Три лица Сехмет

 

***
Могу ли, Сехмет, по твоим лугам
пройти, своею тенью тронуть стены
твоей столицы, облачные пены
сандалиями примостить к ногам,
земную пыль сменить на вышний гам?..

Пришла пора поверить в перемены.
Зачем бояться призрачной гиены,
закатов видеть кровь по вечерам;
 
как о шершавый камень точит птица
свой клюв, ночную жажду распаля:
как в предвкушении она томится,
бросая взгляды в тёмные поля…

 ...в них жеребёнка кличет кобылица,
но глушит плач ответный мать-земля


СОНЕТЫ О ГИЕНЕ (фрагмент) http://stihi.ru/2020/10/17/3842
Автор: Елена Раскина

Визит Н.С. Гумилева в Коктебель был достаточно коротким, но судьбоносным. Именно в этот период (в июне – начале июля 1909 г.) возник болезненный любовный треугольник «Елизавета Дмитриева (будущая Черубина де Габриак) – Н.С. Гумилев – М.А. Волошин», который впоследствии станет главной причиной дуэли между Гумилевым и Волошиным. Ехать в Коктебель Елизавета Дмитриева (к тому времени – подруга Н.С. Гумилева) предложила в мае 1909 г. По дороге они с Гумилевым должны были заехать в Москву к В.Я. Брюсову, что и осуществили. В этот период Дмитриева с большим пылом и энтузиазмом играла в «роковую женщину» и намеревалась добавить к списку своих побед и М.А. Волошина. О том, что это спровоцирует столкновение Гумилева и Волошина, будущая Черубина едва ли беспокоилась: она формировала свой «инфернальный» образ, старательно создавала миф о самой себе, впоследствии ставший частью литературной мифологии «серебряного века».
«И. фон Гюнтер употребил, видимо, самое точное по отношению к Дмитриевой слово: ненасытность, - утверждал В. Купченко. – Действительно, когда в ноябре 1909 г. поэтесса пыталась обворожить Гюнтера, в нее был безнадежно влюблен Н.С. Гумилев, ее глубоко любил тридцатидвухлетний Волошин, она имела виды на редактора «Аполлона» Сергея Маковского и, наконец, держала про запас официально жениха, студента-путейца Всеволода Васильева» (1). В приведенном выше цитате все верно – кроме слов о «безнадежной» влюбленности Гумилева в Дмитриеву. Уже в марте 1909 г. эта влюбленность стала вполне взаимной, о чем свидетельствуют и «Исповедь» Черубины, и воспоминания современников. В «Исповеди» Черубина называет свои отношения с Гумилевым «молодой, звонкой страстью». «Глубокая любовь» М.А. Волошина к Дмитриевой также осложняется существованием М.В. Сабашниковой (Амори), жены поэта, которая, по словам Дмитриевой, была «великой любовью его жизни» («Я знаю, что я не великая любовь его жизни, не Аморя, а только остановка. Но ведь я не камень» (2).
В.Ф. Ходасевич писал в «Некрополе» о характерном для «серебряного века» русской литературы стремлении к «разыгрыванию собственной жизни как бы на театре жгучих импровизаций» (3). «Знали, что играют, но игра становилась жизнью. Расплаты были не театральные. «Истекаю клюквенным соком!» - кричал блоковский паяц. Но клюквенный сок иногда оказывался настоящей кровью» (4), - замечал Ходасевич. История Е.И. Дмитриевой – это, опять же, «театр жгучих импровизаций». Только импровизации эти начались задолго до возникновения мифа о Черубине, загадочной «испанке», в которую была влюблена вся редакция петербургского журнала «Аполлон» во главе с «papa Mako», С. Маковским. Истоки этого «театра жгучих импровизаций», характерного для жизненного и творческого пути Черубины де Габриак, можно усмотреть в предшествовавшем поездке Гумилева и Дмитриевой в Коктебель конкурсе сонетов на заданные рифмы.
Итак, отношения Дмитриевой с Гумилевым осложняла ее «серафическая» влюбленность в М.А. Волошина, «с которым она познакомилась в марте 1908 г. и постоянно переписывалась» (5). В письме к Волошину из Петербурга от 22 мая 1908 г. Дмитриева сообщила, что Гумилев «сам напросился» в Коктебель, она его «не звала», «но т.к. мне нездоровится, то пусть» (6).
В то же время сама Черубина-Дмитриева впоследствии опровергала версию о том, что Гумилев «напросился» в путешествие вопреки ее желанию. «В мае мы поехали вместе в Коктебель, - писала она. – Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его «Гумми», не любила имени «Николай», - а он меня, как зовут дома меня, «Лиля» - «имя похоже на серебристый колокольчик», так говорил он» (7). Дмитриева вела себя в духе «femme fatale»: «Хочу обоих, зачем выбор?» (8). Вполне естественно, что ее насквозь игровое, театральное поведение не устроило тех, на кого оно было направлено, – Гумилева и Волошина. Впоследствии «роковая женщина» потеряет обоих героев своего романа, а пока участники «любовного треугольника» обменивались сонетами…»


