6. На конвейере 1937-1941

                ...для истинной свободы
                и благоденствия государства
                не нужны эшафоты.
                Ф.Д. Араго

        Стук ночью в дверь, как страшен он всегда!
        Так в "Реквиеме" Моцарта Беда
        Хозяина с постели поднимает.
        Вошли в гражданском трое человек,
        Врачу заметно покрасненье век,
        И участковый. Дворник замыкает.
        Икону сняли, перерыли дом,
        Одежда, книги, письма; всё молчком,
        И на полу росла предметов груда.
        -Позвольте закурить? Дым не угар.
        -Хозяйничайте смело, вы оттуда.
        Шесть на шесть камера. Жильцов не счесть.
        Секретари обкома даже есть,
        Полковники, майоры, генералы.
        Над нарами афганский друг Рами,
        Кузен Амманулы. Бежал к своим.
        Лука не старше всех. Есть аксакалы.
        Эсер, кадет и даже монархист,
        Перед советской властью каждый чист,
        Зелёные сидят и анархисты,
        И споры бесконечные ведут,
        Надеются, освобожденья ждут.

        Любых расстреливают особисты.
        Епископ уважаем всеми был,
        Не спорил и спокойно говорил,
        Два раза в день молился на коленях.
        И сразу прекращался разговор,
        И утихала ругань или спор,
        Происходило всё без принужденья.
        Епископ в шпионаже обвинён.
        -И на кого ж? - допытывался он.
        Никто не отвечал ему на это.
        Тринадцать дней конвейером допрос.
        Спать не давали, падал, перенёс.
        Зима вторая шла, весна и лето.
        Ловил порою жёлтеньких цыплят,
        Глядел с обрыва вниз на город - сад,
        Змей чувствовал, как ползали под рясой.
        Галлюцинации пришли, ушли.
        Водою отливали, как могли.
        Лука от холода зубами лязгал.

        Врач Ворошилову послал письмо,
        Оно наркому нужно, как бельмо.
        В тот год не до Луки Клементу было.
        Готовилась с Финляндией война,
        Из Смольного граница аж видна!
        И Маннергейма линия грозила.
        Расстрелян был сам Николай Ежов,
        Лаврентий Берия на жест готов,
        Подследственным позволил передачи.
        Порой и наш сиделец получал,
        Голодный сам, соседям раздавал.
        Он голодовки проводил тем паче.
        Пытаясь вызвать в городе скандал,
        Столовый нож на горле испытал,
        Тупым ножом и кожу не разрезал.
        В больницу без сознания попал,
        Здесь восемнадцать суток голодал
        И протокол не подписал, как прежде.

        В Сибирь на поселение опять,
        Могли и далее его загнать.
        О Финской он услшал с опозданьем.
        Отёки ног, землистое лицо.
        Потрёпано нуждою пальтецо.
        Из Красноярска к новым испытаньям.
        Ведёт на север Енисейский тракт.
        Райцентр Мурта Большая. Новый акт.
        И маленькая, как всегда, больница.
        Главврач член партии, из молодых
        Использует, завидуя, других
        И ссыльного профессора боится.
        Хирург, что оперировал, как Бог,
        За труд свой плату получать не мог,
        Оформлен был на ставку санитарки.
        Поток больных к нему не иссякал.
        В больнице он - хозяин, каждый знал.
        Райцентр впервые получил подарок.

        Жил впроголодь. По вечерам читал
        И книги, новую главу писал,
        А дочь просил прислать ему журналы.
        Конфликтовал с женою главврача,
        Её в больнице как-то повстречав,
        Потребовал, чтоб эту бабу гнали.
        Прошла одышка и болезни ног.
        Опять над книгою работать мог
        И в Красноярске знали и ценили.
        Командировку разрешили в Томск,
        Центр краевой он посетил потом.
        Два месяца библиотек - хранилищ.
        В тот роковой, июньский длинный день
        Советскую страну накрыла тень,
        На беспощадные четыре года.
        Хирург с газетою пришёл в райком:
        -Я нужен в госпитале фронтовом
        Средь раненых, сейчас, с моим народом.

        Тогда ж Калинину послал письмо,
        Написанное просто, но с умом.
        -После войны готов вернуться в ссылку.
        И вскоре появился самолёт
        С известием, что Красноярск Вас ждёт.
        Взревел мотор, опущены закрылки.
        И холодно, и сыро, свет едва,
        От голода кружится голова,
        Тарелка каши - тайное посланье.
        День или ночь? Он - главный консультант.
        Светило. Всеми признанный талант.
        Поспать немного - главное желанье.
        О, если бы Астафьеву унять!?
        Что завтра выкинет крайздрав опять?
        Доносят регулярно доброхоты.
        Начальника всего НКВД
        Мне оперировать. А быть беде?!
        Тогда начнётся на меня охота...