Двенадцать стаканов чая Людмила Артёмова

- Врождённый порок сердца? Как это?! Почему ни один врач до сих пор нам этого не говорил? Где самые результативные детские кардиологические лечебные клиники и институты? Как получить направление?

       1980-й год. И я с сыновьями пятнадцатилетним Сергеем и  шестилетним Артёмом в Юрмале сижу в очереди на приёме в «Яункемери».
«Очередь 5-6 месяцев. Поделать ничего нельзя. Платных услуг не оказываем».

        Всё. Самонадеянность посрамлена. Разочарование… Почти катастрофа.  Отчаянная телеграмма И-и-и, мы свободны до даты обратного вылета, то бишь, на 22 дня.
        Всё здесь не нравится: погода, условия, жизнь в сезонном курятнике (летом - сдаваемый курортникам апартамент, зимой - курятник). Не нравится коричневато-серое холодное море и холодные же ветра. Жадные нечистоплотные хозяева: дед с бабкой лет по шестидесяти, успешно вместившие шестнадцать квартирантов на территории комнаты в 17 кв. метров, плюс  6 кв. метров кухни, да такого же чердака. Плюс - восемь квадратов, поделённой на два «коттеджа» нашей дощатой будки, наскоро оббитой бумажными обоями, под которыми день и ночь в погоне за вкусной, полнокровной пищей радостно шарахаются клопы, клещи и прочая живность.
        То есть, вместе с хозяевами, восемнадцать душ на тридцать семь квадратных метров старых деревянных лачуг. Вода из дворового крана платная, серая постель - платная, нагреть чаю - платно. «Условия» - во дворе, куда, дабы иметь неопровержимое подтверждение будущего своего посещения, занимаем очередь строго по записи на листке под кнопкой на двери с треугольной дыркой. «Срочники» воспринимаются как провокаторы, и получают совет закупить отдельные горшки. Курить ни во дворе, ни сразу за воротами нельзя. Мужикам – петля. О душевой и речи не может быть: «до моря можно дойти, воды там - пруд пруди, хоть закупайтесь».
         Тем не менее, разновозрастная, ошалевшая от клопов, тараканов и мышей публика, не зацикливаясь на мелочах, весело живёт общим табором на чердаке и двумя враждебными лагерями в комнате (дед с бабкой и остальные). Курятник с одной стороны занят нами, с другой каким-то мужиком-невидимкой, к которому с периодическим постоянством приходят, меняющиеся по два раза в сутки, дамы. Из соседских апартаментов нам слышно, кажется, движение воздуха от приподнятой руки, а не то, что…
 
