В темноте. Рафаэль

             Просыпаться Ивану не хотелось. Сон походил на сериал с запутанным сюжетом и временем. Ему хотелось дождаться развязки, потому что он сам был главным героем, а все происходившее, являлось давними нереализованными желаниями. Прошедшие события получали самое невероятное, фантастическое продолжение. С пробуждением все прерывалось на самом интересном месте…   
             За окном кто-то настойчиво и монотонно стучал по кровельному железу. Не открывая глаз можно было представить гулявшее по карнизу и крыше странное существо. Непременно с крыльями, потому что здесь высоко и опасно. Конечно, это не птица – так бы выглядело слишком буднично. Наконец назойливое «оно» постучалось ему прямо в оконное стекло. Кто-то звал его. Любопытство будило Ивана лучше заведенного будильника, и он открыл глаза. За его окном шел дождь, хаотично менявший свое направление под порывами ветра. Уже совсем рассвело, наступило хмурое серое утро.


ИВАН-ДА-МАРЬЯ

             Лежа Иван перебирал в памяти события вчерашнего дня. С наступлением вечера для него произошли самые интересные события. Вчера была ночь музеев…
             Каждый раз он с наслаждением погружался в эту необычную среду, сотканную из улыбок и блеска счастливых глаз, сумрака переулков и нежных красок белых ночей. Какое-то легкое, раскованное восприятие Петербурга, который на это время утрачивал свой привычный облик. Город был похож на беззаботного повесу, отправлявшегося на веселый карнавал. Иван, конечно же, шел не один. Рядом с ним была его Марья, и он привычно держал ее за руку. Значит, все будет хорошо, и у него все получится.
             Иван не относил себя к уверенным людям, он всегда в чем-то сомневался, мучительно копался в себе. Любой написанный им рассказ, сделанный рисунок - это, каждый раз жизнь заново. Он был убежден, что к серьезному творчеству не приходят от скуки или ради денег. Непременно должно что-то произойти в жизни, случиться, нужно пережить какие-то события и утраты. Только тогда талант, способности дадут осторожный росток, и однажды произойдет то, самое, «божье прикосновение». Из всего этого следовало, что Иван «имел несчастье» быть «сочинителем», вдобавок еще и недурно рисовал…
             Теперь теплые мягкие пальцы любимой женщины рождали у него ощущение их близости и покоя. Оно соединялось с запахом ее волос, вкусом помады на губах. Иван слушал Марью, что-то говорил в ответ, спорил, а сам украдкой постоянно следил за выражением ее лица. Он, как бы, постоянно с любовью рисовал его в своей голове. Тончайшие перемены настроения легко угадывались в нем, легкая улыбка трогала уголки губ и освещала его, словно пойманный оконным стеклом солнечный луч. Тогда он тоже улыбался в ответ. Оба чувствительные и взрывные, они часто доказывали друг другу вечные истины, прекрасно понимая, при этом, что им нравилось одно и то же. Окружающий мир у них был одним, общим.
             Им было удивительно хорошо вместе в этот «музейный вечер». Они давно не помышляли себе жизнь друг без друга, и всюду приходили вместе. Такими их принимали, часто называя одним общим именем, - «Иван-да-Марья», как скромный полевой цветок, соединявший непохожее в неразлучное единое целое.


