Кровавая Мэри

(беллетристика в три стиха из жизни зомби)

НЕКРОФИЛИЯ

Я атеист. Нет ничего святого.
Не верю в данность, даже в НЛО,
да и в стишках левее Льва Толстого.

Вы правы: удовольствие мало!
Вот дворникам повысили тариф мы,
а разве мой язык не помело?

Опять, опять подыскиваю рифмы,
опять в терцины втискиваю боль,
сняв с сердца, как с линейки логарифмы.

Вам выдюжить такое не слабо ль?
Мне говорят: «Глаза разуй поширше!
Мир полон Ир, и Вер, и Люб, и Оль».

Чур, сочиню возвышенные вирши
и на 8-ое Марта, чур, вручу
из винного красивейшей кассирше

иль, скажем, участковому врачу,
иль бабкам (пусть хранят за образами).
А ночью, ночью... чур меня! но чу!

Как мумия, вся в саване, в бальзаме,
мерещится мне Мэри: мол, айда!
и смотрит, мразь, бенгальскими глазами.

Как плоть ее свежа да молода!
Как ласковы у ней уста и губы!
Жаль, далее древней, чем Далида.

А впрочем, это наш секрет сугубый...


ЭСГУМАЦИЯ

Так здравствуй, сумасшествие мое!
В тот самый год, означенный Змеею,
ужалило ты в душу самоё...

Не хнычу, не скулю, не ойейёю.
дух обнищал, хоть вон потеря та,
что обещал найти и под землею.

Как спится в гробике тебе, о сирота?!
Без аэробики, без водной процедуры
немеют члены, сырость из рта.

Спокойно, хамы! Ноль эмоций, дуры!
Товарищи, мы молча помянём:
не требуются трупу трубадуры,

коль плачет кол осиновый по нем.
Раззявы разбрелись. Один, как Один,
полнейший импотент, торчу пень пнем.

Стихи оставили меня. Свободен.
Ни дум, ни драм, а помыслы грязны.
Чураюсь рифм, как евнух старых своден.

Исчезло ощущенье новизны.
Метафоры мертвы, любой эпитет,
как рыбина гниет с головизны.

Пегас напрасно около копытит,
зря Муза назначает рандеву,
никто-ничто покой мой не похитит.

Налягу ли на деву, на вдову,
смогу ли позабыть твой образ, Мэри?
Твою работу адову? Ау!

Приговорен я, низший, к Высшей мере.