        Артём никак не засыпает. Сергей, напряжённо прислушиваясь, напротив, всё время делает вид, что спит. Я схожу с ума, и во время соседских надрывов громкоголосо пою русские народные песни или что-то популярное из попсы. Хорошо, что курятник в конце двора, и мы почти не слышим «цыганского» веселья на чердаке и разно-национальных скандалов в комнате хозяев. Но и они не слышат ни истекающих из нашей обители визгов, ни моего трепетного вокала.
    Зато, пока мы утром идём к столовой, то любуемся соснами, их бархатной зелёной хвоей, и среди них чьим-то одиноким восхитительным двухэтажным домом, украшенным деревянной резьбой с русскими узорами. 
       Подолгу стоим на каком-либо отрезке нашего пути, глубоко вдыхая удивительный воздух, который, сродни родниковой воде, вливается в нас, и мы почти физически ощущаем, как он растекается по нашим жилам. У Тёмки порозовели щёки.  От умиления я тру по своему лицу слезы. Доходим до кафетерия.
      Мои парниши соревнуются в пробежках перед витриной, туда и обратно. И чего здесь только нет, как молочного, мясного, так и выпечки, и всё изо дня в день меняется. Неизменна для нас лишь изумительная сметана, остальное – по выбору детей. Подхожу к кассе, прошу пробить то-то и то-то. Ни звука в ответ. Спокойный, застывший взгляд нового кассира. Не понимаю причины. Повторяю заказ. Взгляд не дрогнул. Доходит: я очень похожа на латышку и кассир упорно ждёт родной речи.
   - Я не латышка, я русская, и вашего языка не знаю.
     Заказ, без малейшего движения тени на безучастном лице, словно нехотя, пробивается. «Чёрти-что, можно быть хоть чуть повежливей, ведь мы, приезжие - доноры для этого маленького поселения».
     В море не можем заставить себя не только искупаться, даже войти по колено. Вода холодная. Только Сергей рвётся поплавать, но для этого нужно идти по мели очень далеко. Туда, где на волнах маячат головы нескольких мужиков и панамы двух отчаянных дам. Позволить ему болтаться на таком расстоянии от берега я не могу. Говорю, что если он сейчас уйдёт в море, то мне придётся следовать за ним, оставив его брата на берегу одного. Серый грустнеет. Тут же предлагаю немедленно пойти и поменять или купить авиабилеты куда-то в другое место.
     Без раздумий бросаемся к кассе аэрофлота. Всеми правдами и кривдами просим поменять билеты на Кавказ, или домой. Или продать, в какое угодно место, не говоря уже про Сочи, Ялту или Одессу. Ага, сейчас! А сорок дней подождать не хотите?
       На электричке едем в Ригу. За два часа осматриваем уютные старые улочки, Домский собор, ратушу. Всё. Остальное, как везде: серо, невзрачно. В сумке список заказов сотрудников на хэбэшные трикотажные детские костюмчики, ползунки, шапочки. «Господи, Хоть что-то доброе увезти отсюда». Однако, внутри себя эгоистично подмечаю, что, если бы не азиатский хлопок, российский лён, украинская шерсть и казахская натуральная кожа…?
      Входим в указанный проходящими гражданами трамвай. Надписи на латышском, объявления – так же. Знаем, что направление правильное, не знаем – где сходить. Пробили талоны. Кабина водителя ограждена стеклом. Тихо и вежливо обращаюсь к сзади сидящей женщине:      
  - Простите пожалуйста, вы не подскажете нам остановку  у Детского мира?
     Взгляд уплыл за окно. Может глухая? Наконец, понимаю, ответа не будет. Проезжаем ещё две остановки. Спрашиваю у сидящего через проход между рядами сидений мужчины:
    - Извините, вы не подскажите, далеко ли до Детского мира?
       Реакция та же. Поднимаюсь в рост, и обращаюсь с тем же вопросом ко всем сидящим. Добавляю, что мы приезжие из Средней Азии и города не знаем. В салоне тишина. Взгляды половины пассажиров кривятся в презрении, мол: они даже не русские. Начинает бить мандраж. Стоя, чтобы все слышали, громко говорю: 
     -  Дети, все сидящие в этом трамвае люди, видимо, ощущают себя единственной цивилизацией в мире. Они ошибаются. И по своей невоспитанности не предполагают, что в мире существует действительно великие нации, их сотни, тысячи.
      Измождённые презрением взгляды теперь становятся стеклянными, и вовсе скрываются за пределами трамвайных окон. Упоённая осуществлённой местью, по принципу - малое хамство против большого, ухаюсь на сиденье, и… по настоящему впадаю в отчаяние. Не понимаю, куда тащу детей, и спросить не у кого. Вокруг – пустота. Проезжаем ещё две остановки. На третьей мужчина, уже сойдя со ступеней, оборачивается к двери салона и, словно стесняясь  остальных пассажиров, нехотя  произносит:  - Детский мир здесь.