В АКАДЕМИИ ХУДОЖЕСТВ

             Иван с Марьей отправились на Васильевский остров, в Академию художеств. Вместо привычной строгой охраны в форменной одежде на входе у тяжелых дверей дежурили волонтеры, юноши и девушки. Их лица наглухо скрывали черные медицинские маски, но все равно было видно, что все улыбались. Одеты они тоже были во все черное. Впечатление о ночном городском карнавале от этого только усиливалось.
             Уже через полчаса Ивану предстояло рассказывать о Рафаэле Санти на академической музейной выставке, приуроченной к 500-летию со дня его смерти. Ее собрание представляли копии гения Возрождения, созданные выпускниками Академии художеств, которым посчастливилось поехать в Европу.
             Великого итальянского художника из Урбино уже при жизни называли не иначе как «божественным». Все видели в нем одного из величайших гениев, «отмеченного небом» творца. Спустя столетия слава великого мастера продолжала расти, превратившись в своеобразный эквивалент самого прекрасного, что только могло быть на свете.
            Обращение к творчеству Рафаэля со времени правления Екатерины II стало частью обязательной учебной программы в Петербургской академии художеств. По традиции лучших выпускников отправляли за границу для совершенствования их мастерства. Им присуждали большую золотую медаль за успехи в учебе и оплачивали поездку на несколько лет в Италию. Там они по заказу академического совета делали копии работ великих мастеров и присылали их сюда. Пик копирования живописи, рисунков Рафаэля выпускниками  Академии пришелся на 1820-1830 годы.
            У Ивана группа из десяти человек и полчаса времени на экскурсию в музее Академии. В выставочных залах царил полумрак, и лишь освещенные лица и фигуры на живописных полотнах выступали яркими цветовыми пятнами. Из-под длинных бархатных ресниц «рафаэлевы Мадонны» следили за ним своим рассеянным взглядом. Что можно ожидать от этого нового незнакомого человека? Женское любопытство и немой вопрос. Мадонна - символ вечности мира, а у великого мастера - это еще и радость матери, державшей на руках своего малого ребенка. Они у Рафаэля не бестелесные святые, а живые и осязаемые. Можно ли тронуть своим простым человеческим словом такую божественную красоту, не оскорбив при этом их великого создателя?
           Свой рассказ Иван начал с того, что выставка позволяет представить творчество Рафаэля во всей полноте - от ранних маленьких картин в духе его учителя Перуджино до огромных фресок Ватикана и самой последней работы мастера «Преображение». Все они выполнены копиистами в свою натуральную величину. Такая копия - совсем не подделка. Все зависело от цели, с которой она делалась. С их появлением творчество великого Рафаэля становилось доступнее. В общем, значение таких работ выходило за рамки учебных задач и позволяло познакомиться с шедеврами живописи в стенах Академии, не выезжая в Италию. Это выглядело особенно актуально сейчас, когда большинство музеев мира оказались закрытыми.
          Они медленно, от картины к картине, двигались по залам выставки, а он все не мог преодолеть своего «стартового» волнения, пока собственный рассказ не дал ему привычного эмоционального возбуждения. Почувствовал, что слушать стало интересно, его окружили  плотным полукольцом. Теперь Мадонны и бородатые святые смотрели на него с картин ободряюще и заряжали своей скрытой энергией.
          Иван поглядел на Марью, она тоже слушала внимательно и слегка кивнула ему головой. Значит, пока хорошо. Нужно не увлечься, успеть рассказать и добежать с группой до конца второго зала. Потом останется время для свободного просмотра выставки.
          Наверное, желание современного художника скопировать работу старого итальянского мастера показалось бы сейчас любопытным шагом, а тогда - это была почетная возможность проверить свои способности во Флоренции и Ватикане. Работа копииста требовала от художника исключительного мастерства, умения раскрыть, приблизиться и повторить особенности техники оригинала.
          Представьте себе облик Рафаэля - этого полубога, великого итальянского живописца и архитектора эпохи Высокого Возрождения. Многие современники говорили о его красивой, ангелоподобной  внешности. В отличие от своих великих современников, Леонардо да Винчи и Микеланджело, одиноких гениев по природе, он был приветлив и всегда окружен учениками, друзьями и поклонниками. На улицах его как князя сопровождала целая свита. По славе Рафаэль превзошел всех своих знаменитых современников. Всеобщий любимец, сам папа обещал ему красную шапку кардинала, не зная, как его еще отличить. По историческим описаниям Рафаэль чем-то напоминал Ивану Моцарта из «маленькой трагедии» Александра Пушкина. Он творил свои гениальные картины легко и свободно, непринужденно, можно сказать, «как Бог на душу положит», отзываясь на все впечатления земного бытия. Его ноги еще ступали по земле, а воображение уже уносилось в другую высшую область, куда не мог заглянуть взгляд простого смертного. Там Рафаэль однажды увидел грацию, сидевшую на троне. Она дала ему кисть, краски и «открыла глаза», сказала: «Иди и твори»…
          Грация - это красота и именно ей он теперь служит. Для него она ниспосланная небесная благодать, изящество, привлекательность. Она «благодатная», «абсолютная» и «неизъяснимая». Это еще и античная пластика, которая вновь оживает у Рафаэля и способствует возрождению великого христианского Рима. Божественное всегда должно быть прекрасным, прекрасным становится все, к чему он прикасается. Кажется, что роль придворного художника совсем не тяготит его, он человек своего времени, эпохи Великого Возрождения. Ему нет никакого дела до войны, политики и философских проблем. У него просто нет на это времени: он полностью погружен в свое рисование, краски, картоны и холсты. Для всех Рафаэль выглядит общительным человеком, которому не чуждо ничего земного. Но кто из смертных знает, что происходит в душе «божественного» Мастера? Он умер 6 апреля 1520 года в день своего рождения. Ему было всего 37 лет… 
            Иногда кажется, что таким гениям намеренно отпускают мало земного времени. Небеса их торопят, зовут к себе и спешат сами насладиться их ярким умом и  талантом. Рассказ Ивана о титане эпохи Возрождения все больше переходил в плоскость освещения русской культуры, авторов представленных здесь копий художников-академистов: профессора исторической живописи Антона Лысенко, Федора Бруни, по эскизам которого расписывали знаменитый Исаакиевский собор и, конечно, Карла Брюллова. Последних двух, вообще часто путали в русских музеях. У них находили довольно много общего, например, рафаэлевскую S-образную схему построения композиции.
            Если бы Карл Брюллов по заданию Общества поощрения художников не поехал в Ватикан копировать фреску «Афинская школа» Рафаэля, то наше отечественное искусство могло бы остаться без «Последнего дня Помпеи».
            Широко известна фраза самого художника, в которой он откровенно признавался, что для «Помпеи» ему было мало таланта, нужно было пристально вглядеться в великих мастеров. Копируя сложные, многофигурные композиции Рафаэля, он находил решения практических живописных задач. «Брюллов, усыпляя нарочно свою творческую силу, с пламенным и благородным подобострастием списывал Афинскую школу Рафаэля. А между тем в голове его уже шаталась поколебленная Помпея, кумиры падали...», - так писал Александр Пушкин. «Наши спутницы с первого же взгляда уловили оттенки в выражении действующих лиц этой картины благодаря копии в размере подлинника, которую пишет какой-то русский художник... Яркие краски русской копии послужили нам прекрасным комментарием, отлично поясняющим текст старинного автора», - а так отозвался  об этом Мари-Анри, более известный миру под псевдонимом - Стендаль. Теперь эти русские копии были навечно «вмонтированы» в один из залов, где проходила выставка - Рафаэлевский.
           Иван немного задержался возле копии картины Рафаэля «Положение во гроб». Здесь тоже была своя история. Сделал ее Иван Эггинк, больше известный любителям русской живописи своим портретом Ивана Крылова в халате. Картина «Положение во гроб» была невероятно популярна в эпоху романтизма, да и потом, тоже. В 1841 году Николай Гоголь заказал художнику Ивану Шаповалову сделать с нее копию головы Спасителя. Известно, что Гоголь, родившийся в Полтавской губернии, так и не сумев привыкнуть к суровому петербургскому климату, долгое время жил в Италии и тесно общался c русской художественной колонией в Риме. Поддавшись всеобщей творческой атмосфере, царившей в городе, писатель сам взялся за кисть и принялся рисовать картины. До нашего времени не сохранилось ни одной из них. Возможно, Николай Васильевич сам не желал этого.
            Иван принялся рассказывать своим слушателям необыкновенную историю о поэте Александре Пушкине. Летом 1830 года светское общество сразу двух столиц бурлило: обсуждалась помолвка и предстоящая свадьба «первого романтического поэта нашего времени на первой романтической красавице». Пушкин ожидал невесту в Петербурге с нетерпением. Однажды, гуляя по Невскому, поэт увидел  в книжном магазине  картину с белокурой мадонной, «как две капли воды» похожей на его невесту, Наталью Гончарову. Это была старинная копия картины Рафаэля, которую здесь выдавали за подлинник. Влюбленный поэт простаивал у картины часами и охотно купил бы ее, если бы она не стоила сорок тысяч рублей. Зато, благодаря этой картине у него появился сонет «Мадонна», посвященный Наталье Николаевне: «Не множеством картин старинных мастеров/ Украсить я всегда желал свою обитель…»
             Это еще один пример в пользу добротно сделанных копий картин великих мастеров. У оригинала этой картины была долгая история странствований, пока ее не купил герцог Бриджуотер. С тех пор она получила название по имени владельца - «Мадонна Бриджуотерская». Многие картины Рафаэля, разбросанные теперь по всему миру, обретали так свои новые имена.
             Он вспомнил слова филолога-итальяниста Руфа Хлодовского: «Живопись Рафаэля в такой же мере больше, чем только живопись, в какой поэзия Пушкина больше, чем только поэзия». В общем, в обоих случаях мы имеем дело с духовной жизнью нации в ее высочайших, абсолютных проявлениях.
             Заговорили и о копии знаменитой «Сикстинской мадонны». Она сейчас находилась в Третьяковской галерее. Ее здесь все хорошо знали. Казалось бы, на этой картине было найдено необычное решение - Мадонна поднята с земли на небо, но мы не видели на картине, ни того, ни другого. Мы только видели высоту, с которой она была готова спуститься к людям, с тревогой за сына, который совершенно по-взрослому сердито глядел перед собой. У Мадонны необыкновенно нежное, как у юной девушки лицо. В этом она вся та же, слегка испуганная рафаэлевская грация. Внизу изображены святой Сикст, святая Варвара и ангелочки. Библейский сюжет кажется театральным действием в античном театре, где разыгрывались мифы Древней Греции. Живописное полотно на глазах превращалось в поэтическое сказание.
             В своих письмах из Дрездена литературный критик Белинский, восхищаясь этой картиной Рафаэля, вспоминал поэзию Пушкина: «то же благородство, та же грация выражения, при той же строгости очертаний!» Сравнивая их по близости стиля, ему следовало еще добавить, что они оба - величайшее явление национальной и мировой культуры. 
             Не обошел своим вниманием «Сикстинскую мадонну» и Федор Михайлович Достоевский, использовавший этот образ в трех своих романах - «Преступление и Наказание», «Бесы» и «Подросток».
              Экскурсия закончилась, и Марья сказала Ивану, что все получилось очень славно. Только о литературе и Пушкине рассказывал много. Даже о Рафаэле Санти у него получилось меньше. Иван только усмехнулся, заметив, что в залах музея подлинных картин Рафаэля нет. Даже в Эрмитаже их только две. Выставка состоит из прекрасных копий, сделанных русскими художниками. Вот и получается, что здесь лучше всего говорить о ренессансе в русской культуре. Одинаковых экскурсий, как и людей, не бывает. Каждый должен есть свой хлеб.
              К ним подошла молодая женщина волонтер и стала делиться своими впечатлениями от поездки в Италию, посещения Рима и Ватикана. Все это выглядело бесконечно далеким из-за начавшейся пандемии. Ей почти ничего тогда не запомнилось. Вокруг италийских красот собирались огромные толпы людей, а времени для их осмотра отпускалось совсем мало. Знакомиться с творчеством Рафаэля в Академии было даже удобнее. Иван кивал ей, с чем-то соглашался, а сам ломал голову, как бы поскорее отделаться. Собеседница явно старалась обратить на себя его внимание. Присутствие скромно стоявшей рядом с ним Марьи ее совершенно не смущало. Они поспешили поблагодарить женщину за интересный рассказ и откланяться.
             Залы музея погружали своих гостей в другую эпоху. Освещенные лампами старинные картины - иконы на красных, как мантия кардинала стенах рождали мысли о вечности. Мимо них по паркету скользила странная группа тонированных белой пудрой женщин в римских античных одеждах. Они двигались медленно и синхронно, поминутно останавливаясь и создавая красивые «скульптурные композиции». По всей видимости, театральное действие представляло собой ожившие мраморные статуи. У окна сидел бородатый музыкант в накидке с капюшоном, игравший на старинной арфе. Звучала музыка менестрелей, она растекалась теплыми потоками и постепенно заполняла залы расслабленным покоем, словно один большой сосуд… 


