной коляске, неизвестный, обозначенный как N, пациент выпавший из окна, пациент с гробом, который тащит за веревочку..

П  -Неправда! Не верю!  Жевать не желаю! Хочу до рассвета отсюда сбежать! Вы будете рядом?!
N -  Конечно же нет, поскольку и  вас, и меня  непременно оденут.  И там, где мы будем, не гаснет рассвет. И там где мы будем, не будет границы, дороги, законов и колесницы. Вы можете встать, вы умеете ползать. Я вас подтолкну, в конце то концов!
Пациент  падает с коляски на пол, ползет к двери.
 П Но дверь заперта! А ключ- за окном! А окно -лишь картина!  Мои санитары неплохо рисуют. Они мастера на великие вещи! Взгляните, какой они  мне придумали веер. И стоит лишь солнцу на небе проснуться, я в тень уползаю, чтоб не  было спазмов, чтоб не было  боли, зубной и коленной. Я весь покрываюсь сиреневым цветом и думаю только о том, чтобы выпить.  Я пью безнадежно,как кит в океане.  А вкусно поесть -какое  несчастье! Как хочется мне горячего блюда:  Степашку и Хрюшу, Каркушу и   Гену, -горячих объятьев вот этих несчастных! Что мне остается?! Я- сыр в мышеловке! Бесплатное лето и шлепанцы в яслях! Я наг и ободран! Но я буду свободен!
 Хочет встать на ноги. Падает и теряет сознание.
Пациент, выпавший из окна.
-Всевозможно! Родители пугают смертью, родители лишают премиальных, родители вас лепят, и делают  колена, родители читают сказки, родители их  пишут, – себе читают-  себе не верят!” . Все создано о том, чтобы не верить, чтоб  растекаться, чтоб делать поколения бородатых, желчных, кривоногих и ровных, как линейки. Все это делает родня--уставшие поэты,  ослепшие от постоянных трансмутаций! Великие равнины дышат и гонят палкой мокрые харкоты. Я нем, я среброзвучен, еще не сдох, но в сердце есть ворсинки: дышал табаком, умирал,  как сука! Все били добрым словом- уж лучше палкой, палкой- так прекрасней! От палки остаются синяки-они украсят тело! От тела- вонь ! И хорошо: я рождена в рубашке! А вот гувно! Потрогай, съешь,   бедняга, я за тебя, с тобой и им не сдамся!   
( подумав, словно что-то решает)
 -На полке вижу нож. От этого становиться как -то не по себе: разрезать пуповину, отдаться вихрю! Круг завращался, и мир чрез напряжение становиться, как старое корыто. На нем- и трещины, и даже сало,- все вперемешку. Нас учат : здесь лежат солдаты! Все- в слове: как только произнес, - процесс адиабатный,- сомкнулся мрамор - тявкнула собачка. Все не то, не то, не это. Так не должно быть…
Замирает, словно размышляет над чем-то.
Пациент  с гробом.
Изыди зрелый муж!
Я гордый дух равнин!
Пред вами преклоняться не пристало!
Я нем - взращен среди хулы,
Среди горбатых спин.
На мне- чумы смертельной покрывало!
 Готов ли им покрыть священное чело?!
Раб и плебей,  готов ли ты пройти вперед,
Без жизненных потуг, без лицезримых мук,
 Без страха и страстей,
 Без ожиданий,
Без памяти  разлук,
 Без сна и немочи костей,
 Без пуза, но в глазу-
 Пусть будет тебе петь священный соловей!
 Все срам!
 Все ветошь!
 Пустота!
 И нет пути…