         Трамвай уже захлопывает свои врата и начинает движение. Мы, соскакивая с мест, стучим в стекло к водителю. Тот тормозит, так как отъехал от остановки всего пару-тройку метров. Выпрыгиваем на тротуар. Моё лицо от напряжения напоминает готовую вот-вот треснуть помидорину. Садимся на скамью. В полной прострации сидим минут двадцать… Наконец, я возвращаюсь в мыслящее состояние. Сыновья, молча, смотрят на меня жалостливыми глазами, и мне хочется завыть.
       По детскому шмотью в решётчатых пластиковых сумках мимо проходящих граждан, определяем наше дальнейшее направление. Спрашивать не решаемся. В магазине чуть не теряю младшего сына. Потом еле оттаскиваем его от раздела с заводными игрушками. Закупаем всё, что заказано.  Артюше - замечательный летающий самолёт. Отправляемся обратно в Юрмалу. 
    В Юрмале приобретаем билеты в Саласпилский мемориал «Дорога страданий» на завтра, и на послезавтра - морской круиз в небольшой Эстонский городок Пярну, с возвратом через несколько часов обратно. Настроение возвращается. Отлично ужинаем. Покупаем на вечер разные сладости, блинчики, лимонад… Снова замираем у удивительного резного терема и, негромко фантазируя, поражаемся немыслимой красоте деревянных узоров. Возвращаемся в свой курятник. За фанерной стеной крики. Из меня - проникновенный вокал.   
               
       Саластпилский мемориал о немецком концлагере ошеломляет. В наше время трудно представить себе страдания тогдашнего многонационального мирного населения. А уж какие пытки испытали советские военнопленные, попавшие под его жернова... 
Когда воочию видишь документальные свидетельства перенесённых узниками мук, а, тем более, детьми, лишь одна мысль долбит в мозг и сердце: «Неужели такое могли сотворить люди?» 
Метроном грозно отсчитывает удары человеческого сердца. Люди давно убиты, но и сейчас будто из-под земли мы слышим стук их сердец. Они просят защиты или, хотя бы, памяти. 
Я буквально раздавлена, размозжена. Старший сын также. Оба, отвлекая Артёма чем угодно, не показываем ему фотографий с ужасами истязаний и смертей заключённых. Он маленький. У него нездоровое сердце.
      Всю обратную дорогу с Серёжей молчим, от перенесённого стресса у нас не открывается рот. Артемия - как раздирает вопросами. Просим все вопросы задать завтра. Устал мой малыш, глажу ему головку. Тот, положив её мне на колени, засыпает... 
      В курятнике через перегородку пьяный бред, мат, обычные шутки. Но мне не поётся, а Серёжке не слушается. Он лежит с открытыми глазами, уставившись в одну точку. Не помним, когда наступила тишина, и не помним, как уснули. Утром гудит голова, а у меня всё тело ноет, будто хулиганы отдубасили. Но надо вставать и бежать на паром: нам же в Эстонию...
                ____________
         