СТРАННЫЙ ИТАЛЬЯНЕЦ

             Иван и Марья остановились у картины «Мадонна с вуалью». Оригинал был выполнен Рафаэлем Санти в 1509-1510 годах. Традиционное изображение святого семейства - Марии, Иосифа и младенца Христа. Случайно ли ребенок играет с вуалью своей матери? Здесь только начало старой библейской истории. Потом мать обернет этой вуалью его голову после распятия. Они вместе любовались игрой красок и света, изображенным на картине безмятежным семейным счастьем.
            - Buonasera! (добрый вечер) Прекрасная работа, не правда ли? Эта «Мадонна» очень популярна и лидирует в мире по количеству копий. Сейчас их насчитывается около 120, - сказал кто-то за их спиной.
            Иван оглянулся и увидел рядом высокого черноволосого мужчину с желто-смуглым лицом. Высокий бледный лоб, блестящие глаза и орлиный нос придавали ему привлекательности, а легкий акцент в произношении обличал в нем иностранца. В свое время Иван научился безошибочно определять иноплеменников по складкам у рта, привыкшего произносить чужие его уху слова. На незнакомце был старомодный поношенный костюм и небрежно повязанный на шее пестрый платок, какие носят люди, имеющие отношение к искусству. Он на его владельце, как символ принадлежности к особой касте. При всей скромности вида этот мужчина отличался изысканностью своих манер. В другом месте Иван принял бы его за актера, собравшегося играть сцены из спектакля.
             - Molto lieto (рад с вами познакомиться)…
             Незнакомец представился филологом, переводчиком и искусствоведом Джулио Бастони. Он приехал сюда по приглашению Академии, чтобы прочитать студентам  цикл лекций по эпохе Возрождения. Джулио без стеснения признался, что никогда бы не поехал в Россию, если бы не вынудили к этому обстоятельства материального плана. Невозможно жить в городе, где месяцами нет солнца. За четыре года он так и не привык к петербургским морозам, холодным ветрам и туманам. Ивана немного покоробила такая откровенность, и он заметил, что Джулио Бастони совсем не первый итальянец, которого пригласили работать в Петербург.
              - О, да, конечно! До меня здесь побывало немало великих итальянцев. Их имена теперь носят улицы вашего замечательного города.
              - Они любили Россию, и поэтому их талант самым лучшим образом реализовался именно здесь. Для Петербурга - это вообще особая тема.
              - Россия на протяжении многих веков оставалась страной больших возможностей для одаренных творческих людей. В моей прекрасной Италии их слишком много. Ткнешь пальцем в толпу и непременно попадешь на какого-нибудь ваятеля, художника или оперного певца.
              Signorina (синьорина)… Марья, я наблюдаю здесь за вами с самой первой минуты. Вам никто раньше не говорил, что вы похожи на Мадонну Грандука великого Рафаэля? Те же глаза, овал и особенно нижняя часть лица. Невероятно, вам с Иваном непременно нужно приехать во Флоренцию и убедиться в этом самим. Как было бы здорово разместить рядом с картиной Мадонны дель Грандука вашу прекрасную фотографию!
             - Джулио, что-то похожее я уже сегодня слышала от Ивана, но тогда это говорили про Наталью Гончарову, будущую жену нашего великого поэта Александра Пушкина. Такого в принципе не может быть. Да и люди теперь стали совсем другими.
             - Вы говорите про Пушкина, которого из-за жены смертельно ранили на дуэли? Таких историй в Италии тоже случалось много. Поединок снимал все вопросы. Красота во все времена требовала больших жертв и денег тоже. Он должен был это знать, когда женился на такой красавице. Знаете, Рафаэль, создавший целую галерею прекрасных женских образов, тщательно отбирал модели для своих будущих «мадонн». Знаете, как он говорил? «Чтобы написать красавицу, мне надо видеть много красавиц». Ваши женщины очень привлекательны, но одного хорошенького личика для портрета мало. Русские мадонны несут в себе какой-то особый трагизм, будто наперед знают и читают свою печальную судьбу. Страдания делают нас прекраснее и потом возносят на небеса, а излишества лишь опустошают душу. Наверное, у русских женщин здесь всегда была нелегкая жизнь.
              - Знаете, Джулио, со многим соглашусь. - Иван давно искал для себя ответы на такие вопросы. - Речь идет о нравственной красоте человека. Внешняя красота, природные дарования - все это божий подарок, но сами они не делают человека лучше. Как быть с этим? Вот и Пушкин красавцем никогда не был. Ему все воздалось открывшимся талантом гения. У Рафаэля все изображения близки к некому совершенному образцу, эталону, а такого в жизни не бывает. Эстетика Ренессанса вообще ориентирована на идеализацию материального, телесного начала…
              Глаза итальянца засверкали, он гордо поднял голову, словно пианист, берущий на сцене свои первые мощные аккорды. Слова Ивана больно задели его. Кажется, невозможно было нанести более чувствительный удар его самолюбию. Пылкие фразы, выражения мгновенного чувства, стройно полетели из его уст, словно он читал публичную лекцию студентам, не понимающим самых простых и очевидных истин.
               - После таких взлетов, взять и опуститься на землю! Grandioso! Эти люди ослепли, они разучились видеть рядом прекрасное! Теперь его нужно снова отмывать от пустой породы, как золотоносный песок. Только истинные художники могут увидеть то, чего не замечают другие. Не ищите у него своего реализма. Он в каждой капле росы видел образ прекрасного божества, в каждом дуновении ветра слышал небесную гармонию.
               Мне кажется, что вы представляете Рафаэля неким счастливым баловнем судьбы, пользовавшимся высоким покровительством. Это его, потерявшего родителей в раннем возрасте, а потом всю жизнь испытывавшего потребность в материнской любви и нежности! Осиротевшему одаренному мальчику родителей заменили его учителя, а семью - мастерские и школы художников. Искусство станет для него единственным убежищем и высшей целью жизни. Оно одно будет увлекать его воображение в другой, прекрасный мир, который заменит ему абсолютно все.
               И еще. Иван, вы все время сравниваете Рафаэля Санти с Александром Пушкиным. Возможно ли это? Они не жили в одно время и такие разные.
               - Рафаэль и Пушкин представляются мне самыми гармоничными личностями в мировой культуре. Они оба на века опередили свое время и определили направление его дальнейшего развития. Без них многое могло бы пойти иначе.
                - Наверное, вы во многом правы. Говорю это искренне, как переводчик и большой поклонник русской классики. Все же, согласитесь, что любая, самая лучшая мировая литература рядом с живописью оказывается в неравном положении. Она зависима и нуждается в качественном переводе, особенно, поэзия. Ее настоящая красота понятна в пределах распространения языка, на котором написана или только самому узкому кругу специалистов. 
                - Не забудьте еще, что они оба умерли в одном возрасте - в 37 лет. Это какая-то особая черта в жизни гениев, за которой начинается бессмертие, - сказала Марья.
                Джулио Бастони галантно поклонился и с улыбкой посмотрел на Марью:
                - Signorina, поверьте, вы настоящая Мадонна… Oh Santa vergine Maria! (О святая дева Мария) Надеюсь снова увидеть вас с Иваном в моей прекрасной Италии.