 Молчишь, мерзавец, куришь фимиам-
 Молишь себе хорошенький конец?
 Что просишь ты у бога?
 Венец? Терновый куст?
 -Пусть `ниспошлет он мне родимое пятно,
 Чтоб указало путь оно!
 -Так знай же,
 Выдам и предам
 Тебя священному суду
 - нет боле сладостнее, чем видеть этот сон:
 Скитания и ожидания трезвых мук-
 Все суета!
 Толкаться возле ступ,
 Листать молитвенник,
 И барабан крутить,  молиться, кланяться,
 И размышляти вслух:
Какое нынче в моде дух,
 Как низко пал народ,
 Куда его украдкою ведет,
 Как нужно бы его спасти
 и поскорее в мир иной от скуки увести!
 Нет, ожидай!
 Cадись и ожидай священного конца,
 Тернового венца и агнца
  Иль нет,
 Cиди и думай:
 Как мне хорошо!
 Мне хорошо, что здесь я-  грешник- праведник- в речах,-
Различий нет!-
А за спиною- море подлецов:
Не знают библию и предают закон.
 А может быть, ты влюблен?
 Нет, не влюблен:
Любить возможно,
Лишь  отдав свое чело
 На растерзание ветрам!
Любить возможно
 Только вдовам и дитям!
Любить возможно, когда нет и головы,
 А вместо головы…
 А впрочем, полбеды.
 Так признаешь ли ты, что  демон я,
 Что не пришел я славить,
 Но рвать на части галстук и сюртук
  И за спиной влачу сундук?!
 Ты узнаешь меня-
 Cвященного осла,
 Молитвенную вошь,
 Везде и вездесущую,
Как призрак без калош,
 Как муха в сапогах,
 Как крыша без трубы!
 Как дом без очага!
 Как камень без слюды.
 Как волос без корней.
 как ум без новостей!
  Увидеть и упасть,
 Уснуть- увидеть сон
 В последний в жизни раз:
Идет по облакам-
 -Нет, не то…
 Хохочет на земле,
 Хватается за бок
 Молоденький пастух;
 У пастуха в руке
 Нет, не cвирель!-
 все прошлое и романтизм-
 У пастуха в руке-
 Бамбук!
 В бамбуке дырочки вкрутил 
 И дует что есть сил,
 Со всех возможных сил,
  А звук не идет!
 Не знает почему
 И так покрутит- и этак-
 А все не идет!
Сидит- уставился в долины и луга,
 Не видит,
Как к руке
 Прилип рогатый жук,
  Как посинел от напряжения бамбук,
 Как хочется пописать
 Cтруей горячей в снег!
А снега нет,
 Но есть- зелени кусты
 И синева небес
 Полощет рот холодною росой!
Не видит, что босой,
Не видит, что в яслях,
 В соломе и соплях,
 Не знает, что живет
  Едва раскрывши рот!
 И потому бамбук хиреет и зачах,
Что нет дыхания в груди,
  Как в вымени- молока.
 Устал, однако, я все это здесь рассказывать.
 Мне надобно уйти…
 Прощай же! 
Оставайся здесь сидеть
 И ждать.
Конец.
И размышлять о том, что больше любит бог
Свечи или цвет?
А, может быть,  г.м
Твой бог,
И мясом и вином,
 И плотью  о грудях,
И  страхом о конце,
  И ожиданием твоим,
 И мыслью о себе,
   Твоим и “да” и “нет”?!
 И- более того?!
  Все это может быть?
 Скажи, поправивши пенсне,
 Зачем тогда  рабы,
 Зачем тогда слуга,
 Зачем тогда пастух,
 И овцы для него-
  Уж лучше мысли в слух,
 Чем  в храме тишина.
Уж лучше плач и смех-
 Чем лица в зеркалах!
Скажи зачем?
 Нет,
Cкажешь, что рожден  святым, но после согрешил
 И исправлению нет конца,
  И богу ты не мил,
 Не чувствуешь
 Его перста
 На лысой голове!
Ну, что ж,
 Тогда оно, конечно, стоит
Прибегать к закланию агнца
Во имя имена,
Во искупление своих порочных дел,
Склонять зеленое лицо в поклонах на ковре,
Молить- просить пощады
И сеять страх среди колонн
Вперед - блаженный муж, иди же на поклон!
 Усердствуй в именах святых,
Проси у них себе
Отрады и любви-
И более того
Прилепиться к тебе,
Чего не знаю я,
Возможно…
Впрочем, я пошел.
Прощай!
Нет дела до тебя!


 Эпилог
На потяжении всего повествования мы слышим как кто-то ходит, грузно ступая по  снегу.
В пустом, заброшенном доме двое молодых людей ползают среди старых вещей: читают из книг, делают с поднятыми с пола предметами то, что придет в голову, записывают на магнитофон.
Девушка:
-В пустом доме, cреди останков канализации, выброшенных за ненадобностью старых вещей, больших усилии требуется найти правильное слово, которое бы отзывалось  голосу,  смягчало бы душу, пробудив  ее от долгого сна.
До зимы кроты и крысы пытались сделать это, но от беспомощности своей перед тем, что сотворил здесь человек, наступив на время, изгрызли мертвое тело старухи в ванной: голова, подвешенная, на паутине, как клубок ниток, тело с засохшей мыльной пеной (очевидно, смерть застала ее вместо воды, которую мы с таким нетерпением ожидаем у пустого водопроводного крана, стоя в очереди (кто знает?). Из сотен квартир только эта осталась, да развинченные, разбросанные по ней трубы-суставы. Мой приятель погасил лампу, так как ему показалось, что за нами следили с улицы. Какой-то неизвестный огромного роста отходил от дома и снова подходил к нему, когда мы исследовали вещи, поднимали их от пыли, очищали от ржавчины.
-Поднимите его , унесите,- говорили где-то над нами. Человек за разрушенной, почти пустой стеной продолжал ходить, словно хотел нам во всем помешать.
 Юноша Мне кажется, что вещи и раньше, еще когда покойница была живой, мешали друг другу своим несоответствием . Но вдруг лопнула труба, лишив старуху жизни, сильная струя воды  разбила окна, залила краску на стенах...
Неизвестный снаружи дома подходит к разрушенной стене. Слышен скрип его шагов на снегу...