За обедом, по мотиву Томаса Харди

По мотивам ст. Томаса Харди (1840 - 1928)
За обедом, с англ

Вариант 1

Мое молодое лицо на миг
В стекле буфета мелькнуло вдруг,
И я едва удержала крик,
Такой меня пронизал испуг.

Изрытые, сморщенные черты,
Как будто траченные цингой.
Я вся сомлела от дурноты
Себя увидев седой каргой.

Кривое зеркало... глупый трюк,
Но не для тех, кто как я, раним.
Вот так подшутил надо мной супруг,
А я -- я вспылила. До ссоры с ним.

Он сожалел, он убрал стекло,
Но ужас мой не забылся, нет,
Хотя с той юной поры прошло
Никак не меньше полсотни лет.

Мой муж скончался. И как-то раз,
Когда я сидела в тоске по нём,
Я встретила пару потухших глаз
В стекле серванта, за хрусталём.

Худая старуха была седа,
Я сразу узнала ужасный взгляд,
Какой привиделся мне тогда
В зеркале,- всю мою жизнь назад.


Вариант 2

Однажды в годы моего расцвета,
Очарованья юной красоты,
Мне в зеркле старинного буфета
Привиделись ужасные черты.

И с чувством отвращенья к этой даме
Я обомлела, я шептала "нет!",
Испуганная жуткими глазами
Старухи, с кем сидела тет-а-тет.

Мой муж, устроив для жены-мимозы
Весёлый фокус с зеркалом кривым,
Смеялся... а меня душили слёзы.
В тот вечер я не говорила с ним.

Он попросил прощенья, и поспешно
Убрал, унёс поганое стекло.
Мы скоро помирились с ним, конечно,
И всё же это даром не прошло.

Минуло время, и его не стало,
И вот одна спустя десятки лет
Я снова здесь сидела, как бывало,
И предо мною тот же был буфет.

В нём зеркало расплывчато светилось,
И мне в лицо опять смотрела та,
Чья ужасом когда-то исказилась,
А нынче -- жизнью -- каждая черта.

-------------------------------------

Об авторе по http://eng-poetry.ru/PoetE.php?PoetId=26, англ. и рус. Википедии

Томас Харди (Томас Гарди, Thomas Hardy, 1840 -1928): английский писатель и поэт.
Т. Харди родился в деревушке из восьми домов, населённых рабочими. Его отец и дед были
каменотёсами и строителями.  В девятилетнем возрасте Томаса отправили учиться в церковно-
приходскую школу, затем он поступил в ученики к местному архитектору, а когда переехал в Лондон,
был принят на работу зодчим А. Бломфелдом, у которого обучался искусству реставрации.
Харди находил время для занятий живописью, греческим языком и латынью, и пробовал себя
в прозе. Признание пришло к нему благодаря пятому по счёту роману, а к 1885 году Харди
заработал достаточно средств для того, чтобы построить собственный дом в Дорчестере.
Там он в основном и черпал сюжеты для своих рассказов.
После смерти жены Эммы он писал только стихи и поэмы, в основном, о своих взаимоотношениях
с ней, со своими родными, и о деревенской жизни.
Большинство своих романов и рассказов он также посвятил крестьянам.
В начале XX века он воспринимался в Англии как крупнейший романист современности, подлинный
наследник Диккенса. Неоднократно выдвигался на Нобелевскую премию по литературе.
Поэзию Харди отличает исключительное многообразие метрики и строфики, в этом отношении он
никогда не был традиционным, но настойчиво экспериментировал с различными, часто
изобретаемыми, формами и размерами строф, использовал грубоватые ритмы и разговорную
дикцию.
Наисильнейшей стороной творчества Харди является анализ трагических конфликтов и описания
английского быта. Несколько особняком стоит его раннее произведение - сельская идиллия
«Под деревом зелёным, или Меллстокский хор».
В области языка Харди продолжает традиции английских классиков и целиком принадлежит XIX веку.

Разные сочинения Т. Харди на Lib.Ru:    http://lib.ru/INPROZ/GARDI/
Стихотворения  Т. Харди на Lib.Ru:   http://lib.ru/INPROZ/GARDI/hardy3_2.txt

-------------------------------------

Оригинал:
Thomas Hardy
At the Dinner-Table

I sat at dinner in my prime,
And glimpsed my face in the sideboard-glass,
And started as if I had seen a crime,
And prayed the ghastly show might pass.

Wrenched wrinkled features met my sight,
Grinning back to me as my own;
I well-nigh fainted with affright
At finding me a haggard crone.

My husband laughed. He had slily set
A warping mirror there, in whim
To startle me. My eyes grew wet;
I spoke not all the eve to him.

He was sorry, he said, for what he had done,
And took away the distorting glass,
Uncovering the accustomed one;
And so it ended? No, alas,

Fifty years later, when he died,
I sat me in the selfsame chair,
Thinking of him. Till, weary-eyed,
I saw the sideboard facing there;

And from its mirror looked the lean
Thing I’d become, each wrinkle and score
The image of me that I had seen
In jest there fifty years before.