БИЕНИЕ ЖИЗНИ. МАДОННА КОНЕСТАБИЛЕ

                Теперь они снова остались одни. Иван задумчиво рассматривал картины и о чем-то размышлял:
                - 37 лет - самый расцвет сил, возраст для сформировавшегося и определившегося в своих планах человека. К этому времени обычно полностью завершается образование и начинается самое лучшее время для успешной работы и карьерного роста.
                - А многие гении к этому времени уже завершают свой жизненный путь и оставляют нам великое наследие.
                - Все равно остается много незавершенного. Рафаэль и Пушкин были полны грандиозных планов, они не готовились умирать. Рафаэль случайно подхватил простуду на раскопках в римских катакомбах и тяжело заболел, а Пушкин, как известно, стрелялся на дуэли.
                - Рафаэль Санти, кажется, все успел. Как великий художник и на самом простом человеческом уровне. Перед принятием святого причастия он написал завещание, в котором не забыл, ни родных, ни друзей.
                Прежде всего, он обеспечил свою любимую и верную подругу, позаботился о тех своих учениках, которым заменял отца. Дом подарил кардиналу, а свое имущество оставил родным. У него все получилось «разложенным по полочкам», с европейской аккуратностью.
                - Рафаэль в этом поступил как истинно верующий человек.
                - Да, он был христианином католиком. Говорят, что за несколько дней до его смерти дрогнули стены папского дворца, грозя разрушением именно тем комнатам, которые были расписаны Рафаэлем. Люди восприняли это как предсказание неба о скорой смерти своего любимца. 
                Еще при жизни художник позаботился о месте своего погребения в Риме. Это была гробница церкви делла Ротонда, где в древности находился Пантеон Агриппы. По его же последнему желанию рядом с ним поставили статую Мадонны. Люди прозвали ее «Мадонной дель Сассо». В этом имени было обращение к Рафаэлю, его первой картине с мадонной. По части исполнения, эта прекрасная статуя не представляла собой ничего необыкновенного, но народ считал ее чудотворной. В пользу ее обаяния говорило имя покойного Рафаэля…   
                - Как это было красиво! Почему же с Пушкиным у нас все было не так? Мы не умеем ценить своих гениев, - Марья едва не плакала от обиды.
                - Да, с этим у нас часто опаздывают… 
                В это время на выставке появились новые группы посетителей, голоса экскурсоводов растворялись в большом пространстве и никому не мешали. Ивану и Марье совсем не хотелось уходить отсюда. Такая ночь только один раз в году и никому неизвестно, какой она будет завтра, будет ли вообще - время сейчас непредсказуемое. Сейчас им можно взявшись за руки бродить на выставке и слушать ночную тишину музейных залов. Случалось, что картины на время открывались им по-новому. Среди такого сумрака и теней богатые золоченые рамы постепенно исчезали и изображения получали свободу действий и самостоятельную жизнь.
                Они подошли к «Мадонне Конестабиле». Это копия картины Рафаэля, которую сейчас можно было увидеть в Эрмитаже. По своим размерам она могла бы показаться иконой, если бы не этот фон - природа, которая превращала суховатый иконописный вид Мадонны в портрет юной женщины, исполненной тихой грусти. В этом же минорном настроении был исполнен пейзажный фон пустынной местности - озеро с едва  зеленеющими склонами холмов, с тонкими, еще без листвы деревцами, вдали заснеженные вершины гор. Стояла ранняя весна. Все это из детства великого художника, воспоминания о рано умершей матери.
                И вот теперь, здесь, у картины Иван неожиданно почувствовал запахи цветов и травы, дуновение дыхания легкого ветерка. Поверхность озера на изображении изогнулась и пошла рябью. Лодка с двумя рыбаками дрогнула и поплыла дальше к берегу. Картина на глазах оживала. Иван даже покачнулся от неожиданности - подумал, что у него закружилась голова…
                Он вспомнил слова Вазари о том, что «картины других художников можно назвать картинами, картины же Рафаэля - сама жизнь, ибо в его фигурах мы воочию видим и трепет живой плоти, и проявление духа, и биение жизни в самом мимолетном ощущении, словом - оживленность всего живого». Но не до такой же степени…
                Иван сидел на склоне небольшого холма и с любопытством оглядывал окружающие окрестности. Горные отроги уступами спускались в долину к Адриатическому морю. Среди зеленых холмов раскинулись обработанные крестьянами поля. Возле небольших аккуратных жилых строений поднимались кипарисы и сосны. Ближе к лету, в пору цветения эта земля, вероятно, выглядела еще более живописно. На горизонте синели цепи высоких гор с заснеженными вершинами. В известной степени пейзаж повторял увиденное им на картине. Тогда это была Умбрия -  восточная часть центральной Италии. Неподалеку, на скалистой горе высился замок небольшого, но древнего города Урбино, окруженного высокими крепостными стенами.
                Он постепенно осваивался в своем новом странном положении, которое его совсем не беспокоило. Шедшие рядом люди не обращали на него никакого внимания или попросту не замечали. Почему все это должно волновать Ивана, если такого не бывает в жизни? Ему все это только кажется, игра воображения, впечатление от увиденного на картине. И вообще, до его рождения на свет еще больше пяти веков.
                Между тем людей вокруг все становилось больше. Они двигались в сторону замка. Иван поднялся и пошел след за ними по проселочной дороге. Слов окружавших он не понимал, но, кажется, речь шла о каком-то празднике, куда направлялась эта масса людей из окрестных деревень. Так, вместе со всеми, Иван вошел в город. Узкие, мощеные камнем улицы, сложенные из светлого кирпича дома под черепичными крышами, которые лепились вокруг замка подобно ласточкиным гнездам.
                Кажется, все пути в городе вели к центральной площади и возвышающемуся величественному замку герцога. Его башни хорошо видны его с любого конца. Дома стояли так плотно, что их жители могли легко общаться из окон через улицу. Деревьев на городских улицах не было совсем.               
                Сегодня особенно торжественный день. Молодой герцог Урбинский Гвидобальдо, семнадцатилетний юноша, успевший покрыть себя воинской славой в рядах папского войска, на этот раз возвращался в родной город мирным победителем. Елизавета Гонзаго, прекрасная и высокообразованная дочь герцога Мантуанского, была трофеем этой победы и стала отныне украшением и славой герцогского двора.   
                Казалось, что жизнерадостные и общительные итальянцы только искали повод, чтобы устроить себя очередной праздник. Конечно, город Урбино не мог равняться с Флоренцией и Римом по их великолепию, но жители города, подданные герцога, не уступали никому в усердной службе и преданности своему повелителю. Не только молодость и щедрость герцога вместе с красотою герцогини возбуждали их общую радость. Ей способствовала и память об отце Гвидобальдо, знаменитом герцоге Федериго да Монтефельтро, отличавшемся любовью к наукам и искусству, любезностью и покровительством ученым и художникам, что покрыло его имя несравненно большей славой, чем воинская честь и рыцарская доблесть.
                Весь город, как и замок, был увешен полотнищами с гербами герцога и пестрыми коврами. Поперек улицы, ведущей к замку, возвышались триумфальные арки, украшенные алыми лентами и гирляндами цветов. С самого раннего утра герольды с блестящими трубами разъезжали по улицам на прекрасных рыжих жеребцах и объявляли горожанам о начале большого праздника. Не было недостатка ни в музыке, ни в пении, ни в процессиях и роскошных нарядах. В шум толпы врывался перезвон колоколов.
                Молодой герцог платил гражданам гостеприимством в своем роскошном замке. В его стенах находился обширный двор, окруженный, наподобие древнего цирка, амфитеатром, возведенным, по замыслу покойного герцога, для того, чтобы наблюдать за общественными играми. Городские юноши участвовали в игре, называвшейся «Аита». Она заключалась в том, что вся молодежь делилась на две партии, нападавшие одна на другую, причем каждый старался перетащить поверженного соперника на свою сторону. У кого потом оказывалось больше таких «пленных», те и объявлялись победителями. Самые ловкие и смелые юноши получали богатые подарки от щедрого герцога, одобрение толпы и благосклонность своих избранниц. С восторгом смотрел Иван на быстрые движения красивых юношей и окружавшую его изысканную роскошь, стараясь запомнить и сохранить в своей памяти.



В ДОМЕ ХУДОЖНИКА
               
                Любые празднества когда-нибудь должны заканчиваться, иначе они переставали такими восприниматься. Однажды Иван, как всегда невидимый окружающими, заглянул в какой-то трехэтажный дом со скромным фасадом. К нему примыкал небольшой внутренний дворик. В таких домах, обычно жили люди среднего достатка. Похоже, он принадлежал какому-то художнику. Это было видно по мастерской на первом этаже, мольбертам, кистям, различным инструментам для приготовления красок и специфическим запахам. Судя по количеству завершенных и едва начатых работ, отсутствием заказов владелец этого творческого великолепия не страдал. Немалое число комнат и их назначение говорили, что хозяин был добропорядочным христианином и семейным человеком.
                С трепетом Иван заглянул в детскую комнату на втором этаже. Выбеленные чистые стены и почти спартанская обстановка - все только самое необходимое. Малые размеры мебели говорили о юном возрасте их владельца. В комнате никого не было. Он сразу вспомнил свое детство в маленьком южном приморском городке и сумасшедшую страсть к рисованию. Даже в горле запершило. У выходившего во двор окна, стоял стол c разложенными детскими рисунками, выполненными свинцовым грифелем, акварелью и мелками. Иван не удержался и с живейшим интересом принялся их рассматривать. Многие работы юного художника явно делались с натуры. Кажется, под грифель попадало все, что успевал заметить его острый проницательный взгляд. Детская рука все еще читалась в определении перспективы, но уверенная точность линий, сбалансированность композиции и найденный цвет говорили о несомненном большом даровании автора. Иван увидел несколько работ, представлявших собой копии изображений святых. Похоже, ребенка целенаправленно учили определенному стилю живописи, а он упрямо уходил в свои фантазии. На одном из рисунков Иван обнаружил изображение ангела с детским лицом и сияющими ясными глазами. А что, если юный художник в таком необычном виде изобразил самого себя? Можно было предположить, что ребенок уже помогал своему отцу расписывать церкви и выполнял отдельные детали на его картинах, в общем, постепенно «ставил себе руку». Нет, в их детской изостудии так рисовать никто не умел. Для автора этих рисунков не было ничего невозможного.
                На одной из стен в доме Иван увидел довольно большую фреску. На ней в профиль была изображена прекрасная молодая женщина в розовом хитоне и синем плаще, с раскрытой на аналое книгой. Увлеченная чтением, она нежно прижимала к груди спящего сына. Иван сразу узнал эту фреску, поскольку некоторые специалисты приписывали ее авторство Рафаэлю.
                Сомнения не было, он оказался в доме, где в 1483 году родился этот великий художник. Об авторе загадочной фрески с мадонной спорили по сей день, но если следовать простой логике событий, то скорее всего, ее нарисовал счастливый отец, художник Джованни Санти. Очень теплое изображение живого лица с характерными чертами. В этом случае на фреске была запечатлена его жена - Маджия Чиарла с маленьким Рафаэлем.
                Между тем в доме тревожно захлопали двери. Из комнаты вышел священник в длинной темной одежде, следом за ним появилась какая-то женщина. Она закрыла лицо руками, ее плечи затряслись от рыданий. В доме ожидали большой радости и нового прибавления семейства, но случилось несчастье. Теперь в комнатах стояла тишина, а на окнах закрыли ставни. Умерла Маджа, хозяйка дома. Она лежала на широкой кровати, покрытая с лицом белой простыней, а рядом в колыбели плакал рожденный ребенок, ее крохотный живой кусочек.
                Муж несчастной, художник Джованни, не скрывал своих слез. Бледный и дрожащий, он казался призраком и мало чем отличался от мертвеца. В комнату вбежал мальчик. Сразу бросились в глаза правильные черты лица, ясный взор и светлые локоны. Отец не раз рисовал с него на своих картинах ангелов. Мальчик еще не понимал происходящего.
                - Отец!
                - У тебя больше нет матери, Рафаэль. Осталась одна малютка, твоя сестра…
                Мальчик со страхом посмотрел на маленькое красное  кричащее существо, отнявшее у него мать, и которое он должен называть своею сестрой, любить и жалеть, потому что она теперь тоже сирота, как и он сам. Она - все, что осталось от его бедной матери. Внутри Рафаэля что-то противилось, но он не давал воли этому чувству. В том, что случилось, малое дитя не виновато, на нем не было греха. Она и сказать ему ничего не могла, только все время плакала. Крик ее слабел с каждым часом и потом совсем прекратился. Девочку похоронили в одной могиле с матерью.
                Словно почувствовав что-то, юный Рафаэль неожиданно оглянулся и, встретившись взглядом с Иваном, быстро опустил глаза. На его лице было написано страдание. Этого мгновения хватило, чтобы Ивана пробило словно ударом молнии, он увидел яркий свет вокруг головы мальчика. Иван понял, что в этот день у Рафаэля Санти, родились все его будущие Мадонны...



