Марат Виридарский и поэма Журавли

В 1950-70-е годы прошлого века Владимирский край прежде всего славился своими прозаиками. Во всяком случае кого-либо из стихотворцев поставить в один ряд с Сергеем Никитиным, Анатолием Василевским или Владимиром Краковским – вряд ли не получится. И все-таки одно имя из тех времён мне назвать хочется: Марат Виридарский. И одно его произведение: поэму «Журавли».
Но прежде, чем говорить о поэме, пролистаем страницы биографии поэта: без них мы вряд ли что-то сможем понять в его творчестве. 
Марат Виридарский родился в 1927 г. в Улан-Удэ (это Бурятия) в семье заместителя управляющего Китайско-Восточной железной дороги (КВЖД). Затем отца назначают первым секретарем Сталинградского обкома, потом – представителем её в Москве при ЦК ВКП(б). В 37-м осуждают как врага народа и расстреливают. Мать после ареста мужа снимают с работы без права устройства по специальности, а заодно и выселяют из благоустроенной столичной квартиры в сырую коммуналку. Маленький Марат жить в таких условиях не привык и совершает побег из дома – сперва попадая в детприёмник, а потом и в трудовую колонию для несовершеннолетних преступников. Надвигается Великая Отечественная. Одним из загадочных фактов жизни Марата Виридарского было его участие в войне.
В 1943 году пятнадцатилетний сын «врага народа» из трудовой исправительной колонии направляется в спецшколу. Так именовалась созданная в Казахстане диверсионно-разведывательная школа, где проходили спецподготовку несовершеннолетние дети-уголовники, которых готовили для разведывательных и диверсионных операций на вражеских объектах (на эту тему у нас был снят кинофильм «Сволочи»). Во время выполнения одного из заданий Марат с тяжёлым ранением головы, без сознания, самолетом был доставлен в Москву и помещен в госпиталь.
Впрочем, вся эта история существует лишь в пересказе самого Марата Виридарского. Никаких документов, подтверждающих ее истинность – нет. За исключением одной справки, которую Марат хранил самым тщательным образом. Она была выдана военным госпиталем г. Москвы со словами: «Осколочное ранение левой половины лица». Опять же в военкомате никаких данных на Виридарского не было. Возможно, они хранились в другом ведомстве – с грифом «секретно». Но это ведомство своих тайн раскрывать не любило.
В 1947 году Виридарский арестован как политически неблагонадежный и приговорен к 10 годам лагерей. В 1953 году освобожден: то ли по пересмотру дела, то ли по амнистии.
И опять в его биографии – странность: Марат добирается из мест не столь отдаленных в Александров – на 101-й километр, но по дороге встречает игроков владимирского футбольного клуба «Торпедо». Познакомились: оказалось, что Марат хороший вратарь (вот только скажите мне: неужели в сталинских лагерях были такие условия для спортивного развития человека, что – хоть сразу в команду областного центра?). Но хотите, верьте – хотите, нет – в воротах Марат Виридарский, действительно, в 50-е годы стоял. Во всяком случае Леонид Зрелов, живя мальчишкой у стадиона «Торпедо» – его игрой любовался.
Во Владимире Марат начинает заниматься литературой: пишет стихи. Одно из его стихотворений понравилось самому Фатьянову:

Неудержимым сорванцом
Промчался дождь торговым рядом
И опрокинул кверху дном
Весь город в глянец тротуаров.

Окошки под ногами светятся,
Огни, как окуни, в воде…
И в каждой лужице – по месяцу,
И в каждой капле – по звезде!

В конце 50-х Виридарский пишет главное произведение своей жизни поэму «Журавли», которая, поначалу имела название «Солнцеворот». Почему именно «Солнцеворот» – не ясно, в самой поэме это слово не встречается. Происходит знакомство с Андреем Вознесенским. Да и как было не познакомиться: у них общий редактор: Капитолина Афанасьева. У Вознесенского во Владимире выходит книжный первенец – «Мозаика», а у Виридарского – «Гармонь и сердце». Но главное даже не это: Вознесенский смотрит на своего старшего товарища, прошедшего огни и воды, – с восхищением: да и как не восхищаться автором такой поэмы, как «Журавли»:

Над рвами и воронками
Тризны воронья…
Священная и горькая
Окончена война!