1. Николай ГУМИЛЕВ

* * *
Тебе бродить по солнечным лугам,
Зелёных трав, смеясь, раздвинуть стены!
Так любят льнуть серебряные пены
К твоим нагим и маленьким ногам.

Весной в лесах звучит весёлый гам,
Всё чувствует дыханье перемены;
Больной луной, проносятся гиены,
И пляски змей странны по вечерам.

Как белая восторженная птица,
В груди огонь желанья распаля,
Проходишь ты, и мысль твоя томится:

Ты ждёшь любви, как влаги ждут поля;
Ты ждёшь греха, как воли кобылица;
Ты страсти ждёшь, как осени земля!

1 мая 1909 года


2. Елизавета ДМИТРИЕВА (Черубина де Габриак)

*** Сехмет

Закрыли путь к нескошенным лугам
Темничные, незыблемые стены;
Не видеть мне морских опалов пены,
Не мять полей моим больным ногам.

За окнами не слышать птичий гам,
Как мелкий дождь все дни без перемены.
Моя душа израненной гиены
Тоскует по нездешним вечерам.

По вечерам, когда поёт Жар-птица,
Сиянием весь воздух распаля,
Когда душа от счастия томится,
Когда во мгле сквозь тёмные поля,
Как дикая, степная кобылица,
От радости вздыхает вся земля…»

1909 г.

3. Максимилиан ВОЛОШИН

XII. Сехмет

Влачился день по выжженным лугам.
Струился зной. Хребтов синели стены.
Шли облака, взметая клочья пены
На горный кряж. (Доступный чьим ногам?)

Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам
Цикад и ос? Кто мыслил перемены?
Кто, с узкой грудью, с профилем гиены,
Лик обращал навстречу вечерам?

Теперь на дол ночная пала птица,
Край запада лудою распаля.
И персть путей блуждает и томится…
Чу! В тёплой мгле (померкнули поля…)

Далёко ржёт и долго кобылица.
И трепетом ответствует земля.
1909


ВЕНОК СОНЕТОВ-БУРИМЕ СЕХМЕТ

1.
Закрыли путь к нескошенным лугам
шлагбаумы вечерних зорь и пены
тумана. А нужны ли перемены,
пока еще тревожит сердце гам?..

Стада бредут, в кустах рябины птица,
С игривым жеребенком кобылица,
В душе уставшей, память распаля,
Зовут печаль в духмяные поля,
Пока она сама в себе томится
И вторит ей сама в себе земля.

На двери тени - профили гиены
Склонили морды острые к ногам,
Не вырваться, вокруг по вечерам
Темничные, незыблемые стены.