ЭТОТ ПРЕКРАСНЫЙ МИР. ПЕРУДЖА

                Воображение тем и замечательно, что уносит человека по маршрутам его тайных и несбыточных желаний…
                Перуджа - столица славной земли Умбрии, живописный, оживленный город, совсем непохожий на  патриархальный Урбино, где все жители хорошо знали друг друга. Проделав туда непростой путь по перевалам и горным тропам, Иван оказался среди оливковых рощ, садов и виноградников. По стенам малоэтажных домов вились ползучие розы. Город поразил его не только живописным местоположением, но и красотою своих необычных построек. Стены домов здесь часто расписывали фресками изнутри и снаружи. Идешь по улице, словно в картинной галерее. Здесь, впрочем, как и везде в Италии, любили и умели создавать красоту. Замки, церкви и монастыри расположились на склонах трех холмов. Получалось, что улицы города повторяли все неровности этих мест. Они, то поднимались извилинами на самую гору, то спускались вниз, подобно речным потокам. Посреди главной площади высился знаменитый фонтан Маджоре. Рядом поднимался величественный фасад Городского Совета с длинными рядами узких готических окон, украшенных барельефами и знаменитой лестницей с мраморными  львами у входа.
                Эти прекрасные улицы были обильно политы кровью противоборствующих знатных фамилий, которые вели непримиримую борьбу за власть в городе. Среди белого дня Иван оказался невольным свидетелем вспыхнувшей уличной схватки. В тесном узком переулке сошлись сразу двенадцать человек. Ни о каком честном поединке, дуэли и благородстве речи уже не шло. Девять человек нападали на троих, в руках у всех были шпаги и кинжалы. Иван заметил, что сражавшиеся молодые люди умело действовали оружием обеими руками. При этом они использовали совершенно «воровские приемы», и наносили своему противнику удары из-за угла, в спину. На земле в тот день осталось пять бездыханных тел. Никто из посторонних в такие дела не вмешивался и торопился скорее уйти.
                В эту прекрасную романтическую эпоху мужчины вообще не выходили на улицу без оружия. Оно было непременным атрибутом дворянского костюма, появляться без которого, показалось бы странным и неприличным. Иван, передвигавшийся своими фантастическими маршрутами в широкополой шляпе и длинном  дорожном плаще, тоже обзавелся шпагою, которую случайно подобрал на теплой от крови ночной улице. Впрочем, это был для него скорее психологический прием для сохранения внутреннего равновесия. Драться шпагой по-настоящему он все равно не умел.
                Все началось с того, что однажды на улице Volte della Pace Иван увидел знакомое ему лицо. Это был его «странный итальянец», Джулио Бастони. Выглядел он теперь совершенно иначе, его было невозможно отличить от окружавших. Иван этому не удивился, и спрашивать его о появлении здесь тоже не стал. Все, чего мы не знаем или не понимаем, до поры кажется нам странным, и только с обретенными новыми знаниями все становится на свое место.
                Джулио поведал ему, что в Перудже появились слухи о каких-то московитах, тайных шпионах, которые ходят по городу и что-то высматривают. Вроде вечной угрозы Западу со стороны русских. Не являлось ли это предвестником их очередного варварского нашествия? Раздробленная на мелкие княжества Италия могла этого уже не выдержать.
                Иван тогда только насмешливо хмыкнул: «Бедные итальянки, они сами давно нас ждут…», но меры предосторожности, все же, принял и стал вести себя осторожнее. Новый случай не заставил себя ждать. Однажды, за ним увязался бойкий молодой человек, который с первой минуты не скрывал своих недобрых намерений. Он начал что-то резко говорить Ивану, а потом поддел его подбородок острием своей шпаги. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но в этот момент на улице появились закованные в доспехи вооруженные всадники. Возмутитель спокойствия быстро ретировался. Иван тогда подумал, что его «шапка невидимка» стала давать трещину. Он начал «врастать» в окружающую его эпоху...
                Казалось, что над Перуджей нависло проклятье. В знатной семье Бальони начались внутренние раздоры. Против Гвидо и Ридольфо Бальони поднялось двое их племянников - Грифоне Бальони и Карло Барчилья, собравшие отряд головорезов. 
                Сын Ридольфо, Симонетто, подозревал, что на его отца и всех членов их семейства затеяно неожиданное нападение, на коленях просил дядю Гвидо позволить ему убить одного из главных зачинщиков заговора. Гвидо отказал ему в этом. План заговорщиков должен был осуществиться без всяких препятствий благодаря хорошо обдуманной хитрости другого вождя этого заговора, знатного перуджинца Барано.
                Чтобы укрепить ненависть в Грифоне, подогретую честолюбием, Барано оклеветал жену Грифоне Зиновию, будто бы изменявшую ему с одним из его двоюродных братьев, и обещал в случае истребления врагов сделать его полновластным правителем Перуджи.
                Выступление заговорщиков, назначенное на день свадьбы Асторре Бальони со знатной римлянкой Лавинией Колонна, было продумано до мелочей. Учли все выгоды нападения во время пиршества, когда гости опьяневшие, более или менее безоружные, не ожидают беды. Было принято в расчет и расположение домов всех членов семьи Бальони, приговоренных на истребление. Каждый из заговорщиков обязался привести с собой по пятнадцать «брави» - убийц. Остальные причастные к нападению второстепенные заговорщики составляли их стражу.
                Ночью, в разгар свадебного празднества, заговорщики ворвались в дом Бальони. Под ударами кинжалов пал жених Асторре, за ним Симонетто и брат его Джисмондо. Упал, обливаясь кровью, и старый Гвидо. Остальным удалось бежать.
                Избегнувшие смерти собрали в ближайших окрестностях Перуджи приверженцев и на следующий же день ворвались в город, где к ним присоединились друзья, которые слышали, что их тоже ожидает кровавая расправа.
                Грифоне был настигнут Джанпаоло, вожаком его врагов, вернувшихся в Перуджу, и братом убитого Симонетто на площади, почти на ступенях церкви Сан-Эрколано, где он хотел укрыться. Джанпаоло крикнул своим приверженцам:
                - Эй, кто хочет, разделайся с этим подонком! У меня найдется достаточно и других дел!
                Грифоне упал, окруженный разъяренной толпой. Остальные зачинщики бежали… Джанпаоло Бальони стал полновластным хозяином Перуджи.
                Мать Грифоне, случайно узнала о готовящемся заговоре. Она была свидетельницей того, как ее сын оскорблял ни в чем не повинную жену Зиновию, винил ее в измене и клялся отомстить мнимому сопернику. Она уверяла его в невиновности Зиновии, просила не затевать семейной ссоры, но Грифоне не послушался, и тогда она, уведя оскорбленную невестку, прокляла сына и скрылась из города в своем замке. Когда ей рассказали, что ее побежденный сын умирает, она вернулась в Перуджу вместе с невесткой.
                Иван видел дальнейшие события, словно они разыгрывались на сцене античного римского театра. Мать стояла у ступеней храма, где когда-то крестили и венчали ее сына. Теперь он лежал здесь, у ее ног, беспомощный, обливаясь кровью. Его тускнеющие глаза смотрели на мать, два дня назад проклявшую его… О, святая Мария! Он нашел возмездие за свое вероломство. Мать, стоя на коленях, склонилась к нему и сказала:
                - Сынок, слышишь ли ты  меня? Ты умираешь, и я, проклинавшая тебя, теперь сама прошу. Уходя от нас, прости тем, кто нанес тебе эту смертельную рану. Прости им, слышишь меня? Прости своим убийцам и тем, кто толкал тебя на это убийство. Твоя ни в чем не повинная жена Зиновия, дочь моя, здесь и она тоже прощает тебя…
                Грифоне услышал свою мать. Веки его дрогнули, но сказать ей он уже ничего не мог. Его тело дрогнуло в последний раз и вытянулось. Теперь все было кончено…
                Эта трагедия всколыхнула весь город. Одни видели ее сами, другим о ней рассказывали во всех подробностях. Кто, как не матери должны были остановить братоубийственную войну? Такой она и осталась в людской памяти: мать, идущая через толпу, которая расступается и почтительно склоняет головы перед величием ее души…
                Никто точно сегодня не знает, видел ли эту сцену юный Рафаэль, делавший в Перуджи свои первые шаги в живописи у знаменитого маэстро, художника Пьетро Ваннуччи, по прозванию Перуджино. Его учитель был в зените своей славы и имел много учеников. Если да, то она наверняка добавила глубины его будущим великим образам. Такие события всегда оставляли неизгладимые следы в тонкой ранимой душе.
                Настоящее воплощение вселенской скорби: прекрасное лицо с тенями смерти и склоненная над ним фигура матери. Она тогда показалась Ивану выточенной из благородного каррарского мрамора, на века, навечно…