Поэма фрагментарна. Каждая ее строка – отточена и предельно сжата. Каждая строфа – целая глава. Итак, война окончена. Следующая картина: послевоенная деревня:

Жито стучится в крайний плетень.
Три бывших гвардейца на пять деревень,
Две лошаденки на восемь персон,
Да стежки в крапиве у вдовьих окон…

3, 5, 2, 8 – будто шифрограмма, но за ней – суровая правда жизни. И вдовьи судьбы.

А вот – возвращение с войны:

И возвращаясь, как с извоза,
Глотали вёрсты паровозы,
Несла судьба и в свет и в тьму:
Кого – к столу, кого – в тюрьму.

Стихи, которые не надо учить: они запоминаются с одного раза!

Вот так по разному живём
И мыслим разно и жуём…
Летели красные вагоны,
Луна, а в ней – тулуп с ружьем.

Из-под колёс даль не собрать,
Беду слезой не отогнать…
Была у парня мамочка,
Осталась фотокарточка,
Остался крест на ленточке,
Да в окнах – прутья в клеточку.

Начинается лагерная тема. Как не ощутить фольклорность подачи материала.
Следующий фрагмент – портрет лагеря в лицах:

Лагерь, лагерь – дом казённый,
Без комфорта заселённый,
Беспокойный по ночам,
Неторопливый по утрам…
Румяные нарядчики,
Заботливы, как нянечки:
– Эй, деляги, на работу
Распроэту вашу так!
Всходит солнце с неохотой,
Зацепившись за барак…
– Зажирели, в рот вам шпрот,
Ну-ка, рысью на развод!
И по костлявым горблым спинам
Полнотелою дубиной…

Очень сильно! Только мне кажется, что лишний слог в слове «неторопливый» выбивается из строки. Может: «неторопкий»?.. Да и неологизм «горблым» – не выглядит незаменимым.
И вот с лёгкой руки Вознесенского Виридарский приглашается в Москву, где читает свою поэму в литературных кругах. Теперь его знают: Ахмадулина, Глазков, Старшинов, Костров… В конце концов «Журавли» оказываются на редакторском столе самого Твардовского. Вот бы было событие: когда б поэма Виридарского стала лагерным первенцем времен оттепели, опередив «Ивана Денисовича». Но не случилось… Не прочла тогда страна этих строк в «Новом мире»:

И поделом, и по ошибке
Летели головы, как шишки,
Крестили топором в Находке,
В Одессе резали сплеча
И рвали глотки на Чукотке,
И вешали у Калача!               

Зато на одной из своих первых книжек Вознесенский пишет: «Маратищу от Андрюхи. Но «Андрюха» – только для тебя». А когда в начале 60-х по причине неблагонадежности Виридарского собираются выдворить из центральной России, Вознесенский, развивая кипучую деятельность, добивается через Аджубея высылки не в таёжную глухомань, а в Новосибирск. 
В середине 60-х Виридарский возвращается во Владимирскую область, но уже в Александров (101-й километр), работает в районной газете. В 1965-м в Верхне-Волжском издательстве у него выходит вторая книга стихов «Я не в гости пришел». В 1969 году стараниями Сергея Никитина поэт перебирается во Владимир, устраивается на завод «Электроприбор», где работу в цехе совмещает с работой в многотиражке «Сигнал». Далее следует новое исчезновение Виридарского из Владимира. Не берусь судить о его причинах. Возможно, дело даже не в политике, а в более прозаичных закононарушениях. Наконец, к началу перестройки Марат возвращается в наш город и приходит со своей рукописью в писательскую организацию. Вот тут я его впервые и увидел: даже принял участие в обсуждении его стихов в рамках «секции поэзии» заботливо организованной тогда руководителем нашей писательской организации В.И. Акулининым. Но «возвращение блудного сына» оптимистичным не назовёшь: собратья по перу подвергли рукопись достаточно жёсткой критике. И опять же политика с идеологией были не при чем: разговор шёл о художественности.
Но перестройка набирала обороты и вот в ноябре 90-го поэма «Журавли» была напечатана в газете «Владимирские ведомости». А в 94-м благодаря помощи друзей во Владимире вышел однотомничек Виридарского «Сорок сороков», в котором сотня его стихотворений (в основном лирических) соседствовала с поэмой «Журавли».
Эту книгу мне уже дарит сам автор, когда мы с ним на пару едем на цветаевский праздник поэзии в Александров. И я (сказано же: «мы ленивы и не любопытны») впервые прочитываю «Журавлей». Ясное дело – с восторгом. И сразу пишу об этом в газету «Местное время». Марат читает: ему приятно, что и молодежь его ценит. Судьба вновь сводит нас вместе: на этот раз мы едем в Вязники на Фатьяновский праздник.
В августе 96-го Марат Виридарский умирает, не дожив полгода до своего 70-летия.
 «А человек – иль не затем он, чтобы забыть его должны…» Нет, Марата не забудешь. Он, как заноза, будет сидеть в твоей памяти цепко: и своею судьбой, в которой он любил напустить тумана, и своим творчеством.
Так вот о творчестве. Всё дело в том, что в поэме «Журавли» – две части. Фрагменты из первой я уже цитировал, готов и далее продолжить это вдохновенное занятие – там не прибавить, ни убавить. Жаль только времени сегодня на это нет.
А вот вторая часть…