             На пароме моим парням здорово, как интересно. Мне некогда даже оглянуться по сторонам: крепко держа младшего сына за руку, всё время гоняюсь по палубам в поисках старшего. Конечно, сумасшедшая маман, кто бы спорил... Высаживаемся в Пярну…
        Первое, что бросается в глаза необъяснимая по красоте липовая аллея. Надо же было создать такое творение из слияния природных красот и рук человеческих…
       Широкие песчаные дорожки кажутся ослепительно белыми на фоне тёмных стволов вековых лип и их ярко зелёных крон. В обе стороны от аллеи простирается малахитовый покров травы, над которым высятся чёрные-чёрные стволы. А по их верхам - изумрудные листья, словно вспорхнувшие к небу миллионы волнистых попугайчиков. Местные музеи и достопримечательности, по сравнению с аллеей впечатления не производят. Разбредаемся по городку, очень симпатичному и привлекательному. В маленьких магазинчиках покупаем страшно дефицитный в наших местностях товар - мужские носки отличного качества. Разумеется, с учётом количества мужей и детей коллег, и соседей, и прочих, попавших в списки незнакомых нам товарищей.
    Натыкаемся на очередь в небольшой магазин, двери которого закрыты на обеденный перерыв. Вывеска на эстонском, окна изнутри целиком оклеены плакатами с видами моря и пляжей, посему магазин, как таинственная шкатулка, свято хранит для приезжих секрет своего предназначения. До конца перерыва остаётся около получаса.  Идти больше некуда. На всякий случай, в конец очереди ставлю свою ребятню, сама, хоть и научена горьким опытом «общения» с местным населением, тем не менее, с надеждой отправляюсь вдоль неё с одним и тем же вопросом: «Простите, что продаётся в этом магазине?»
       Само собой, ответ предсказуем, то есть - никакого. Грустная возвращаюсь к мальчишкам. Советуюсь с ними. До отхода теплохода назад в Юрмалу остаётся не так-то уж и много времени. Стоит ли его терять, из-за туманных перспектив приобрести что-либо, да ещё и необходимое ли? С другой стороны: ну, а вдруг я смогу каким-то подарком удивить своих близких? При тотальном-то дефиците…
     Серёжа - против, Артём – воздержавшийся, я - за. Думаю. Додумать не успеваю. На горизонте возникают четыре армянские женщины. Они с нашего теплохода, им наши лица знакомы:
    - За чем стоите?
     Я объясняю, что пока не знаем. Те удивлены и воодушевлённо бегут к началу очереди с тем же вопросом, что и мы. Обращаясь к стоящим через каждые два человека, они к нам всё ближе. Очередь, как в рот воды набрала. Женщины с вытаращенными от ужаса глазами уже рядом,
      - Они что все глухонемые, да-а?   
      - Скорее всего. В обратном случае - конкретно странные.
Смеёмся. Очередь, конечно, прекрасно нас понимая косится хмурыми взглядами.
Женщины: - Вы их тоже спрашивали?   
      - Конечно. Так же, как и вы?
      - И вам не ответили.
      - Разумеется, нет…
      - Ва-ай, вы же русские. Мы думали, только с нами не разговаривают.    
      - Ну что вы, просто они разговаривают только сами с собой.
      - Э-эй, чего вы с ними интеллигентничаете.   
 Горячась и размахивая руками, громко обсуждая безнадежную невоспитанность местного населения, женщины уходят. Вдруг, одна из них возвращается.
      - Слушайте, с какой стати вы перед ними унижаетесь. Пойдёмте на паром лучше, там кофе попьём, у нас вино хорошее есть. Детям конфеты, пирожные купим. Пойдёмте, на черта нам их шило в мешке. Пусть сами покупают.
      Будто пелена с глаз. С удовольствием присоединяемся к ожидающим невдалеке соплеменницам. В буфете теплохода покупаю арбуз и дыню. Гуляем - до упаду.
                _________

       Юрмала. Подходя к дому, встречаем такого же, как мы, туриста из нашего дома – москвича Диму, ровесника моего Серёжи. Он с мамой уже две недели живёт здесь. К ним каждый вечер приезжает Аркадий Львович, многолетний мамин местный знакомый работник здешнего музея, и они с ней уходят в «кино». Папа у них каждый год остаётся работать в Москве, у него никогда не бывает отпуска - он зарабатывает деньги на отдых сыну и лечение жене Татьяне.
       Дима зовёт Сергея на пляж играть в волейбол. Я предлагаю создать, из имеющихся в наличии нашего дома отдыхающих, свою волейбольную команду и играть в волейбол на площадке около ручья. Через час вокруг нашей команды, угорая от веселья и азарта, собираются почти все постояльцы близлежащих домов. Шум, гвалт, братание. Сергей горд и счастлив за мои волейбольные способности. Артём в неописуемом восторге играет с ровесниками и ровесницами в лапту.
       Еле, еле дотаскиваем ноги до курятника. Через стенку орут сосед и «она». Запеваю «Поручика Голицына».
         Каждый день ходим в кинотеатр, валяемся на пляже, таскаемся к мимо протекающему, впадающему в море, ручью. Вода в нём такая же, как и в море, буровато-грязная, но тёплая. Ездим по каким-то достопримечательностям.  Всё надоело. Когда же домой?
        Утром решили прошвырнуться к аэрокассам. Удивительно, но оказывается, на Ленинград билетов хоть косой коси. Столько времени - коту под хвост. До отлёта домой теперь, к сожалению, остаётся совсем мало времени. Летим на три дня.      
                ________