РИМСКИЕ КАНИКУЛЫ

                В 1503 году папа умер от яда, и при первом известии об этом жители Урбино с громкими криками «Фельтро! Фельтро!», ставшие призывом к восстанию,  взялись за оружие, выгнали солдат и приверженцев Борджиа и с торжеством вернули своего герцога.   
                В те времена каждый гражданин Италии был солдатом и каждый солдат - гражданином. Интересы личности, партий, знатных лиц и герцогов были связаны тесно, переплетались невидимыми нитями, и не было человека, который бы совершенно равнодушно мог относиться к происходящему. Вместе с герцогом Гвидобальдо явились в Урбино и все его друзья, для которых наступило счастливое время. Их радость и торжество были тем сильнее, что 26 дней спустя после смерти папы его место занял родственник герцога Урбино, Джулиано делла Ровере, которому под именем папы Юлия II суждено было сыграть большую роль в истории Италии, в развитии Возрождения и в личной жизни Рафаэля. Гвидобальдо посетил Рим, где был облечен высоким званием гонфалоньера. Известие об этом по возвращении герцога домой вызвало большие празднества и церемонию передачи герцогу маршальского жезла. Рафаэль поторопился домой и ко двору…
                Сколько еще подобных бурных событий с непредсказуемыми последствиями случилось в Италии за последние столетия? Стихия народного гнева менее всего выгодна искусству. Она прямо враждебна созданной красоте и уничтожается в первую очередь вместе с разграбленными храмами и  дворцами. Кто будет заказывать прекрасные картины, если все добропорядочные богатые граждане побегут из страны? Нищета часто сводит человеческие потребности до самого необходимого - куска хлеба и вязанки дров для промерзшего очага. Об искусстве вспоминают, когда утихнет первый взрыв негодующего протеста, когда утихнет гроза, польется дождь, а тучи рассеются. Кто знает, вдруг плоды этой бури обернутся богатым урожаем?
                Только не подумайте, что искусство должно вечно нежиться в теплой постели. Иногда ему тоже нужен сильный толчок, нужна волна нового возрождения, чтобы напомнить старое, благодатное время. Этот толчок был дан и «новыми идеями», пробудившими мир в конце XIX века.
                Впрочем, теперь Европа уж точно могла и подождать. В это время Иван шел за девушкой в длинной белой юбке на почтительном расстоянии, чтобы не быть заподозренным в чем-то дурном. Нужно сказать, что он наблюдал за ней уже не первый день. Повод к тому был. Девушка чем-то сильно напоминала ему его Марью. Даже была очень на нее похожа. Правда, отличия тоже имелись, причем весьма существенные. Она была итальянкой. В любом случае был нужен какой-то веский повод для начала общения, а он его не находил. Лишь когда за ней захлопнулась дверь, он понял, что момент для этого был окончательно упущен. Зато теперь он точно знал, что она жила возле церкви в доме со старинными окнами на улице святой Доротеи.
                На следующий день история повторилась в точности, но теперь у дверей ее ожидал пожилой мужчина. Как позднее выяснилось, это был ее отец - Джузеппе Фьезоле, имевший на соседней улице свою антикварную лавку. Иван кое - как объяснился с ним, что он русский художник и ищет себе комнату. В общем, ему поверили, и они быстро договорились. Плату за съем комнаты Ивану пришлось внести сразу за месяц вперед. Это было необходимым условием их сделки. Похоже, что у хозяина дома уже был какой-то негативный опыт работы с приезжими. К вечеру Иван уже перенес вещи в свое новое жилище - маленькую светлую комнату на втором этаже, окно из которой выходило в сад.
                В Риме к этому времени обосновалась целая колония русских художников. Великое прошлое Италии, ее древние памятники, мягкий климат, образ жизни веселых и талантливых людей - все это вместе взятое издавна влекли сюда художников. На протяжении многих веков Рим превратился в настоящую «академию Европы», ее главный художественный учебный центр.
                Русские мастера, попавшие из холодного Петербурга и Академии художеств, где властвовали строгие педагоги в безмятежную атмосферу южного города, наслаждались непривычной для них свободой и часто предавались праздности. Скромные средства академической стипендии обеспечивали молодым людям вполне безбедное существование. Оказавшись «в радостном плену» итальянской жизни, не все русские пенсионеры могли посвятить себя только одной работе. Они шатались по кафе и бильярдным, пили вино и бесконечно говорили о местных красотах и искусстве.
                Когда Иван впервые оказался в Риме, он не смог дать себе о нем ясного отчета. Вначале город показался ему маленьким. Но чем дольше Иван бродил по его улицам, тем больше он вырастал на его глазах. Руины Древнего Рима становились величественнее, а окружающие виды все более красивыми. Этот город постепенно открывал лицо перед своим настойчивым исследователем. Теперь ему казалось, что не хватит всей человеческой жизни для изучения его развалин и античных сооружений. Иван все более увлекался Римом. Он затягивал его медленно, понемногу, но уже навсегда. Говорят, что живший там Гоголь сравнивал Вечный город с романом, который он «читал каждый день с новым и новым наслаждением».
                Ивана, как и великого русского писателя, неудержимо потянуло рисовать. Местные виды привлекали его своей непохожестью и необыкновенной тональностью красок. Он ежедневно ходил на этюды, каждый раз открывая для себя «бездну предметов для рисования». Присаживаясь с мольбертом, кистями и красками где-нибудь на самом крае античных руин, он на весь день забывал о еде, питье и всех прочих человеческих потребностях. Его поражало, что «краски здесь ложились сами собой», мазок становился все более уверенным, а цвета угадывались им с необыкновенной точностью. Казалось, этот величественный город был создан именно для художников и вообще, любого искусства. 
                Как растение, пересаженное из темного места на свет, сразу оживает, зеленеет и распускается полным цветом, так и Иван испытал в себе похожие перемены. Одним словом, он просто наслаждался окружающим миром и своими занятиями. 
                Окно нового жилища Ивана выходило в небольшой сад, отгороженный от улицы невысокой каменной оградой. Теперь он мог каждый день наблюдать как Мария (так звали дочь хозяина дома) гуляла среди деревьев и кустов роз. Ее детство прошло в деревне, вдали от Рима, и она заметно отличалась от своих местных подруг. Это была крепкая здоровая девушка с красивыми, словно жемчужное ожерелье зубами и смуглой загорелой кожей. Иногда она наклонялась и делала какую-то самую простую работу, стригла или подвязывала цветочные кусты. Тогда он мог видеть икры ее стройных ног и необыкновенно маленькие красные туфельки. Он даже успел сделать с нее несколько быстрых рисунков.
                Вчера Иван вернулся домой поздно и теперь рассеянно следил, как она ловко перестилала в его комнате простыни и взбивала перину. В ней совершенно не было столичного лоска и изнеженности, подумал он. Мастерица на все руки и отнюдь не глупа. Типичная провинциалка. При этом заурядной ее тоже нельзя назвать. В ней была какая-то милая услужливость, наивность и дружелюбие, а главное, необычайная жизненная сила. Казалось, она просто не в состоянии сдержать радость и энергию, бившие ключом в ее молодом здоровом теле.
                Иван глядел на ловкие движения этой девушки с тонкой талией и небольшой крепкой грудью - она не замечала его внимательного взгляда, а если и замечала, то совсем не подавала виду. Его рука привычно потянулась к столу, где лежали альбом и карандаш. Пристроив альбом на коленях, он принялся набрасывать портрет Марии. Вот она подошла к камину, нагнулась и стала выгребать золу. Эта поза понравилась Ивану, и, когда девушка стала распрямляться, он остановил ее:
                - Пожалуйста, не шевелитесь, Мария!
                - Но, синьор…
                - Нет-нет. Per favore (пожалуйста), поверни опять голову. Вот так, и теперь пять минут не двигайтесь.
                Она покорно склонилась, приняв прежнюю позу, и карандаш Ивана быстро побежал по бумаге.
                - Вы, наверно, считаете меня ненормальным, правда, Мария? Во всяком случае, здесь многие так думают.
                - Что вы, синьор, конечно, нет. Да, вы кажетесь нам с отцом немножко странным. Часами смотрите в потолок, а потом пишите в свой блокнот или бежите сломя голову в Колизей рисовать до самой глубокой ночи. Разве можно так жить молодому человеку? Вы слишком много работаете, но мы считаем вас замечательным синьором.
                - Это весьма приятно. Оказывается, что такое мнение можно заслужить не совершая великих рыцарских подвигов и кровопролития. Ну а что вы скажете об этом?
                Она медленно выпрямилась, подошла к нему и посмотрела на протянутый ей рисунок.
                - Я не очень понимаю в таких вещах, синьор… По-моему, работа хорошая…
                - Матка Боска, неужели не видите, что это вы?
                - Вот теперь и впрямь вижу. Со спины трудно узнать, я так себя никогда не видела.
                - Вы хорошая натурщица, Мария. Как бы хотелось, чтобы вы позировали мне для портрета. Я бы платил вам по … за час.
                Она быстро вскинула на него глаза и тут же отвела их.
                - Я уже делала это раньше для других художников. Вы не подумаете обо мне ничего дурного? Это было бы нехорошо с вашей стороны, правда, синьор?
                - Какая чепуха, - поспешил возразить он. - Что же тут может быть дурного?
                - Видите ли, синьор, сказать по чести, в этом нет ничего плохого. Люди по-разному думают.
                - В самом деле? И это здесь, в просвещенной Италии?
                - Да, синьор. Понимаете, в лавке сейчас очень плохо идут дела, у нас появились большие долги. Нам с отцом очень нужны деньги. В любом случае, мне нужно спросить на это у него разрешение…
                Вопросительное выражение на лице Ивана сменилось мальчишеской улыбкой.
                - Я сам берусь уладить все вопросы с вашим отцом. Договорились?
                Он первым протянул ей свою руку, что делал не слишком часто. Лицо девушки залилось румянцем.
                - Синьор, я очень хорошо к вам отношусь и сделаю все, что хотите. Я всегда стараюсь получше прибрать в вашей комнате и почистить ваш костюм.
                Она приблизилась к нему с пылающими щеками и взяла протянутую ей руку своей маленькой ладошкой. Иван ощутил тепло и загрубелость ее кожи, что еще более расположило его к ней.
                - Все будет хорошо, ... Марья.
                Он улыбнулся своей намеренной ошибке в имени девушки и не стал поправлять себя. 
                Разговор с Джузеппе Фьезоле состоялся вечером того же дня. Плату за позирование своей дочери он запросил немалую. Возможно оно того и стоило, поскольку для учебных занятий местные русские художники обычно делали это в складчину. В любом случае, сейчас таких денег у Ивана не было. Ожидать, что он сможет продать здесь что-что из написанных им работ, выручить за это серьезные деньги, тоже не приходилось. Предложения художников в Риме сильно опережали возможный спрос. Нет, выставиться и продать серию итальянских работ, можно было только уже в Петербурге. По счастью, Джузеппе принял во внимание, что молодому человеку требовалось время для решения денежного вопроса, и согласился немного подождать.
                К тому же, как было сказано выше, Иван уже обратил на себя внимание трудолюбием, скромностью и воспитанностью своего нрава. Никто не мог отказать ему и в таланте, но здесь, в Риме, слишком нелегко было проявить себя с этой стороны и быть замеченным среди многих других славным имен...