2.
Темничные, незыблемые стены
глухи. Извне не слышен шум и гам.
Внутри их точно склеп, по вечерам
В нем прячутся голодные гиены,

С кровавым клювом каменная птица,
Ледащая, худая кобылица,
В нем темным гробом свалена земля,
В нем полнолунья ждет гнев распаля,
Тот, кто столетия один томится,
Чья тень готова скрыть во мгле поля.

Четырежды измелят перемены
в пыль травяную пряные луга…

Не чувствовать соленых волн ногам.
Не видеть нам морских опалов пены.

3.
Не видеть нам морских опалов пены,
Обнявшись не шептать по вечерам,
Не отдавать себя хмельным лугам,
Нас разделяют люди, время, стены.

Век ненависть в собратьях распаля,
Оставил без крестьянина поля.
Над теплым пепелищем кружит птица,
По черной гари бродит кобылица,
Золой покрыта на сто верст земля,
Ее любовью кто теперь томится…

На километры только смрадный гам
зверинца, и шакалы, и гиены
Теперь, когда дождались перемены
Не мять полей моим больным ногам.

4.
Не мять полей моим больным ногам.
Не падать в мак доверившись лугам.

Не видеть, как в гнезде ютится птица,
Не слышать, как тревожно кобылица
О землю бьет копытом и земля

Вскипает волнами зеленой пены,
Смывая рыки призрачной гиены,
За сонные бескрайние поля.

Чьим колдовством вершились перемены
И вырастали каменные стены,
Бессилья страх в бесстрашных распаля.

Все тяжелей мечтать по вечерам,
Когда душа, навек забыв, томится,
Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам.

5.
Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам,
Останки чьи тревожили гиены,
Чьи орды штурмовали замка стены,
Чей преломленный меч упал к ногам…

Закатным светом залита земля,
Чью страсть смирить посмела распаля,
Каким раскаяньем теперь томится…

Упавшая на землю кобылица,
Слетевшая с небес на тело птица
Накрытые для пира тьмы поля.

Все гуще, выше, сумрачные пены,
Неужто здесь, гуляли по лугам,
Концерты слушали по вечерам
Цикад и ос? Кто мыслил перемены?

6.
цикад и ос… Кто мыслил перемены?
в цветении акации, на пены

шипящих волн, хлеставших по ногам,
бросая лепестки. Кто слышал гам

и ругань чаек, видел то, как птица
не здешняя, случайная томится

на скалах, в стороне, по вечерам,
тоскуя по ромашковым лугам
и воду пьет из речки кобылица…

фантазии безумства распаля
кто распахал жемчужные поля,
кто поднял из руин острожьи стены,
кто кровью напоил тебя, Земля,
Кто, с узкой грудью, с профилем гиены…


7.
Кто, с узкой грудью, с профилем гиены,
Взбивал как тесто волн прибрежных пены,
Желаний темных сердце распаля,
Разрисовал тенями ночи стены.

Под чьим седлом степная кобылица
На чьей руке со взглядом хищным птица,
За чью вину разделена земля
на свет и тьму, и от чего томится?..
И на рассвете все в слезах поля…

Пылит горячий ветер по лугам,
Сухой репей прилип к худым ногам,
Хлопки уставших крыльев, клекот, гам…
Лишь кто-то мудрый, чуя перемены,
Лик обращал навстречу вечерам.

8.
Лик обращал навстречу вечерам
Не юноша, не старец… Перемены
не так страшны, как брошенный к ногам
остывший череп огненной гиены.

И многократно повторенный гам,
Растущий из крылатой черной пены,
Ползущий по некошеным лугам,
Креня домов расшатанные стены.

В глухих печах эпох душа томится,
Стреножена закатом кобылица,
Не убежать в раздольные поля.
Ее земля, - тяжелая земля,
Ей не лететь, дыханье распаля,
Как белая восторженная птица.

9.
Как белая восторженная птица,
Без широты небес начнет томится:
Как резвая гнедая кобылица
Зачахнет, не ступая на поля.

Так и душа не жаждет перемены,
и не разверзнется пред ней земля.