       Восхитительный город встретил нас страшной жарой. Снимаем квартиру и рано утром отправляемся в Петергоф.
       Божешки, с чем сравнить?! Этакий размах гениальности, талантов! И красота, красота…! И люди, люди… Разные… Светлые, голубоглазые, смуглые, узкоглазые, какие угодно, но улыбчивые. Интересные лица, с интересом друг к другу. Нам хорошо.
     С утра следующего дня бежим в Эрмитаж. Программа: «упадёшь - не плачь». В Ленинграде душно, температура за тридцать градусов. Тёмка в меня - белокожий, светловолосый, потому сразу же обгорает на солнце. Мордочка у него оранжевая, как морковка. У меня - такая же. С Серёжей всё нормально, он смуглый в отца, ему хоть бы хны. Хотя у обоих моих хохлят папа один, они во всём совершенно разные.
    Ощущаю дискомфорт в сознании: со мной явно что-то происходит. Но душа, захваченная  колоссальными  эмоциями от увиденного и перечувствованного, презрев внутриутробную смуту, требует одного - новых зрелищ. Тем паче, что грандиозности и шикарности здесь - ни конца, ни краю. 
               
      На повестке третьего дня – Невский проспект и Петропавловская крепость. Жара - смертная. Голова раскалывается. Ощущение, что нахожусь на аэродроме, где в двух шагах от меня взлетают сразу несколько самолётов. Сердце захлёбывается. Артём, как ни странно, чувствует себя нормально. О Серёже и говорить нечего. С ужасом думает о завтрашнем отлёте. У мальчишек рты не закрываются от удивления и восхищения. Тащимся по проспекту с ориентиром на Адмиралтейский шпиль.
      Всё: сейчас грохнусь. Как обухом по темечку: мне просто необходим зелёный чай, срочно. Ну, на худой конец любой.
  Натыкаемся на лоток с мороженным. Спрашиваю у продавца, где можно напиться чаю. 
       Тот показывает на противоположную сторону Невского, там кафе, и всегда есть чай. Какой там переход? Несёмся через дорогу…   
       Наконец, мы внутри кафе, вернее, у одного из двух его буфетов. Дети меня даже не корят, всё понимают. Они выбирают печёное, которого, как и в Латвии, здесь немереное количество видов.
     Я лихорадочно считаю в уме, сколько стаканов чаю следует заказать: «три стакана, нас же трое». Тут же понимаю что это чушь, стаканы небольшие, значит,  следует заказать хотя бы шесть, мальчишкам по паре стаканов, больше они не выпьют, остальное мне. Заказываю - двенадцать. 
     Буфетчица, с вежливым удивлением взирая на нашу малочисленное сообщество, пробивает заказ и заливает заварку в двенадцать стаканов. Кипяток следует долить из стоящих в конце зала на длинной тумбе бачков. Сладкоежки с печёным отправляются к столику. Я с гремящем от подстаканников подносом лечу к бачкам. Суматошно долив в каждую посудину кипящую жидкость, вся дрожа от нетерпения, возвращаюсь к столу с детьми и пирожными. Пока выставляю на стол стаканы, Артём пригубляет из одного из них, и его лицо искривляет гримаса отвращения. Не понимая в чём дело, я требую не кривляться. Это дома зелёный чай. А здесь, какой есть, такой и пить. Сергей также делает глоток и шепчет,
     - Мам, ты что принесла?
       До меня доходит: что-то не так. Только теперь обращаю внимание - чай необычно мутный. Отхлёбываю глоток. О-о, кошмар, что это? Не может быть! Внутренний голос утверждает:  «ещё как может, от больной-то чего ожидать». Понимаю, на том столе бачки не только с кипятком. Серёжа уже возвращается:
   – Из которого ты доливала, на нём сверху написано «говяжий бульон».
      Ещё минуту я в прострации. Кто бы предполагал? Подлый Артемий хохочет на всё кафе.
    - Дети, пару минут стоим и едим пирожные, то есть вы едите… Как только люди перестанут на нас обращать внимание, вы берёте тарелки и переходите к столику у окна. Я иду ко второму буфету заказывать новый чай.