ИТАЛЬЯНСКИЕ ПОРТРЕТЫ. В ПОИСКАХ НУЖНОГО ОБРАЗА

                Надо сказать, что Иван вместе с друзьями некоторое время посещал занятия в студии живописи при академии у профессора Пьетро Маньелли, но быстро охладел к ним. Маэстро требовал от учеников слепого повторения своего стиля. Любое свободомыслие он решительно отвергал. Иван просил бога милосердно положить конец его бесполезным мукам. Картины учителя ему совершенно не нравились.
                Профессор Маньелли никогда ничего не говорил, лишь иногда правил ему какую-нибудь линию на картоне. Столь же безразличным было и отношение к самому Ивану, если не считать того, что один раз, посмотрев его работу, он как-то странно поглядел на него, точно увидел впервые. Профессор никогда не спускался со своего пьедестала. Ивану такой подход в обучении быстро надоел, и он по совету старших товарищей занялся самостоятельным изучением опыта великих мастеров.          
                В своих творческих поисках он предпочел Тициана. В нем его более всего привлекало мастерство передачи освещения. Он решил даже скопировать произведение этого великого венецианца в римском собрании Шара.
                Иван всегда торопился, думая прожить только до сорока лет. Он сам отмерил себе такой земной срок. Ему было свойственно недооценивать свой талант, и он ничего не делал спокойно, как обыкновенные люди. В нем постоянно кипели страсти. Он любил повторять, что в последнем кругу ада Данте поместил художника, который ничего не делал. Беспечное житье, гулянья и натурщицы - это время для него здесь окончательно прошло.
                Воодушевленный красотой Марии, так похожей на его любимую Марью он в первый же день задумал нарисовать ее портрет. Это соответствовало его неизменному правилу: предмет живописи должен был непременно ему нравиться. Здесь получался именно такой случай. Иван решил изобразить Марию в саду, какой увидел ее из окна своей комнаты. Он и прежде увлекался жанровыми сценами, через которые, по его мнению, лучше раскрывался характер местных жителей. Сад на картине должен был поэтически передавать своеобразие итальянской природы. Здесь у него были и гористые дали, тающие в воздушной дымке, и прозрачность воздуха.
                Главным объектом на картине оставалась Мария. Девушка с карими глазами любовалась вьющимися розами. Она изображалась таким образом, что это помогало игре света и теней. Видно, что действие происходило в жаркий полдень. Свет отражался мягкими растекающимися бликами на линии ее декольте и нижней части лица. Он поставил освещение так, что на лицо и открытую грудь девушки оно попадало уже рефлектирующим, что делало тени приятнее в сравнении с обычным прямым солнечным светом. Яркие глаза девушки были слегка затемнены. Прозрачные капельки сережек, светлые блики на прическе только добавляли картине большей гармонии. Фигура девушки в белой одежде выделялась на затемненном фоне. Как и задумывалось, картина получилась в спокойном колорите, что должно было соответствовать доброму характеру девушки. Об этой работе Ивана потом говорили, что на нее можно было смотреть часами, любуясь взглядом девушки, увидевшей в изгибах вьющихся роз что-то завораживающее. Автор как бы предлагал своему зрителю тоже увидеть прекрасное в обыденном, во всем, что создавалось природой.
                Работая над картиной, они часами оживленно беседовали на разные темы. Время так проходило быстрее, да и Мария испытывала меньше напряжения, поскольку часами находилась под его пристальным взглядом в качестве натуры. Ивану нужно было видеть ее прежней, какой знал в обычной жизни. К слову, рисовал он свои портреты довольно своеобразно, не мучая своих натурщиков. Ставил их в нужную позу, ходил и смотрел. Дальше позволял вести себя свободно.  Рисунок делался им уже по памяти.
                За общими разговорами с девушкой он все больше погружался в ее мир, интересы и занятия. Мария рассказала, что у нее есть жених, Антонио, но он сейчас уехал в Неаполь. Там у него были работа и дом.
                С некоторого времени Иван заметил перемены в своей натурщице, что-то ее тревожило. Когда постоянно смотришь на человека, рисуешь его, лучше замечаешь в нем малейшие перемены. Он поинтересовался, не случилось ли чего у нее? 
                - Не буду скрывать, вы так добры ко мне, но я сама во всем виновата. Мне не следовало быть такой дурочкой. Скоро всем станет известно, что у меня будет ребенок.
                - Ничего не понимаю, - Иван совершенно растерялся, поскольку она говорила ему об этом без малейшего смущения. - Как же вы могли?
                - Неужели сами не понимаете, как у нас все это случается с мужчинами? Но я так верила ему, что совсем потеряла голову. Даже не обратила внимания, что он не захотел встретиться с моим отцом. Мужчины такие обманщики! Он обещал, что мы обязательно поженимся. Теперь  мне и самой кажется, что ему только ЭТО и было нужно. Он больше никогда не вернется сюда.
                Иван отложил кисти и с нарастающей симпатией смотрел на Марию. Горячие слезы вмиг брызнули из ее глаз. Он прикусил губу и нахмурился.
                - Что я могу сделать для вас?
                - Теперь мне уже никто не сможет помочь, а будущего ребенка я себе оставлю - он ни в чем не виноват. Грех на мне, мне и отвечать перед отцом. После смерти матушки все в доме пошло не так. Мне даже посоветоваться было не с кем…
                - Тебе стоит известить об этом Антонио. Возможно, это изменит его отношение к тебе.
                - Антонио все знает и это он предложил мне пойти в больницу, чтобы убить своего будущего ребенка.
                - Простите, какой он мерзавец!
                - Теперь он говорит, что ничего не обещал мне и уехал отсюда. Я не хочу больше о нем говорить. - Мечтательная улыбка на миг озарила ее молодое, свежее личико. Она нежно погладила свой живот, - мне кажется, это стало уже немного заметно?
                - Да, теперь я и сам вижу, - Иван удивился, как прежде совершенно не замечал этого.
                - Я просто сегодня не надела свой корсет…
                Старый Джузеппе стойко перенес новый удар судьбы. Вначале он собирался поехать в Неаполь, найти «этого негодяя» и заставить его отвечать за позор дочери. Потом отказался от своей затеи. Адреса у них не было, да и сама встреча с Антонио не сулила старику ничего хорошего. Время и новые заботы постепенно вылечили нанесенную ему рану, и скоро он снова ходил по улице святой Доротеи с высоко поднятой головой, не замечая косых взглядов.
                Ивана продолжал занимать избранный им образ. Мария, оказавшись в непростом положении, проявляла характер и немалое мужество, что совершенно ее не портило. Напротив, она расцвела, словно освещалась внутренним светом и стала еще красивее. Нужно сказать, что из таких простушек часто получались замечательные, любящие матери. Даже самые активные поборницы «святой морали» и сплетницы были вынуждены замолчать. Так или иначе, но своей работой Иван немало способствовал этому. У него появилась прекрасная картина: «Итальянка, ожидающая ребенка». Все эти новые работы имели в Риме успех. Заговорили даже о бесправном положении женщины в обществе. При его недавнем появлении в кругу русских художников, ему устроили дружескую овацию. 
                Теперь было вполне логичным увидеть на его картине Марию с ребенком. Кажется, не зря они все эти месяцы молили об этом святую Деву. Мария была крепкой молодой женщиной и произвела на свет прекрасного здорового ребенка, мальчика. В местных газетах об этом будничном событии писали с восторгом. Ивану желтая пресса вообще отводила незавидную роль тайного отца рожденного ребенка. Правдой из этого было только одно - он действительно писал новую картину, свою Мадонну…
                Вольно или нет, но работая над ней, Иван мысленно обращался к одной из самых знаменитых мадонн Рафаэля - «Мадонне Грандука». Нет, он никогда не пытался приблизить себя к творению великого мастера. Иван давно уже запечатлел его в своей голове. Самым непостижимым образом на нем была изображена его Марья. Только позировать ему продолжала Мария Фьезоле, обвиненная общественной моралью и церковью в блуде и совершении греха - рождении внебрачного ребенка. Вот и получилась у Ивана мадонна без нимба, земной, но с кротким опущенным взглядом, который отличал всех ее прежних рафаэлевских сестер. В нем была робость и нежность, заражающие чувством смирения перед неизбежностью всего, что будет ей суждено. Маленький ребенок на ее руках тоже был земным и не смотрел на окружающих пугающе взрослым и строгим взглядом. Он тянулся к материнской груди и просил есть. Быть может, впереди его ожидала долгая счастливая жизнь…



