***

О любви

   В ореоле тишины и одиночества сижу на бережку кровати моего сожителя и смертельного врага. Тикают часы на стене рядом. Читаю «Палубу», ем помидоры– и для полного счастья недостаёт понимания прочитанного да соли.
   Увы, угрюмая действительность жизни прерывает моё благословенное ничегонеделанье– внезапно ощущаю запах вежеталя и чьё-то присутствие в комнате. Возношу череватую метафизикой голову и взгляд упирается в монументальную фигуру друга моего Флорена Подмуха (Podmuch= порыв, дуновение, прим. перев.) Вид у него покойницкий. Он будто и элегантен: брюки аккуратно выглажены брюки, китель застёгнут на обе пуговицы, а в монструальной величины лапе даже колышится нарцисс. Но это лишь придаёт ему таинственности. Гость стоит что столб, прижав подбородком в общем приличный, что оказалось погодя, галстук, и дразнит мой взгляд точнёхоньким, петантично выверенным пробором точно посереди двух чёрных, лоснящихся от вежеталя полушарий.
   — Ты что ли начитался Шопенгауэра: носишь тесные ботинки?— смотрю на его обувь и язвительно добавляю,— ага! «Батя» (чехословацкая марка, прим. перев.) А отечественные сапожники вешаются с голоду. Ты-ы-ы ...э-э... хм... ты сноб.
   Он вызволяет галстук из-под ига подбородка и показывает своё лицо– присмотримтесь к нему, пока оно не зашевелило губами и не заговорило.
   Не привирая: друг мой когда-то был эскимосом и звался Пипаком (ударение на а, прим. перев.). На каячке приплыл он в купальню Козловского на Висле, коварно вломился в кабинку, прибрал к рукам гражданское платье, оставил свои меха, съел мыло, затем сменил имя, научился говорить по-польски, втёрся мне в друзья и вот стоит озабоченный передо мной.  Право же! лицо тоже ещё: округлое, розовое и носатое. Мерзкий, липкий мегаломан и любитель патефонов.
   — Влюбился я, — признаётся тоже мне друг,— и страда. что тюлень в Сахаре: похоже, ничему не научился в тот раз.
   — Ой, тьфу на тебя!— свищу я что конченый жиган.— Вот тебе и на!
   — Страдаю жутко. Без взаимности... посоветуй что-нибудь. Ой!
   — Болит повыше желудка?
   — Ага.
   — И в груди какая-то тяжесть?
   — Ага-га!
   — И ляжки дрожать и сон нейдёт?
   — Ага-га, да-да... ой-ой-ой!
   — И людей избегаешь?
   — Ой, да-да! Конечно! Охотно сиживаю на чердаке.
   — Стихи написал? Коль нет, сочинишь в ближайшие дни. Тэк-с, — буркнул я в эскулапской манере, —с вами всё в пределах нормы.
   — Эхе-хе! Но я так несчастен,  —в растерянности дружище мой сел на столик, мозжа его, моментально втиснув ножки в половицы.
   — А что с аппетитом?— интересуюсь я, сердцем чувствуя бессмысленность вопроса.
   — Ох! Почти пропал,— гость пересаживается на железный кофр.— Ем всего четрыре заза в день, стыдно сказать: обед у меня теперь нормальный, какие-то две котлетки– как у всех. Вот тебе несчастье.
   Друг мой расплакался. Я предусмотрительно спрятал в шкаф ночные тапочки и перебазировался на кушетку– кроме шуток, мой друг способен утопить напольные вещи. Подумав, я вскоре нашёл способ отвадить незваного гостя:
   — Дабы не свихнуться или не умереть от недоедания, тебе необходимо... вылечиться. Прежде всего вместо плетения благих глупостей поговори с ней по существу вопроса. Слушай в оба и мотай на ус. Найди уютный уголок, прихороши его и пригласи пассию. Предъявив ей существенные улики своей любви, ты избавишься от слезоточивой своей болезни.  Упаси тебя Бог гулять с ней при луне и дарить ей цветы– это на потом. В противном случае ты умрёшь и горько попеняешь себе за легкомыслие. А теперь ступай и позволь мне заняться высшими материями.
    И я чувственно взглянул на подшивку «Палубы».
    Раскинув объятия, друг метнулся ко мне с воплем ликования. Вспрыгнув на печь, я избежал перелома рёбер, сердечно попрощался с эскимосом и вернулся к чтению под помидоры.

 Прошла пара месяцев; листья наконец покинули деревья и вернулись к матери-земле. Ослабевшее солнце уже не опаляло виски смеющихся женщин, а я, чуть поседевший, кончил читать подшивку «Палубы». Однажды воскресным утром явился ко мне Подмух и с несколько удивлённой миной принялся возмущаться:

   — Не ожидал я от тебя такой подлости. От неразделённой любви я вылечился, но в итоге до вчерашнего дня был под наблюдением психиатра, и скоро надо мной состоится суд.
 

Збигнев Униловский
перевод с польского Терджимана Кырымлы
(завтра допишу и перепостирую)