    Мои сподвижники, забирая по две тарелки на каждого, отправляются к столу у окна. Пока до меня доходит очередь у стойки, уборщица уже убирает стаканы с бурдой с нашего стола и вытирает его. С меня спадает напряжение. Заказываю двенадцать стаканов чаю. Со спокойствием греческих  изваяний переношу вылупленный взгляд обеих буфетчиц...
     Ну, наконец-то… Глотаю и глотаю кипяток, не замечая его огня. Стакан за стаканом. Артём сыт и радостен. Сергей гневно шепчет: - «Сколько можно? Посетители с нас глаз не спускают».
         Нахожу выход, - Выйдите из кафе и встаньте с обратной стороны окна, чтобы я вас видела.   
      Допиваю восьмой стакан. Дети наблюдают за мной снаружи. Вся в поту. Голова медленно проясняется. Гул тихо-тихо уплывает куда-то далеко, далеко. Звон в ушах теряет свою нестерпимость, и уже только шипит, как издыхающая змея. Сердце, захлёбываясь, ликующе наполняется кровью. Допиваю и недопитые стаканы сыновей. 
      Замерев, как блаженная, сижу не двигаясь. Смотрю в окно. Вижу глаза старшего сына. Он понимает, что сейчас я снова отправлюсь к стойке с дополнительным заказом. Его взгляд - Везувий. Оглядываюсь по сторонам. Посетители соседних столиков не сводят с меня настороженных взоров. Обе буфетчицы, обслуживая клиентов чисто автоматически, чётко отслеживают мои действия. 
     Снова перевожу взгляд на детей. Сергей жестами поясняет, что если я сейчас не покину заведения, то они с Тёмой просто уйдут. С трудом преодолевая желание выпить ещё хотя бы пару стаканов я тащусь на улицу и сажусь на низкий, широкий подоконник всё того же окна с обратной его стороны. Артём платочком вытирает мне лицо. Старший сын поправляет волосы. Всё… я в порядке. Можно продолжить экскурсию.
     – Спасибо, сыноньки. Вы хоть знаете, что лучшие в мире?
        Вылетаем в Юрмалу.
                __________

     У ворот своего юрмальского приюта нас снова встречает Диман. Он грустный. Рассказывает нам, что на три дня нашего отсутствия, хозяева заселяли наш курятник другими постояльцами. Я в ужасе. Ведь в нём все наши вещи… И деньги за весь срок отданы. Но от присутствующих свои страхи тщательно скрываю. Вежливо спрашиваю как он, мама? Прошу передать ей наилучшие пожелания. Прощаюсь. Ведь завтра с утра в аэропорт. Домой.   
      Дотаскиваем ноги до курятника. Всё на месте. За перегородкой гнетущая тишина. Серёжа бросается на свою узкую деревянную лавку. Тёмочка заползает за меня на наш метровой ширины тоже деревянный топчан и, привалившись к моей спине, затихает. Я, упершись локтем в сколоченную из двух обрезков досок, прилаженную к стене в виде железнодорожного столика, импровизированную полку, грустно притыкаю голову к своей ладони. И, вдруг, мечтательно вкушая момент раздачи покупок, и подарков представляются радостные лица друзей. Тёплая, щемящая  волна светлого счастья внутри меня медленно приливно пробирается к ступням. Как хорошо, что всё это было.
    Жизнь замечательна…