ПЕТЕРБУРГ. СНОВА ЗА МЕЧТОЙ...

              - О чем ты сейчас думаешь, Иван? - спросила Марья. Она внимательно смотрела на него.
              - О тебе, - улыбнулся Иван. – Я только что видел тебя. Там, - он показал рукой на висевшие рядом картины и в пространство, известное только ему самому.
                - Не уходи так долго, прошу тебя…
                - Хорошо, обещаю делать это редко и только по необходимости. - Иван говорил это совершенно серьезно. Они понимали друг друга. - Мне кажется, что я никуда отсюда не уходил. 
                - Вот именно, тебе так кажется. Видел бы ты себя со стороны. Тебя и сейчас здесь еще нет. Со мной остается только твоя внешняя оболочка, а сам ты и твои мысли, летают далеко отсюда. Знаешь, мне бывает иногда очень страшно. За тебя, за себя и за наше будущее.
                - Ну, что ты, Марья, со мной ничего не случится. Я всегда возвращаюсь. Человек не волен над своими мыслями, это выше его, сознания и желаний. И потом, без этого я бы не написал ни одной строчки. Неужели ты любила бы меня таким, бескрылым?
                Она не ответила, только взяла его за руку. Иван понял, что дальше они пойдут вместе. Ничего другого он не хотел. Это была только их ночь и не чья другая.
                Иван подумал, что его город тоже стал другим, не таким, как раньше. От прежних улиц оставались только их названия и внешние фасады домов. Они создавали иллюзию, переделанную не один раз его копию. Получалось, что они с Марьей жили в мире множества копий. Так ли это плохо? В ту ночь они оказались в Музее городской скульптуры на выставке современного искусства. Там не было копий, все настоящее. Другое дело, что искусства там тоже не было. Кому же придет в голову делать копии с таких странных работ с не менее странными названиями, без которых угадать их было невозможно?
                Не менее странно выглядела выставка во внутреннем дворике музея, темой которой стали «металл и индустриальные звуки, порождаемые городской средой». Прежде всего, Иван с Марьей никогда не слышали подобных звуков, ни в городской среде, ни за ее пределами. Возможно, они могли появиться после какой-нибудь всеобщей катастрофы, перед которой «Последний день Помпеи» оказался не самым худшим событием. Они поспешили покинуть это здание, искренне сочувствуя сотрудникам музея, которым предстояло слушать скрежет металла в обществе фантастических стальных пауков до самого утра.
                Иван с Марьей торопились в Летний сад. Сегодня там можно было гулять ночью. По-настоящему ночи в Петербурге еще не стали белыми, они только начинали такими быть. Помните, как это у Льва Николаевича про Наташу Ростову? Подросток Наташа «уже не ребенок, но еще не девушка». В белых ночах уже проявлялось очарование, похожее на любопытство юного создания: появится на какое-то время, глянет своими глазищами и уйдет дальше, за горизонт. 
                Они прошли через турникеты, которые их «посчитали» и оказались в саду возле розовой парфировой вазы. Она была настоящей, настоящим был Карпиев пруд, но многое другое - мраморные статуи и бюсты, «грудные штуки», заменили на сделанные из материалов-имитаторов копии. Подлинной оставалась только скульптурная группа «Мир и Изобилие» (Ништадтский мир). Она сохранилась лучше других.
                Да, копии появлялись там, где было создано действительно прекрасное. Все остальное в Петербурге клонировать не имело смысла. Теперь сумрак ночи скрывал все различия. Темнеющий кронами деревьев в аллеях сад, становился похожим на прежний. Ну, что же, здравствуй, наш старый знакомый…
                А люди все шли, и шли сюда. Играла «живая музыка», что-то из джазового репертуара. Рядом с воссозданным «парадным» видом петровского парка с его историческими фонтанами все это показалось не слишком уместным. Здесь больше тянуло на музыкальную классику. Им захотелось уйти подальше, в сторону Невы, к пламенеющему над Петропавловской крепостью вечернему закату. Темнота закрыла за ними дверь, и снова наступила тишина. Они подошли к самому краю, «где лучшая в мире стоит из оград…», и слушали плеск воды в Фонтанке у Летнего дворца Петра I. Черные силуэты деревьев все больше сливались с темнеющим небом, и неосвещенный Летний сад постепенно проваливался в бездну ночи вместе со своими фигурами из античного прошлого. Вокруг больше ничего не было, кроме их самих, теплых губ, дыхания и стука сердец…
                Запинающийся голос «по громкой связи» буднично сообщил, что Летний сад закрывается на вход и попросил гостей выходить «организованным порядком» через ворота «Невской ограды» на Дворцовую набережную. Но никто из пришедших сюда не торопился этого делать. Еще долго среди темных аллей появлялись группы людей, потерявших голову от окружавшей их красоты. Все божественное вокруг создавалось прекрасным, иначе какое это было божество? Таким его видел Рафаэль Санти, таким его видели те, кто создавал для них Петербург…
                Иван с Марьей вышли из Летнего сада, и направились к Марсову полю. Вокруг было много огней, пахло сиренью. Они долго бродили по улицам, ехали куда-то в своем автомобиле. Рядом вырастали освещенные подсветкой фасады дворцов, горбатые мосты гнули перед ними усталые спины, их охраняли причудливые сфинксы и львы. Город, в котором разводили мосты. Чтобы не расставаться друг с другом, нужно было каждый раз оставаться на одном берегу. Ничего сложного, но тогда почему об этом в Петербурге написаны целые поэмы?
                Они оказались возле Новой Голландии, в Центральном военно-морском музее. В огромном длинном зале музея плыли десятки, сотни парусных кораблей. Что из того, что это только красивые модели, их копии? Иван с Марьей поднялись на один из них. Паруса сразу поймали ветер. Их корабль медленно, но верно двинулся мимо исторического ботика Петра и остолбеневших посетителей Морского музея. 
                - Так не бывает, - обиженно воскликнул все знающий житель Петербурга. - За кого здесь всех нас принимают?
                - Вы же сами видите, - возразил кто-то другой, - Корабль висит в воздухе и движется к выходу. На нем есть команда, люди. Не отворачивайтесь, пожалуйста, а то опять скажете, что ничего не знаете об этом.
                - Друзья, бросьте спорить, все уже не так важно, - крикнул им Иван, - поднимайтесь сюда, мы снова отправляемся в плаванье по маршрутам нашей мечты.
                В зале прошло сильное движение, толпа хлынула к кораблю.
                - Это, значит, куда? Господа, даешь кругосветное путешествие!
                - Все в Испанию!
                - Друзья, лучше поехать в Турцию, сезон уже на носу!
                - Приготовьте справки о «наличии антител!»
                - «Щас!», как же!
                - Приглашаю всех к нам в Одессу, тетя Хана снова выходит замуж...
                - Как, опять?!
                - А когда будет облава?
                - Завтра.
                - Стоп, вот отсюда, пожалуйста, поподробнее.
                - Далась вам та облава! Это наше семейное дело.
                Корабль, не выдержав такой мечты, сильно качнулся и начал заваливаться на правый борт.
                - Граждане, следующая остановка будет уже в Магадане…
                - Корабль медленно, но верно стал выпрямляться.
                - Иван, ты еще не понял, что твои маршруты здесь никому не нужны? - спросила Марья, - она уверенно взяла штурвал в свои руки. Корабль покинул душные стены музея и вырвался на открытое пространство.
                - Куда же мы теперь?
                - Как всегда, вместе, за белой ночью…

Фото из интернета - «Ночь музеев», выставочный зал музея Академии художеств в Петербурге