Вороний грай слышней по вечерам,
Раскатист по утрам гусиный гам…
А яблоко упавшее к ногам
Покатится ли по хмельным лугам?

Так хищные пятнистые гиены
Не смогут жить без ночи черной пены,
Так и затворник не оставит стены,
В груди огонь желанья распаля,

10.
В груди огонь желанья распаля
Поймешь, что за стеной другие стены,
А солнечные пряные поля
Всего лишь миражей обманных пены,
Что все вокруг придумала земля.

Густые облака, луч солнца, птица
И камень, подвернувшийся ногам,
Дорога, по которой кобылица
Телегу тащит с солнцем к вечерам

Огонь и лед, стрекозы и гиены
Суть раскадровки, плана, перемены
Когда, как будто слыша дальний гам
Во временных провалах, по лугам
Проходишь ты, и мысль твоя томится.

11.
Проходишь ты, и мысль твоя томится,
как отданная душным вечерам
трель соловья. Другая ль слышит птица,
привязанная к колу кобылица,
летящие рулады по лугам,

окутывая облачные пены,
то круто вверх, то с неба пав к ногам.
высокой нотой раздвигая стены,
пронзая низкой суету и гам.

Сравним ли с ней лай пса и смех гиены…
Уставшая от сумерек земля
в ней от тебя скрывает перемены
эпохи… Звезд мерцанье распаля,
Ты ждёшь любви, как влаги ждут поля.

12.
Ты ждёшь любви, как влаги ждут поля.
Растрескавшаяся вокруг земля,
Мозаика: лишь змеи да гиены.

И колко наступать босым ногам
На сохлую траву, воздав лугам
Песчаной бурей, вихрем рыжей пены.

Спасут ли от нее глухие стены,
Ненужный шум и нестерпимый гам,
Не принесли свободы перемены,
Покоя нет в душе по вечерам.
 
В кустах томится с желтой грудкой птица
И утро молоком парным томится,
А что в тебе: тревоги распаля
Ты ждёшь греха, как воли кобылица.


13.
Ты ждёшь греха, как воли кобылица.
В окно с тоской глядишь по вечерам.
Но бьется о стекло ночная птица
И оберег упал к твоим ногам.

И кто-то смотрит на тебя из пены
сирени отцветающей и гам
саван далеких размывает стены
Тебя зовет идти одной к лугам.

Где что ни тень, – то страшный лик гиены,
Огромный ящер, вставший на поля
Лап тяжесть – это тяжесть перемены
внутри тебя. Желанья распаля
Опять твоя душа тобой томится.
Ты страсти ждёшь, как осени земля!


14.
Ты страсти ждёшь, как осени земля,
Но всюду только мелких чувств гиены
Придания чудные распаля,
Раскрасили луной холодной стены
и чудные случились перемены,
морями стали скудные поля,
страной соленых волн, шипящей пены.

Из глубины глядит по вечерам
испанскою макрелью кобылица,
подводный гул сменил надводный гам,
луч солнца рыбой-саблей режет птица.
Не память плавников вернуть ногам
не память глаз… душа опять томится.
Закрыли путь к нескошенным лугам.


Компилированный магистрал

Закрыли путь к нескошенным лугам
Темничные, незыблемые стены;
Не видеть нам морских опалов пены,
Не мять полей моим больным ногам.
………………………………………………….. Елизавета Дмитриева (Черубина де Габриак)
Чей голос с гор звенел сквозь знойный гам
Цикад и ос? Кто мыслил перемены?
Кто, с узкой грудью, с профилем гиены,
Лик обращал навстречу вечерам?
………………………………………………….. Максимилиан Волошин
Как белая восторженная птица,
В груди огонь желанья распаля,
Проходишь ты, и мысль твоя томится:

Ты ждёшь любви, как влаги ждут поля;
Ты ждёшь греха, как воли кобылица;
Ты страсти ждёшь, как осени земля!
………………………………………………….. Николай Гумилев