С тех пор немало унесло с листвою,
Но не редеют страсти над страною…
А завтра как? А кто что знает,
Коль день и ночь вор вором погоняет!

Какое-то неряшливое письмо, где былая энергия и мускулатура стиха?..

Как оккупанты без разбору,
Задвинув совесть на засов,
Доят Россию, как корову,
За тысячу её сосков,
Ничуть друг друга не стесняясь,
(Ещё с «Авроры» прыть взялась!)
И до того доворовались,
Что стало нечего украсть…

Вы можете представить, как можно задвинув совесть на засов заниматься доением коров?.. У меня не получается.
Если в первой части автор сам становился создателем народного фольклора, то во второй – заимствует из него: «до того доворовались, что уже нечего украсть…», «двое с вилами – полсела с чернилами…»  и т.д.
2-я часть «Журавлей» – это незамысловатая социальная сатира, с помощью которой автор как бы сводит счеты с советской властью. Здесь он выступает в роли прокурора (в первой части – свидетеля). Какие-то фрагменты 2-й части написано явно позже дат, стоящих под поэмой в книге: «1958-1961 гг.»

…И столько всякой дряни накопили,
Идя со злом на компромисс,
Что в ней благополучно утопили
Весь «развитой» до дыр социализм.

Термин «развитой социализм» появился в конце 60-х.
А вот для сравнения строки из первой части, посвященные одной из жертв ГУЛАГа:

А он лежит, в зарю одетый, –
Ушёл, как пожил, налегке,
И горсть земли куском планеты
Дымит в оскаленной руке!

Согласитесь: совсем иное звучание.
И еще одно обстоятельство вызывает у меня удивление. Не получилось обнародовать «Журавлей» – тогда – в начале 60-х. Это понятно. Но почему кроме двух публикаций в 90-м и 94-м – на областном уровне поэма так и не была напечатана в Москве. И у автора, и у его поклонников время для этого было. И возможности тоже: тема-то – самая что ни на есть актуальная! Но ни в один журнал, ни в одну антологию лагерной поэзии эта вещь не попала. Почему?..
Как видите: одни загадки у этого Марата Виридарского – и в жизни и в творчестве. И нет у меня на них ответа. Зато есть поэма «Журавли» с удивительными в своей лиричности завершающими первую часть строками:

А лес неистово красив:
Шершавый лист шуршит с осин,
И кроны рушатся, шурша,
И сосны небо ворошат,
Где в неподступной звездной сини
Клин затерялся журавлиный…
А в опадающем орешнике
Толпятся тени, будто лешие,
И облака в лучи прощальные
Плывут, как кольца обручальные,
Сквозь пальцы страждущих осин…
А лес неистово красив!

Бригада просекой идёт,
А где-то женщина поёт…

То ли звёзды в снегу,
То ль метель в небесах…
– Ой, держи, убегу
За поля, за леса,
За златые горы
От тоски и горя!